"Завещаю вам..." По воспоминаниям Н.М. Кучерова.

                                              В очереди на фронт

22 июня 1941 года я решил устроить себе выходной, чтобы  отдохнуть по-человечески в кругу семьи. Тут неожиданно приезжает механик со стройки и просит меня съездить на участок.  У меня, конечно, совсем иные планы были на этот день, но механик так сильно просил, что я  уступил и поехал с ним на работу. Часа через три  возвращаюсь назад, а женщины с плачем кидаются мне навстречу: «Война!»
Конечно же, я сразу отправился в военкомат. Защищать надо было Родину. Женщин своих защищать от коварного врага, детишек. В общем, пришел к военкомату, а там уже очередь:  взрослые мужики,  молодые хлопцы и совсем еще зеленые пацаны. Кто в кабинет торопится, а кто  молча цигаркой дымит. Ну, я  очередь дожидаться не стал. Да и знали меня  там хорошо. Военком вышел мне навстречу и говорит: «Погоди, Николай Матвеич, с фронтом! Тут ты нужнее сейчас. Думаю, что придется нам здесь немало оборонительных сооружений строить».
Так почти целый год войны сидел я на брони. То есть, не сидел, конечно, а работал день и ночь, оборонительные объекты вокруг Краснодара строил. И в военкомат регулярно каждый месяц мотался с заявлениями на фронт. Стыдно же было перед женщинами, что я, здоровый мужик, дома  прохлаждаюсь, когда мои товарищи в боях кровь проливают. Приду в военкомат, а там все одно и тоже говорят: «Подожди чуток, Николай Матвеич!»
Наконец, 10 марта 1942 года сняли с меня бронь.  Пришел я домой с этой вестью. Мать с женой, естественно, в плач. Ну, поплакали немного, а потом Таня говорит матери: «Я знаю, что Коля обязательно вернется домой, поэтому надо проводить его  достойно». Не  мог я в ту ночь заснуть никак. К дочкиной кроватке подойду, смотрю на кровиночку свою, и  в сердце щемит. А в мозгу одна только мысль: «Господи! Убереги их  от горя и бедствий!» Я уж и не помню толком, как распрощался с женой, с матерью. Ушел из дому рано поутру. Дочка еще спала. Я нарочно не стал ее будить, чтоб не травмировать лишний раз. Поцеловал в лобик и ушел.
В военкомате всех нас, кого призвали в этот день, выстроили во дворе, перекличку сделали по списку. Призывники были самые разные и по возрасту, и по комплекции. Мы почти не разговаривали друг с другом.  О чем говорить? О том, что на душе муторно у каждого было? Или что тревожила неизвестность? Ну, положим, я был уже мужчина  бывалый, душою крепкий, за себя не боялся, потому как  встречал в жизни все. Всякими смертельными напастями меня трудно уж было запугать. А были рядом со мной совсем желторотые птенцы. У тех в глазах черт знает, что сквозило. Многие храбрились, напускали на себя  бравады. А тут еще толпа родственников на улице перед зданием военкомата. Там, в основном, одни женщины были. Шумят, плачут.  Невеселая эта картина: отправка на фронт!

                                         Под Сталинградом в августе 42-го

В мае  нам, курсантам  Краснодарского пулеметно-минометного училища среднего командного состава, объявили, что немец рвется на Кавказ, потому  стремительно  наступает по направлению к Краснодару. Курсантов спешно эвакуировали в Сальск, а затем перебросили прямо к Сталинграду. Под Сталинградом, в Бекетовке,  уже помимо нашего училища базировались еще два: Краснодарское пехотное и Орджоникидзевское  пехотное. В августе 1942 года  эти три училища  объединили и сформировали отдельную воинскую часть, которую тут же  направили в сторону  реки Дон навстречу врагу, который  двигался прямо на Сталинград.
За трое суток перехода одолели мы пешим ходом 200 километров  и, переправившись через Дон,  заняли позиции обороны. Нашей позицией было поле гречихи, готовое к уборке урожая. Не ведало, конечно, это поле, что люди, засевшие в нем, совсем не урожаем собирались заниматься. Лето в тот год жаркое и сухое стояло. Земля от жары  высохла, глубокими трещинами избороздилась. А копать такую землю совершенно невозможно было. Тем более, саперными лопатками. Однако следовало как-то окапываться,  внедряться в землю-матушку, чтобы не стать мишенью для вражеского оружия. Хотя сам же немец и помогал нам долбить землю. Налетит этак вражеская авиация, подсыплет нам под бока  бомб, от которых превосходные воронки оставались. Ну, мы эти воронки преотлично расширяли, раскапывали и приспосабливали под окопы. Окопались, заняли позиции, тут приказ поступает: спешно отступать  обратно за Дон.
Глубокой ночью подошли к мосту. А  того уж нет: взорван. Плавсредств никаких нет. Как перебираться на другой берег  со всей амуницией и оружием?  И командиры уже где-то  за рекой. А река довольно широкая и достаточно глубокая. В общем, оставалось  только на себя и свои силы надеяться. Конечно, часть бойцов сразу же  решила переправиться через Дон вплавь, полагаясь на одного только Господа  по принципу: «бог не выдаст, свинья не съест», а родная земля-матушка все равно убережет.  Некоторые бойцы  решили  остаться  на этом берегу, врага встречать «хлебом-солью»  пока хватит  патронов  да сил. Попрощались мы с этими  ребятами, отсыпали им патронов из своих припасов и  пошли к воде. 
Плавать я умел преотлично. Однако у самой воды подыскал  хорошее бревно, привязал себе на спину всю свою амуницию вместе с автоматом  и  поплыл. Ночь была темная и жутко спокойная. Я был в таком  тревожном состоянии,  когда плыл, что даже и не обратил внимания на то, сколько и кто вместе со мной форсирует подобным образом реку. Только на другом берегу уже утром обнаружил, что таких  солдат  оказалось очень мало. То ли не решились ребята  плыть, то ли утонули  по пути – этого я так и не узнал никогда.
Выгреб на берег, разделся, выжал одежду, проверил оружие. Оно оказалось в полном порядке. Я успокоился  маленько, стал потихоньку в темноте звать кого-нибудь из ребят. Ко мне подошел один молодой  солдатик. Моим земляком оказался. Из станицы Пашковской. Говорит мне этот солдатик, что по правую руку вдоль реки лесочек имеется, туда многие направились. И нам нужно в этот лесок идти, чтобы укрыться на день. А я ему говорю: «Лесок не настолько большой, чтобы можно было в нем схорониться. Если враг будет обстреливать, то, первым делом, ударит прямо по этому леску.  Укрываться надо  поле, в копне пшеницы. Перекантуемся в стогу  денек, а ночью  на восток двинем к своим». Так мы и сделали. Сколько можно протопали до рассвета по полю, а  как светать стало,  забрались в стог. Зарылись поглубже и сидим.
Только солнце показалось из-за горизонта,  двинули немцы всей армадой. Дон немцы преодолели без всяких усилий: на понтонах, плотах и прочих плавсредствах.  На том берегу наши ребятки пощекотали их слегка. Слышали мы с моим спутником  короткий бой.  От силы час или даже полчаса длился этот бой. Да что говорить? У наших там одни автоматы да гранаты. А у немцев танки и машины с мотоциклетками. В один миг стерли проклятые фашисты с лица земли горстку защитников. 
Уже на нашем берегу первым делом немцы артобстрелом тот лесок у берега разворотили, потом целая стая самолетов прямиком  в сторону Сталинграда  понеслась. И тоже пару-другую бомб на лесок сбросили. Затем мотоциклы с танками двинули. Ну, танки этот несчастный лесок  окончательно допахали и мимо нас пронеслись. Подсчитал я их всех: и танков, и машин, и мотоциклов с пехотой. Соответствующее количество пшеничных зернышек по карманам  отложил: в одном кармане танки,  в другом машины, во внутреннем – мотоциклы. Думаю, знать точное количество боевой техники противника совсем нелишне
Пробирались мы с товарищем к своим ночью. Днем хоронились в стогах, оврагах и ямах, в высоких бурьянах. Пропитания у нас, конечно, никакого не было. Ну, было у нас на двоих пара банок концентратов. Мы экономили их, сколько можно было. В основном, пшеничку ели и траву. Нарвем колосков, зерна разотрем  - и грызем. А из травы «кашку» выбирали. Я еще из детства это лакомство помнил. О том, чтобы сунуться в какой-нибудь населенный пункт, нельзя было и мечтать. В каждом из них немцы уже  хозяйничали. Стоило только приблизиться к какой-нибудь хатке на окраине, тут же  отечественные собаки лай поднимали, не соображая совершенно, что своих же выдают.
Голодные, истощенные, измученные,  ночью на  исходе  седьмых  суток  загребаемся мы в какой-то небольшой овражек, глубиной в метр. Сил уже нет не только идти, но даже на ногах держаться. Чуем, дымком тянет. Подползли    по направлению к дыму, смотрим: костер, и люди возле. Прислушались: вроде, как русская речь. Ну, мы уж кое-как, поддерживая друг друга,  к костру подтянулись. Тут нас и взяли под арест. В штаб полка отвели. Допросили, естественно. Я  изложил командиру всю  нашу  эпопею, еще доложил о своих наблюдениях о вражеских силах. И только тогда  нам сообщили, что попали мы в собственную часть, которая неделю назад с большими потерями  отступила с боями  от Дона. Оказалось, что из 2700 бойцов части в живых осталось только 36 человек вместе с нами. Кто погиб при отступлении, кто при переправе через Дон, кто-то остался на том берегу. Я рассказал командиру о судьбе тех ребят, которые  приняли неравный  бой  у взорванного моста, и о тех, кто укрылся в лесочке.
Потом нас хорошо покормили. Я помню, дали нам по такому  громадному  куску мяса, что его просто невозможно было съесть в один присест. Мы так и уснули, не доевши это мясо.
Со своею частью,  изрядно пополненной  новыми бойцами, мы с моим товарищем отступили к самому Сталинграду, где и  приняли уже настоящее боевое крещение.


                                               1942 год. Сталинград

Что такое Сталинград в 1942 году, и что такое  Великая Сталинградская битва, литературы написано много. Я лишь могу сказать, как очевидец и участник этой битвы только то, что такой грандиозной и бесчеловечной мясорубки я не видел ни до Сталинграда, ни после. Порой,  во время боев мне казалось, что вокруг горит  и клокочет все: и земля под ногами, и воздух вокруг, и Волга за спиной горит,  и небо над головой. И весь этот ужас длился не день или два, а долгие месяцы.  Бои и бои, короткие передышки – и опять бои. Сначала на подступах к Сталинграду, потом, ближе к зиме, уже в городе: на каждой улице, за каждый дом – бой. Кашу в котелок получали один раз в сутки – ночью в 23 часа. А сколько товарищей моих полегло там, в Сталинграде!  Жутко вспоминать!  Очень тяжело было.
Но и немцам, я полагаю,  не легче было. Помню,  зимой уже как-то, между боями,  достали мы разведкой двух немцев. А воевали мы  под Сталинградом в районе  села Ивановка. Там  зимой 42-го очень жарко было.  Советское командование готовило контрнаступление  в нашем южном направлении, поэтому мы особенно интенсивно охотились за пленными. Зимой под Сталинградом  эти пленные  представляли собой очень жалкое зрелище: тощие, полураздетые,  в какое-то тряпье завернутые. Вот этих двух пленных немцев поручили мне  отвести за балку и расстрелять. А что их расстреливать, когда они и сами на ногах не держатся, и без моего расстрела вот-вот помрут. Завел я их в балку. Они руки кверху топорщат, просят не убивать. Думаю, действительно, как это я сейчас их тут возьму, да и убью?  Одно дело, в бою убить противника. А тут безоружных и беспомощных  людей стрелять в упор. Не могу – и все! Поднял я  автомат дулом