У речной излучины

Это был их последний совместный поход. Почему так — Стас никогда потом не спрашивал друзей, у каждого наверняка имелись свои причины.


«…Как с электрички слезете, спускайтесь с насыпи к протоке, она там поперёк железки, болотистая, широкая, — объяснял Стасу накануне похода Палыч, сосед по лестничной площадке, заядлый охотник и рыбак, — чешите вдоль, лесочком; ну, пешкодралом… километра три, минуток сорок, затем… там поле будет, перейдёте — и вы у речки, у излучины… той самой, где ивы древние, захочешь — не обхватишь в одиночку, где…»
Он говорил про мистику, необъяснимые явления, про чудный отдых, сумасшедший клёв, но вот с маршрутом что-то подзабыл или напутал: ребята шли по лесу вместо сорока обещанных минут часа два с половиной, притом не налегке, с набитыми доверху рюкзаками, палаткой, связками бамбуковых удилищ, примусом, провизией на добрую неделю. Да и не то чтоб шли, а продирались через чащу, ельник — к разгорячённым лицам липла паутина, щекотала кожу, вызывала зуд, — через колючий и царапистый малинник, жгучую крапиву, через бурелом, завалы вывороченных из земли деревьев; да по холмам вверх-вниз; а тропка лишь наметится, как тут же пропадает, ищи-свищи её. Само собой, соседа поминали, какой же всё-таки он гад, — уж точно бедолага обыкался.
Стас шёл первым. Отчасти чувствуя свою вину, подбадривал друзей:
— Иначе вспомнить будет нечего!
— Ну, да, конечно, — с недовольством, приноравливаясь к одышке, откликался Юрий; он самым грузным был из них троих, ему труднее путешествие давалось. — А, в общем-то, как ни крути, всегда запоминается дурное!
— Так, может, достать камеру?.. Засняли б наши передряги.
— Ещё чего!.. Спасибо, взяли «Кварц», восьмимиллиметровку, а не шестнадцать или… тридцать пять, я на себе такую б не попёр!..
Роман мечтал:
— Придём, пивко положим охлаждаться, забросим удочки, опустим пятки в воду!..
Несмотря на незапланированные трудности, друзей радовало, что забрели в глухомань, в какую и стремились удалиться из вечно суетливого, а теперь и изнывающего от июльской духоты города. Но каково же было разочарование, когда, ещё с поля заметили на горизонте белёные известью колхозные или совхозные строения, цепочку аккуратных деревенских домиков и направляющийся к ним рейсовый автобус — жёлто-оранжевый «Икарус» с выцветшими боками, — по диагонали рассекающий вольно колышущиеся на ветру просторы пахучего разнотравья. Все так и обомлели.
— Ну, вот он вам, корабль пришельцев, — грустно сострил Роман, — высокоразвитых… в сравнении… с похожими на нас.
— Обратно нипочём пешком! — зарёкся Юрий, — видал я… твоего, мать за ногу, соседа!
Друзья согласились.
Искать укромное, удалённое от цивилизации место не было сил. К тому же вечерело, а предстояло ещё ставить палатку, позаботиться о дровах, ужине, подготовиться к рыбалке и, наконец, отпраздновать приезд и краткосрочный отпуск.

Весь вечер честно пили за погоду — но, вопреки приметам, первое же утро выдалось холодным, пасмурным, сырым, и клёва никакого, даже мелочишка не теребила поплавки. Продрогли, что зуб на зуб едва попадал, исчертыхались — и обратно нырь в палатку. Позавидовали Роману: тот и не пробовал подняться, бубнил, что изверги буквально все, что заморозили его, замучили и задолбали, что ехал он сюда ведь не за этим, а выспаться, понежиться-позагорать на солнышке да вдоволь накупаться; ещё чего-то бормотал он про чугуевский топор, чего не разобрать, по крайней мере, без стакана. Раз так, Стас с Юрием хлебнули по чуть-чуть «энзе» из фляги, залезли в спальники, угомонились тоже. Прошёл, наверно, час, другой — тут новая напасть: рядом с палаткой послышался какой-то осторожный шорох, затем уже смелей и явственней какие-то шаги, число их множилось. И всё бы ладно, наплевать, но ведь на улице остались удочки, продукты и спиртное!.. Шаги же всё бесцеремоннее, и там и тут, со всех сторон. Пока шептались, спорили, кому вставать, как кинуть жребий, пока для этого искали и ломали спички, снаружи кто-то напрочь обнаглел и дерганул центральную растяжку, за ней и боковую — и будто струн басовых перебор коснулся обнажённых нервов.
«А вот и началось, — подумал Стас, опять припомнив Палыча. — Не это ль он имел в виду? А что, если… подрежут, устроят тёмную?» — От спальника освободился, метнулся к выходу, просунул голову в расстёгнутую щель.
За ним, не вытерпев, налегая сзади внушительной комплекцией, всем центнером с приличным гаком, полез и Юрий.
— Ну, что там, кто там?.. Ну, пусти!..
Стас уступил дорогу.
Увиденное успокоило и озадачило одновременно: палатка была окружена коровами; десятка полтора пятнистых, бело-карих, бродило рядом, изучая обстановку. А остальное стадо мирно мимо шло, широким фронтом от реки до поля; вдали за стадом показались пастухи. И если бы не бык!..
Роман в носках наружу выбрался — и сразу шлёп в коровью смачную лепёшку. Стас с Юрием руками машут, давай, мол, дуй быстрее к нам, а сами уж у берега на склоне, меж лопухов торчат лишь головы. А у палатки бык с кольцом в носу — громадный, гладкий, с три коровы, — как будто сковырнуть собрался. Палатка красная — сколь хочешь, верь, не верь, что тварь цветов не различает!
— Ах, Ромка, вошь погана, стой! — истошным голосом орал один из пастухов.
— А ну-ка на хрен пшёл отсюда! — командовал напарник.
Роман задёргался: он, собственно, при чём, куда ему деваться?
Мат-перемат, хлопки хлыста, в ушах до оглушающего звона, — переполох и долгожданный топот удирающего стада; как будто мимо кони мчались табуном, а не коровы. Быку же хоть бы хны, ещё с минуту потоптался, что под ноги нетвёрдое попалось, растоптал, позыркал по-хозяйски исподлобья мутным, недовольным взором на то, на сё и только после, фыркнув, двинул восвояси.
Когда опасность миновала, друзья позвали пастухов, ребят ровесников, скорей знакомиться, пока чего не вышло; с закуской-выпивкой подсуетились — естественно, разговорились. Впоследствии не раз посиживали вместе.
— …Он из Голландии, у нас недавно, по-русски только мат и признаёт! — твердили пастухи насчёт быка Романа.

Вот так и отдыхали. Скучали, попивали с фермы молоко — все, кроме Юрия: в него, как уверял, не лезло с малолетства. С изжогой мучились, за неименьем соды поедали из кострища угли. Завидев стадо, прятались на склоне: бык, кажется, не оставлял намерений расправиться с палаткой, ждал только повода подковырнуть. Дня не случалось, чтоб Роман не угодил в коровью кучу, всегда свежайшую, прям с пылу с жару; носки из рюкзака достанет, наденет, рад-радёшенек, засмотрится на облачко или на пташку — и, не успев обуться, шлёп в лепёшку. Из местных жителей до излучины редко кто добирался; и на самой реке всё было тихо и спокойно; моторка разве что порой протарахтит, дыхнёт бензинным перегаром, волну нагонит — и нужно проверять садок, не отвязался ли, не унесло ли к морю водку с пивом, — иль группа на байдарках проплывёт, почти что проскользит, как стайка невесомых водомерок, тонюсенькими лапками расчерчивая гладь. Погода пасмурной была, дождило. Из рыбы всё, что попадалось, то не на удочки и донки — в подъёмник Юрия; забавно было наблюдать, как лихо он орудует кривой увесистой дубиной; а впрочем, был всегда вознаграждён: помимо верхоплавок, попадались окуньки, щурята, судачки; по сути, мелюзга, которую не назовёшь уловом, но этого хватало на вечернюю жарёху.
Пытались пульку расписать, но не пошло и вскоре надоело; а шахматы вообще не расставляли. Бродили всё вдоль берега, сидели у воды, о жизни размышляли — всяк о своём, о сокровенном, — и находили в отдыхе таком нечто особенное.

Вечером за пару дней до отъезда, было уже поздно, появился странный гость — друзья, как повелось, расположившись у костра, пекли картошку. С виду не то сторож, не то охотник, не то грибник, однако без ружья или корзины, долговязый, в фетровой шляпе, высоких, с подворотом, сапогах, брезентовой потёртой плащ-палатке и скудном одеянии под ней — притом что к ночи на реке заметно холодало. Он вышел вдруг из темноты — не ясно, сколько простоял вне круга света, за невидимой стеною, незамеченным, как долго слушал, наблюдал, — скупым кивком приветствовал ребят, сел на бревно к огню поближе; как будто отлучался и вернулся, к товарищам или знакомым. Чуть пообвык, неловкость, напряжение исчезли, втянулся в разговор, назвался не то Сашей, не то Пашей — ребята толком не расслышали, но уточнять не стали, налили гостю выпить, дали закусить и позже про него не забывали. Он был лет так на десять старше, но и Роман, и Юрий, не смущаясь, общались с ним на «ты», а Стас не мог себе подобного позволить. Решили, он из местных и должен знать про реку всё, особенно насчёт рыбалки: что ловится, когда, какую нужно выбрать снасть, наживку. О том и говорили. Одно нельзя было понять: зачем забрёл на огонёк к ним этот Саша или Паша, что на уме его.
— Чего за тип, откуда взялся? — улучив момент, поинтересовался у Романа Стас, когда они с посудой спускались к реке.
— Я думал, твой какой-нибудь знакомый… Пока мы с жерлицами там, с мальками…
«Ну, вот те на!»
Время потихоньку перевалило за полночь. Клонило в сон, донимал холод, и, в общем-то, пора было закругляться. Сперва Роман не выдержал, мол, надобно до ветру, — и к костру обратно не свернул, прямёхонько полез в палатку. Затем его манёвр повторил Юрий.
«Наверно, негде ночевать? — подумал Стас. — Поссорился с женой, иль кто там у него в деревне?.. А может, он не здешний, этот Паша или Саша?.. Позвать?.. Немного потесниться?.. Ребята не поймут. Да, в самом деле, кто он?.. И не позвать — не по-людски. Однако хороши друзья: так запросто вот взяли и слиняли. Я — крайний, мне-то что теперь?.. Сидеть и ждать?.. Чего и сколько?..»
Они уж ни о чём не говорили. Костёр почти погас, лишь изредка подмигивали угли; закончились дрова, искать впотьмах их было бесполезно. А гость, похоже, никуда не собирался. В конце концов, и Стас не выдержал, поднялся, попрощался — гость не ответил, только грустно исподлобья посмотрел, взял палку, принялся копаться ей в золе, точно надеясь отыскать забытую картошку.

Стас долго в эту ночь не мог уснуть, хотя до этого, борясь со сном, держался еле-еле. Ворочался, не находя удобной позы, да и потом, впадая в забытьё, неоднократно вскакивал, смотрел сквозь сеточку окна наружу, в темень, и, если только это не было последствием переутомления, видел незнакомца на бревне, на прежнем месте. Тот всё не уходил, всё будто бы чего-то ждал. Стас чувствовал вину, что не позвал; и мучился, позвать иль не позвать, и порывался было, и злился на друзей, которые по-детски безмятежно спали.
Добавила тревоги мысль насчёт двоюродного брата.
«А если это он, Сергей? Взял имя… наугад… Да нет, да не похож, да вряд ли… А если всё же он?..»
С болезнью и последующей смертью тёти Тани на её семью, в прошлом благополучную, хлебосольную, скопом посыпались и прочие беды и несчастья. Сын Сергей за неуспеваемость был отчислен из института; знакомые отца, «дядь Толи», хлопотали о восстановлении, но зря: студент прогуливал всё напролёт и ликвидировать хвосты не собирался. Сам дядя, прежде то ли военпред, то ли начальник первого отдела, ухоженный стараниями жены и избалованный вниманием коллег, стремительно спивался и болел, женился снова,