Когда Ольга увидела на этаже старушку в рабочем фартуке, старательно подметающую в их спальном корпусе пол, она, было, приняла её за уборщицу, совершенно упустив из вида то, что вольнонаёмных уборщиц в женской колонии держать не полагалось. А когда баба Капа повернулась к ней лицом, то Ольга, увидев стандартную нашивку, которые были у любой осужденной, тут же поняла, что ошиблась. Впрочем, буквально в следующую секунду, Ольга едва не раскрыла рот от удивления: среди осужденных, которым больше шестидесяти лет не было, эта женщина являла резкий контраст. Морщины, испещрившие всё лицо, не давали усомниться в том, что возраст у «бабушки», как Ольга тот час же окрестила в мыслях совсем старенькую осужденную, был весьма почтенный.
Ещё больше удивилась Ольга, когда осужденная приветливым и каким-то даже весёлым голосом, вдруг сказала: «Дочур, милая,
погоди-ка, я тебе тряпку брошу, чтобы ты в кабинете не нагрязнила». И в этот же момент она ловко бросила Ольге под ноги расправленную серую половую тряпку. К начальнику отряда обращаться подобным образом было не положено, и Ольга уже открыла рот, чтобы сделать замечание, но осужденная всё так же весело посмотрела на неё, и Ольге показалось, что та даже ей незаметно для других моргнула правым глазом.
«Зайдите ко мне», - сухим тоном бросила через плечо Ольга, и, не переставая удивляться, прошла в свой кабинет. Через минуту туда зашла и «бабушка», неся полный кувшин воды, чтобы выполнить приказание начальницы и заодно полить стоявшие на окне гибискусы и мильтонии.
После того, как цветы были самым бережным образом политы, а почва в горшках была умело взрыхлена старой алюминиевой вилкой, Капиталина Фёдоровна начала свой рассказ, который она, как и другие осужденные, не преминула украсить острыми словцами и на ходу выдуманными деталями. Но в целом история была рассказана правдиво, поэтому через каких-нибудь десять минут Ольга уже знала, что Капиталина Фёдоровна оказалась в тюрьме, как та сама объяснила, «из-за ревности». История, которую находящаяся в годах женщина, поведала Ольге, показалась ей и вовсе забавной.
Как рассказала баба Капа, заприметила она одну вещь, «совершенно неприличную и гадкую». А именно, то, что её муж нет-нет, а стал поглядывать в сторону соседского огорода. Да не для того, чтобы пионами да гортензиями, росшими у их общего с соседкой забора, любоваться. Смотрел же Иван Иванович – законный супруг бабы Капы – за чужой забор именно тогда, когда сорокалетняя вдовица – соседка ихонная, выходила загорать. Тело у той было белое да сбитое. Казалось, ткни пальцем – он, словно в мягкий батон и провалится. Соседка тела своего не стыдилась, хотя купальник ей, мягко говоря, был маловат. Из-под плавок и бюстгальтера свисали откровенные складки, но вдовушка ими словно гордилась, потому что диет никаких она не соблюдала, становясь год от года всё пышнее и тучнее. Прежде чем улечься на раскладушку для принятия солнечных ванн, она несколько раз обходила свою скрипучую лежанку, будто красуясь перед росшими вокруг кустами малины и крыжовника, и демонстрируя им свои прелести, и только потом уже ложилась, нацепив на нос бумажную полоску и прикрыв голову светлой тканевой панамкой. Вот Иван Иванович, если был в это время в огороде, и не упускал возможности посмотреть в сторону дородной вдовицы. Что уж за мысли в эти моменты возникали в его голове, никто не знал, а вот баба Капа, как увидела его в очередной раз, лицезреющего на соседские телеса, свои догадки реализовала довольно быстро. Взяла из дома тяжеленный старинный утюг, да вместе с ним прямиком в огород и направилась. И как только Иван Иванович нагнулся, чтобы вытащить из земли прицепившийся к лопате сорняк, она его этим утюгом и "приласкала". Да не рассчитала, видать, удара-то, ибо в вертикальное положение муж больше так и не вернулся. Повалился, горемычный, на землю, а сверху на него ещё и лопата упала.
- Я ведь на суде даже слезинки не проронила, - тихим, словно воркующим голосом, говорила Капиталина Фёдоровна.
И была она в тот момент сама похожа на милую пушистую голубку. Посмотришь со стороны – ни за что не подумаешь, что это – осужденная за убийство женщина, да ещё и находящаяся в весьма преклонных годах! Но как бы то ни было, а убийство было совершено, а за то, что Капиталина Фёдоровна во время суда упрямо твердила, что её Иван Иванович был виноват сам – «нечего, мол, было на полуголую молодую бабу со всею её срамотою смотреть» - осудили её на целых восемь лет. Правда, судья не мог не знать, что всего срока Капиталине Фёдоровне отбыть никак не получится, потому что приближающееся восьмидесятилетие автоматически освобождало её от значительной части наказания. Наверное, именно поэтому, не моргнув глазом, и назначил такой большой срок. Неизвестно, что при этом подумал представитель закона, но мысли эти скорее всего сводились к следующему: «Проведёт бабка в колонии свои два года – ей и хватит. Вряд ли после того, как она разменяет девятый десяток, она накинется ещё на кого-нибудь с утюгом». Кстати, утюг, как вещественное доказательство, у Капиталины Фёдоровны изъяли, причём забиравший старинный предмет капитан милиции, удивился, как старушка вообще могла им пользоваться по прямому назначению – уж слишком тяжёлым он показался даже мужчине.
Рассказ бабы Капы подошёл к концу, цветы, стоящие на окне, уже вовсю тянули своими тонкими корешками живительную влагу из почвы, а Ольга всё про себя посмеивалась от того, что недавно услышала. Впрочем, ей теперь чуть ли не каждый день приходилось слушать подобные истории, и она постепенно перестала удивляться и принимать их близко к сердцу. Потому что знала, что в рассказах осужденных женщин есть то, что на самом деле знали только они: то есть, несмотря на проведенные расследования, у каждой оставался «свой скелет в шкафу».
***
В тот день, когда в женское исправительно-трудовое учреждение должна была прибыть очередная партия новеньких осужденных, Татьяну Ивановну вызвали в управление.
- Заполни мне на них журналы с личной информацией, - попросила Ольгу Татьяна Ивановна, торопливо водя по тёмно-зелёному кителю одёжной щёткой и поправляя звёздочку на пилотке, - сколько успеешь, разумеется. С меня причитается.
- Чего там причитается? - совершенно искренне удивилась Ольга, - Вы мне вон сколько помогали, пока я в курс дела не вошла. Так что я считаю своей обязанностью…
Она не договорила, заметив улыбчиво-насмешливое выражение наставницы, которая терпеть не могла разных высокопарных фраз, и вытянувшись в струнку, отчеканила, придав голосу весёлые нотки:
- Хорошо, исполню.
Татьяна Ивановна покачала головой и вышла за дверь, так что Ольга даже не поняла, осталась та довольной её ответом или нет. Заварив себе на скорую руку чай, Ольга поставила стакан перед собой, взяла стопку тоненьких книжечек, которые именовались «журналами осужденных», вооружилась ручкой и приготовилась записывать.
Первой осужденной, переступившей порог кабинета, была тихая и какая-то боязливая молодая женщина, почти девочка, Ольгина тёзка.
Она испуганно озиралась вокруг, и когда Ольга предложила ей присесть, провела несколько раз ладонью по поверхности стула, словно хотела проверить её на гладкость.
- Кнопок нет, не бойтесь, - улыбчиво сказала Ольга. В голове она постоянно держала совет Татьяны Ивановны, гласивший, что «первая беседа – она проводником в будущем станет». Поэтому Ольга старалась держаться в меру строгой, но в то же время не отпугивать своим видом и голосом.
- Расскажите, что случилось, как Вы здесь оказались, - глядя в лицо осужденной Ольги Ларсановой выдала заученную фразу молодая начальница.
И тут же испугалась реакции на свои слова. Ларсанова скривила сначала рот, а потом и всё лицо в какой-то неимоверно жуткой гримасе, и разрыдалась прямо на Ольгиных глазах.
Впрочем, в кабинетах начальников осужденные пускали слезу довольно часто, поэтому Ольга потянулась к графину с водой и налила полный стакан:
- Вот выпейте, - произнесла она, - и успокойтесь, пожалуйста. Обижать Вас здесь никто не собирается. Я только задам Вам несколько вопросов, на которые Вы можете ответить, а можете и не отвечать. Всё зависит от Вашего желания.
Пока осужденная Ларсанова, стуча от волнения зубами о край стакана, пила не успевшую нагреться от летней жары воду, Ольга заглянула в выписку из её личного дела. Ничего особенного там не было: сто сорок четвёртая статья – самая распространенная среди обитательниц колонии. Обычная кража. Причём речь шла далеко не о фужерах из Богемского стекла, а о вещах из детского магазина. Ну, будет хорошо себя вести – получит условно-досрочное… хотя, нет. Приглядевшись повнимательнее к исписанным быстрым, а потому не очень разборчивым почерком, строчкам, Ольга увидела, что Ларсанова уже попадалась по аналогичной статье. И срок у неё тогда был два года. Значит, «разыгрывает сцену», пытается привлечь к себе внимание и вызвать жалость, - тот час же поняла Ольга. Те, кто уже прошли колонийскую «выучку», так себя на первой беседе с начальником отряда не ведут.
Дальше последовал скорее всего вымышленный рассказ горемыки, которая «и знать - не знала, в какую беду влипла, когда ей предложили детские вещи по бросовой цене». А около магазина с детскими товарами Ларсанова, естественно, оказалась «случайно». Рассказ то и дело перемежался всхлипываниями и шмыганием носом. После того, как Ольга отпустила Ларсанову, она ещё раз подумала о том, насколько театрально некоторые осужденные могут играть роли «бедных овечек». Это сейчас она моментально «раскусила» отбывающую уже второй срок осужденную. А месяца полтора назад она бы поверила и в вымышленную байку, которая всегда была наготове у любой женщины, преступившей закон, и слёзы приняла бы за чистую монету.
Через несколько месяцев Ольга встретит Ларсанову в медицинском изоляторе и с трудом узнает её. Наглый, проницательный взгляд, заделанные обычной чёрной резинкой немытые волосы, синяк под глазом… При этом Ларсанова будет настойчиво уговаривать хирурга выдать ей освобождение от работы, демонстрируя синяки на обеих ногах. Ларсанова, которая, конечно же, тоже узнает Ольгу, улыбнётся ей, словно старой знакомой, и к своему ужасу Ольга увидит, что у её тёзки выбиты два передних зуба, что придаст лицу выражение рецидивистки со стажем.
А пока, находясь под впечатлением выступления «артистки», всё ещё испуганно озирающейся по сторонам, когда та выходила из кабинета, Ольга, словно вынырнула из своих мыслей и пригласила на беседу следующую осужденную.
- Кидяева Нина Никифоровна, - бодро отрапортовала коротко стриженная женщина лет сорока - сорока-пяти. И, не спрашивая разрешения, с лёту
Спасибо за эти ссылки. Читала, проникаясь духом другой, неведомой мне жизни.
Сильно написано!