Английское слово «chief» (в русском произнесении «шеф») означает «начальник», «глава». Шефом быть хорошо.
Тебя привозят на работу в шикарном лимузине, ты идёшь, а все сотрудники тебе: «Здравствуйте, шеф!», «Доброе утро, шеф!», а ты киваешь снисходительно: ладно, мол, вам того же! Сигару достанешь – а к тебе со всех сторон с зажжёнными спичками: шеф, извольте у меня! Зайдёшь в кабинет, в кресло сядешь и по селектору секретарше: зайди ко мне! И она тут же вплывает – не заскакивает, а именно вплывает – и к столу твоему идёт медленно-медленно, покачивая бёдрами, чтобы ты успел полюбоваться и её фигурой, и её походкой; подойдёт к тебе близко-близко, чтобы ты почувствовал запах её духов. Глазками так поведёт: «Слушаю, шеф!», обопрётся руками об стол и наклонится пониже, а в вырезе её платья … В общем, хорошо быть шефом!
Мне тоже доводилось им бывать, и неоднократно. Правда, происходило это в нашей стране да ещё при советской власти, которая, как известно, всё поставила с ног на голову. Поэтому быть шефом где-нибудь у них на Западе и у нас (в то время) – бо-ольшая разница! Ну, как у них, я уже описал, а быть шефом у нас, это значит: стоишь ты на четвереньках на пашне, рядом с тобой два грязных ведра, ты набираешь в них картошку, а потом высыпаешь её в мешки. Думаете, путаю что-то? Ничуть не бывало: когда нас привезли в деревню Б. Заимка, сам своими ушами слышал, как местные жители кричали: «Ну, наконец-то шефы приехали – картошку убирать»! Именно так - «Б. Заимка» - было написано на дорожном указателе при въезде в деревню, и мы от всей души понадеялись, что «Б.» означает «Большая», а не что-то другое.
Да, называлось всё это – шефская помощь института колхозам и с завидной регулярностью осуществлялось каждую осень. И вот ты, шеф, ползаешь по грязи в поисках картошки, а рядом таких шефов ещё около сотни. Собственно говоря, в те времена отличить шефа от нешефа было очень легко. Если видишь, стоит кто-то на карачках в поле в грязной и драной одежде и скрюченными пальцами картошку из земли выковыривает – значит, вот это вот и есть шеф.
Ну, не все, конечно, шефы были такими. Встречались и несознательные, и даже ленивые шефы. Убежит такой шеф потихоньку в кусты, ляжет там на травку и покуривает. Бывало, что на такого шефа иногда натыкался босс – колхозный бригадир, этакий дядя Петя с тремя классами образования. Увидит он его и заорёт: « Шеф твою мать! Ты сюда работать или курить приехал»! Но это случалось редко. В такое время встретить колхозника в поле практически невозможно: они на своих огородах картошку убирают.
Помимо конкретного, материального фактора – уборки овощей – шефская помощь делала многое для села и в духовном плане. Деревенские парни только в этот момент и начинали жить интересной, полноценной жизнью: это ж святое дело – подраться с городскими! А деревенские девчонки наконец-то узнавали, что у них «ах, какие губки!» и что «в городе такую красавицу не встретишь». Какой-нибудь распоследний студентик, который на семинаре не мог два слова с третьим связать, заливался соловьём, расписывая, как уважают его в институте, и туманно намекая на блестящие перспективы, которые ждут его уже в ближайшем будущем. Ну, и конечно, девчонка смотрела на него влюблёнными глазами, а тут уж недалеко и до поцелуев, и до всего остального, и как результат, в … извините, сейчас сосчитаю … так, октябрь плюс девять месяцев – получается июль. Так вот, в июле в деревне происходит невиданный демографический взрыв! Акушеры и акушерки с ног сбиваются, принимая роды. А молодые мамы в палате родильного отделения где-нибудь в районном центре делятся воспоминаниями – благо, все знакомы, все из одной деревни:
- Мой-то сейчас, наверное, уже министр, - с плохо скрываемой гордостью говорит одна. – Точно, министр, ведь уже почти год прошёл, а его ещё тогда должны были в министерство забрать.
- Хорошо тебе, - вздыхает вторая. – Хоть по телевизору когда-нибудь увидишь. А наш папа в секретной лаборатории работает. Потому ничего и не пишет – нельзя им. Он тогда мне по секрету рассказывал, что какую-то очень важную штуку изобрёл – такой в мире ещё не было, - и они вот-вот к испытаниям приступят. Картошку вот только выкопают – и сразу приступят.
Когда я сейчас по телевизору смотрю очередное заседание правительства, посвящённое проблемам рождаемости, меня смех разбирает. Сидят солидные дядьки и головы ломают: почему, мол, в нашей стране рождаемость так резко снизилась? Почему, почему … Шефская помощь колхозам прекратилась, вот почему.
Как видите, обязанности шефа очень многоплановы и разнообразны и далеко не все из них приятны. Я имею в виду собирание картошки и получение по морде от деревенских. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда наступила очередная осень, мы серьёзно задумались, как бы нам отвертеться от этой, - не отрицаю - важной и нужной работы. Первое, что в таком случае приходит в голову – это состояние здоровья. И вот мы, т.е., я и мои друзья – музыканты институтского вокально-инструментального ансамбля, - самым внимательнейшим образом обследовали себя изнутри на предмет обнаружения какого-либо заболевания, но с сожалением были вынуждены констатировать, что кроме весьма ощутимого состояния похмелья никакого другого расстройства здоровья у нас не наблюдается. Поскольку нам не приходилось слышать, чтобы кого-то освободили от сельхозработ на основании диагноза «сильный похмельный синдром», то мы уже решили, было, отказаться от этой идеи. Но тут наш ритмист Слава вспомнил, что ребята из 115-й комнаты Саша Рогов и Лёша Мышкин узнали какой-то новый замечательный способ подделывать медицинское освобождение и как раз сейчас должны этим заниматься. При упоминании этих фамилий мы почувствовали неподдельный интерес: ребята были весьма не ординарные, что они не раз с блеском и демонстрировали.
Впервые свой незаурядный талант они проявили в декабре прошедшего года, когда в городе началась эпидемия, и четверть общежития свалилась с гриппом, а ещё две четверти удачно симулировали это заболевание. Саша и Лёша решили примкнуть к этим двум четвертям, и своё появление в медпункте общежития они подготовили очень ответственно и серьёзно. Первым пошёл Саша. Для начала он в своей комнате стал нарезать ножом сочную луковицу и быстро добился задуманного: глаза непроизвольно зажмуривались и из них обильными потоками полились слёзы. Потом он снял крышку с заранее вскипячённого чайника, сунул туда своё лицо и мужественно терпел, пока оно не сделалось цвета свёклы. И только после этого он сунул в карман нагретый до температуры 39.8 термометр и понёсся в медпункт.
Фельдшер медпункта, грубая пожилая женщина с вечной папиросой в зубах, привыкшая открывать двери в комнаты пинком, симулянтов перевидала всяких. Но Саша выглядел так жутко, что даже она ни в чём не усомнилась и всерьёз забеспокоилась. Она заботливо усадила его на стул и сунула термометр. Выждав подходящий момент, Саша ловко произвёл подмену и уже не сомневался в благополучном исходе. Поначалу так и было. Взглянув через несколько минут на показания термометра, фельдшер ахнула и стала обеспокоенно объяснять Саше, что ему необходимо сделать, чтобы остаться в живых. Сама же в это время, лихорадочно высматривая на столе бланк справки и ручку, стала убирать термометр в футляр. И тут Саша увидел такое, от чего вдобавок ко всей своей гриппозной внешности едва не заполучил инфаркт: фельдшер никак не могла закрыть крышку футляра, потому что их термометр был гораздо больше по размеру! Перед Сашиным взором мигом пронеслись картины возможных последствий … но ничего не произошло. Чертыхнувшись, фельдшер забросила в ящик стола и футляр, и термометр и села выписывать освобождение от занятий.
Ну, что скажете? Кто бы рискнул после этого пойти следом с такими же симптомами? А вот Лёша пошёл и не только получил освобождение, но и вернул назад свой термометр. В итоге все остались довольны, даже фельдшер, у которой на этот раз футляр закрылся очень легко и непринуждённо.
В общем, у таких ребят явно было чему поучиться, и мы отправились в 115-ю, рассчитывая, что то, что мы увидим, поможет и нам решить свои проблемы. Вернулись мы, однако, очень быстро и разочарованные. Оказалось, что Саше и Лёше удалось овладеть ещё не всеми аспектами технологического процесса подделывания медицинской справки. Кое-что было сделано действительно профессионально: так, например, сам текст был написан типично врачебным почерком, т.е., кроме фамилии с инициалами и слов «освобождается от сельскохозяйственных работ» прочитать что-либо ещё было абсолютно невозможно. С непреодолимыми (по крайней мере, пока) трудностями ребята столкнулись на этапе перенесения печати со старой справки на новую. К моменту нашего прихода эту задачу им удалось решить только на 50%. Сваренные до нужной степени плотности куриные яйца отлично сводили печать со старой справки на себя, а вот отдавать её новой справке отказывались. Мы посоветовали им не мучиться больше, а сдать в деканат справки и яйца по отдельности – извините, мол, но печати нам почему-то вот сюда поставили, - и отправились в свою комнату.
Мысль о том, что нужно как-то использовать тот факт, что мы – музыканты институтского ВИА, приходила нам в голову и до этого. Мы даже всерьёз обсуждали идею о том, чтобы предложить в деканате использовать нас в качестве несколько других шефов, т.е., на период проведения сельхозработ направить нас с шефскими концертами по району и области. У нас всё-таки хватило ума так и оставить эту идею на уровне обсуждения, т.к. работа в колхозе в то время по важности приравнивалась к сдаче государственных экзаменов: не отработал на полях – прощайся с институтом, поэтому даже декан ни за что бы не взял на себя такую ответственность.
Оставался ещё один вариант, который, как потом оказалось, уже давно был у каждого из нас в голове, но высказать такую бредовую идею вслух первым никто не решался: поехать в колхоз и взять с собой музыкальные инструменты в расчёте на то, что где-нибудь там, в глухой деревне, колхозному начальству покажется более рациональным использовать нас в качестве музыкантов нежели сборщиков картофеля.
Всё это было дикой авантюрой. Мы - трое гитаристов, барабанщик и вокалист, - добровольно обрекали себя на жуткие мучения, связанные с перетаскиванием музыкальных инструментов, всех этих барабанов, усилителей, микрофонных стоек и гитар. А о том, каким образом мы будем охранять аппаратуру, если нас всё-таки заставят работать в поле, даже и думать
