Слово «Сибирь» у каждого человека вызывает, конечно, свои ассоциации. Но существует и общий, стандартный ряд: сильные морозы, поворот сибирских рек и т.п. Где-то в этом ряду находятся и сосланные в Сибирь декабристы.
Странная это вещь: причинно-следственная связь! Временами вообще парадоксальная: мы в составе институтского ВИА поехали в село Олонки из-за того, что за полтора века до этого царь сослал туда декабриста Раевского.
Профессор нашего института Любомир Михеевич Корач писал о Раевском научные труды. Свою научную деятельность профессор сочетал с общественной: выезжал с лекциями в упомянутое село, чтобы знакомить современных олончан с историей жизни их знаменитого земляка. По-видимому, те не очень стремились к ликвидации пробелов в своих исторических знаниях, поэтому на лекции собирались неохотно и в малом количестве. Чтобы как-то подстегнуть их интерес, неунывающий профессор стал привозить с собой фрагменты художественных и документальных фильмов о декабристах. Когда стало ясно, что не помогает и это, профессор обратился за помощью ко мне.
Разумеется, я сам как таковой ни в коей мере Любомира Михеевича не интересовал: роль сыграл тот факт, что я был руководителем институтского вокально-инструментального ансамбля (так застенчиво именовали себя в то время рок-группы). Вот только поэтому он однажды остановил меня в коридоре института и изложил своё предложение: наш ансамбль примет участие в следующей его поездке с тем, чтобы после лекции дать концерт, потом отыграть на танцах и на следующий день утром дать ещё один небольшой концерт – для детей.
Конечно, я поморщился. Мероприятие, предлагаемое профессором, руководство института называло шефским концертом, мы же именовали – «деревянной халтурой», так как денег за это нам не платили. Подобные халтуры, правда, были не совсем деревянными: кое-что мы всё-таки имели. Во-первых, сам концерт вносил определённое разнообразие в довольно-таки монотонную студенческую жизнь. Во-вторых, после каждого такого случая декан или ректор делали обещающий кивок головой, и эти кивки рано или поздно срабатывали: то в деканате закроют глаза на то, что мы устроили себе небольшие неофициальные каникулы, то какой-нибудь особо строгий преподаватель, своевременно предупреждённый о том, кто мы такие, отнесётся к нам на экзамене более чем гуманно. (Однажды наш ритмист – ещё из первого состава – тянул на экзамене 13 билетов, не ответил ни на один, после чего преподавательница сказала: «Слабовато» и поставила «три». Денис был в шоке: «Мужики, она меня чо, на «четвёрку» тянула»?)
Тем не менее, я поморщился: два концерта и танцы – это, всё-таки, для одного «дерева» многовато! Увидев это, сообразительный профессор добавил, что после концерта и танцев на нехватку водки нам жаловаться не придётся. Это, конечно же, сразу решило вопрос самым положительным образом. Помимо нас, профессор внёс в заявку на освобождение от занятий и четырёх девушек – поклонниц нашего, с позволения сказать, творчества, а также нашего друга Женю, который в состав ансамбля не входил, а в список попал по просьбе этих же девушек, предварительно измучив их своим нытьём. Сами же девушки в упомянутый список попали легко: как истинный мужчина, профессор не смог устоять, когда они, хитрюги, окружив его и доверчиво заглядывая в глаза, хором затянули: «Ну, пожа-а-луйста! Ну, Любоми-и-рчик Михе-и-ич»! Уже потом, в автобусе, мы обнаружили ещё одного пассажира: это был студент параллельного курса Саша Фокин. Для чего его взял Корач, мы узнали не сразу, но роль в наших приключениях ему пришлось сыграть значительную и для меня в чём-то даже трагическую!
Была зима. От Иркутска до Олонок, если я правильно помню, километров 90. Всё коварство российского самодержца и то, как тяжело пришлось Раевскому при этапировании, мы ощутили на себе сразу, выехав за город: дорога явно с тех пор и не ремонтировалась. Но поскольку плохая дорога тоже, в конце концов, куда-то приводит, то и мы достигли цели своего вояжа, причём, весьма благополучно: за всю дорогу только два раза усилители стукнулись о потолок автобуса. Мысль о том, что это могло как-то им повредить, нам даже и в голову не приходила: это были советские усилители! При общем паршивом качестве звучания они обладали одним, совершенно необходимым для наших дорог достоинством: несколько нарушить их работу могла, пожалуй, лишь ядерная бомба, и то при условии прямого попадания.
Автобус подъехал к самому крыльцу клуба, который приятно удивил нас тем, что он даже не клуб, а, пожалуй, Дом культуры: хоть и деревянное, но весьма внушительное двухэтажное здание. Мы обменялись недоумениями по поводу того, на какой предмет маленькому селу такой мощный культурный очаг, но позже выяснилось, что главное удивление ждало нас впереди. А пока мы начали выгружать аппаратуру и заодно прочитали афишу, из которой узнали, что сегодня в ДК выступит с концертом один из лучших иркутских ансамблей. Поскольку мы знали всех, то стали, было, гадать, кто же именно, перебрали с пяток названий, но когда внизу увидели сделанную мелким шрифтом приписку, что перед концертом с лекцией о жизни Раевского выступит профессор Л.М. Корач, поняли, что это мы и есть. После приписки и снова крупным шрифтом было написано, что сразу после начала лекции двери в зрительный зал закроют. Для убедительности это сообщение было подкреплено тремя восклицательными знаками.
Когда мы с первой порцией аппаратуры вошли в зрительный зал, то испытали настоящий шок и нервно засмеялись. Зал был мест на четыреста, но ещё не это было шоком! Треть зала занимала сцена, и снова не это - шок! А вот то, что в сцене была огромная, человек на сорок, оркестровая яма, могло вызвать состояние прострации у кого угодно! Когда мы снова обрели возможность издавать, кроме нервного смеха, ещё хоть какие-то звуки, пришли к мнению, что местная администрация, утверждая проект ДК, свято верила, что рано или поздно оркестр лондонской филармонии захочет-таки дать концерт в их замечательном селе. А пока это предстояло сделать нам.
Ещё по дороге Любомир Михеевич изложил мне расклад мероприятия: пока он читает лекцию и демонстрирует фрагмент художественного фильма, мы должны подготовить аппаратуру, подключить и установить её в кулисах с тем, чтобы потом, когда на несколько минут закроют занавес, мы успели быстро выдвинуть её на сцену и выдвинуться сами, уже переодетые для концерта и с гитарами в руках. План не показался мне сложным, и в этом я не ошибся: здесь-то как раз ничего ужасающего не произошло!
Аппаратуру мы подготовили быстро – сказался немалый опыт, - после чего нас, кроме Корача, который уже начал читать лекцию, на том же автобусе отвезли в местную столовую, где очень вкусно и совершенно бесплатно покормили. Вернулись мы, полные благодарности профессору: когда ещё в следующий раз удастся так поесть, разве что на очередной свадьбе? Лекцию Любомир Михеевич ещё не закончил (!), поэтому нам предоставили весьма уютную комнатушку, чтобы мы смогли передохнуть перед своей – уверяю вас, совсем не лёгкой! – работой. Мы сидели и болтали с девчонками, лениво куря (завклубша разрешила нам и это, добавив, что это, конечно, запрещено, но таким знаменитым гостям можно позволить). Потом мы услышали, что началась демонстрация фильма, и тогда я, как самый ответственный из всей нашей весьма разгильдяйской группы, сказал, что пора переодеваться. Мы выгнали девчонок, которые решили пойти и посмотреть фильм, и достали концертные – ох, как красиво звучит! – костюмы.
Фильм девчонкам не понравился, и они скоро вернулись, кроме одной, которая осталась в зале, – и это важно! Мы к тому времени были переодеты, но не все: наш барабанщик Вова только что пришёл, держа в одной руке плоскогубцы, в другой – огромный гвоздь. Чтобы зря не переживать, я решил не спрашивать, откуда он его на этот раз выдрал. Гвоздь Вове был нужен для самой прозаической цели: он его вбивал в пол сцены, чтобы при ударах педалью не уползал басовый барабан. Вова сразу же стал требовать, чтобы девчонки вышли, так как ему надо переодеться. Девчонки, естественно, отказались, а я встал на их сторону, недовольный Вовиной нерасторопностью: раньше он выдирал гвозди значительно быстрее. В наказание за это, я предложил ему забрать костюм и пойти поискать место, где можно переодеться. Вова смирился и пошёл, по пути пробормотав, что пойдёт на сцену: там сейчас темно. Я не обратил внимания на его реплику, а зря!
Почти сразу после его ухода мы спохватились, что у нас кончились сигареты. Соло-гитарист Юрка вспомнил, что одну пачку мы оставили на сцене, когда монтировали аппаратуру, и вызвался за ней сбегать.
Минуты через три после этого из зала донёсся оглушительный хохот: без преувеличения, тряслись стены! Пока мы гадали, что могло в фильме, сделанном по всем патриотическим канонам, вызвать такую реакцию зрителей, в комнату вернулся какой-то весь пришибленный Юрка и молча протянул мне пачку. Спросить его мы ни о чём не успели: к нам ворвался разъярённый профессор Корач! Чувствовалось, что ему очень многое хочется нам сказать, но интеллигентность взяла своё, и после довольно долгой борьбы с самим собой он произнёс лишь одно слово: «Хулиганьё!» и, разъярённый же, вышел. И снова мы не успели спросить Юрку: в коридоре послышался громкий плач; истерический, со всхлипываниями. Плач всё приближался, затем открылась дверь, и вошла девушка, остававшаяся в зале. Серьёзно встревоженные, мы не сразу поняли, что она не плачет, а смеётся! Я стал расспрашивать её, что случилось, но это было напрасное занятие! Всё, что она могла делать – это иногда между всхлипываниями показывать рукой в направлении зрительного зала. Она честно пыталась успокоиться и объяснить, иногда ей даже удавалось что-то промычать, но не более того, потому что после таких попыток её истерика только усиливалась, и из глаз бежали слёзы. Когда же в комнату вошёл переодетый Вова, она вообще взвыла и, показав на него рукой, повалилась в кресло, захлёбываясь и визжа от восторга.
Лицо Вовы было недовольным, но оно у него такое всегда, и мы подумали: вот – человек, который прольёт свет на эту тёмную историю. Снова не вышло: вернулся профессор Корач и язвительно сказал, что пора бы нам начать концерт, если мы хотим заработать на водку, которую он нам, может быть, всё-таки отдаст. Через каждые три слова профессор делал короткие паузы. Я думаю, мы правильно угадали почти все слова, которые он в это время мысленно произносил, поэтому опрометью кинулись на сцену, и через пять минут сельский ДК вывернулся наизнанку от истошных воплей Юркиной гитары. Я тоже показал себя не слабаком: каждый раз, когда дёргал струну своего баса,
