Едва миновали таможню, Юрий погнал машину как только позволяла дорога — вынужденное бездействие утомляет, и чтобы преодолеть его последствия, сбросить путы усталости, тоски, а иногда отчаяния, порой надо просто перестать себя сдерживать. Ещё повезло с очередью, растянулась всего на пару часов, а то б жариться и жариться на солнцепёке.
На одной из ближайших бензоколонок — третьей или четвёртой от границы, — там, где, по разумению водителя, цены опустились до российских, встали на заправку: залили под завязку бак и канистры, должно хватить до Москвы. И всё б ничего, но запахло бензином — головная боль обеспечена. Впрочем, это мелочи.
Юрий с женой Анеттой направлялся в отпуск, к матери, а Стас, несколько дней проведший у них в Риге, домой.
Юрий в прошлом с одного со Стасом двора, но вот влюбился как-то, подпав под обаяние загадочных чужих манер и прибалтийского особого акцента, что сродни иностранному, да и женился — с тех пор ездит в родной город как в гости. Ждёт не дождётся каждого следующего раза; выкраивает отгулы, подгадывает маршруты командировок, если таковые случаются, а уж вырваться в отпуск хоть на недельку считает святым долгом. Не может русский человек без Родины: начинает хандрить, изведётся весь, истомится, исстрадается.
Бензоколонки попадались одна за другой, и цены падали. А лет пять назад, когда Юрий впервые самостоятельно отважился проделать тот же вояж, были проблемы с топливом. Рассказывал, однажды пришлось с километр толкать машину, под проливным дождём; промок, продрог, вымазался в грязи, — но как будто бы воспоминания навеяли ему что-то доброе. Частенько задерживается в памяти, что прежде доставляло волнения, хлопоты; так ведь тогда он ещё и в сторону отчего дома толкал.
Указатели мелькали знакомыми названиями: Себеж, Михайловское, Опочка… Вероятно, поэтому в мыслях у Стаса нет-нет да возникало романтическое «И влюблюсь до ноября».
«Теперь июнь, и было бы неплохо!..»
Остальные строки вспомнить не мог, только последнюю «И влюблюсь до ноября». Но настроение и от неё одной улучшалось — что там запах бензина и прочие возможные и невозможные дорожные мытарства?! Стас уже любил эти незнакомые доселе окрестности, с жадностью смотрел по сторонам, стараясь подметить каждую мелочь, каждый фрагмент этой благодатной поэтической земли. И не оставляло ощущение: что-то неизмеримо большее, тайное всё равно скрыто от взора в этих вечных холмах и равнинах, лесах и залесках, болотах и буераках, даже в низких предвечерних небесах с застывшими косматыми облаками, наверно, такими же, как и во времена Пушкина.
Юрию же было не до лирики, он препирался с Анеттой по поводу того, где сворачивать с трассы, чтобы попасть в деревню С. — в ней обосновались бывшие соседи по рижской квартире Соня и её супруг Михалыч. Даже карта не помогла; исцарапали ногтями, измяли, надорвали и, не сложив, отбросили, как бесполезную, на заднее сиденье, к Стасу под бок.
Когда-то Юрий приезжал сюда с Михалычем на несколько дней, помогал обживаться; границы и таможни не было, всё только создавалось после распада Союза. Добирались на стареньком дряхлом «Запорожце» соседа, путь занял часов десять, не раз останавливались ремонтироваться. Прибыв на место, приводили в порядок дом, строение рядом приспосабливали под баню, чистили колодец, налаживали электричество, громоздили антенну, рыбачили и, разумеется, потягивали водочку — без неё в деревне у городского жителя ничего не ладится, никакая здравая мысль голову не осенит, а ведь нужно всё обмозговать, прикинуть, чтоб там хрен к редьке, да как надо, по-человечески. Вот и прикидывали. Ещё планировали, зарекались даже, что будут собираться каждое лето — обзаведутся уловистыми снастями, хитрыми охотничьими принадлежностями, Михалыч наготовит запасов солений, варений, насушит всяческих целебных трав, нарежет душистых веников, — но потом с работой были заморочки, да некогда, да лень, да то, да сё, и как-то, в общем, недосуг и не сложилось.
Припомнив действительные и мнимые оплошности каждого едва ли не за все годы супружества, спорщики, наконец, угомонились. Анетта фыркнула и демонстративно отвернулась, а Юрий принялся делиться историческими познаниями, добытыми, по всей видимости, в каком-то путеводителе; неторопливо, степенно, как бы между прочим, не заботясь, будут ли слушать, — это успокаивало его самого и могло бы стать поводом к примирению с женой.
Назвал Шуйского, Петра I, Пестеля, Державина, Фонвизина, Бунина, а от них перенёсся к описанию пункта назначения и окрестностей. Выходило, деревня С. располагается километрах в пятнадцати от границы. В ней с десяток домов; «три или четыре — шикарные», таможенников, прочие — ветхие, обыкновенных граждан: один Сонин, в другом старик со старухой последние годки доживают, и ещё есть несколько развалюх с неприметными стороннему взгляду обитателями.
Вообще, места кругом малозаселённые, промышленности никакой, а что была когда-то — встала замертво. Вот и получается, повсюду леса, луга, озёра, реки, протоки — богатая природа и в основном бедные люди, вынужденные правдами и неправдами заботиться о пропитании.
Михалыч — кстати, тёзка Юрия — был его первым и, пожалуй, единственным другом в Риге, хотя и старше лет на двадцать, а то и на двадцать пять. Он и на работу устроил, на рыбоконсервный комбинат, и через знакомых опекал, пока подопечный не освоился с техникой, языком. Вместе с семьями отмечали праздники, да и так вечерами частенько захаживали на добрый соседский огонёк скоротать время и опрокинуть по рюмашке. Михалыч — бывший офицер, танкист. По словам Юрия, службу окончил майором, но всякий раз любил приврать, называя себя то подполковником, то полковником — в зависимости от количества принятого на грудь, — случалось, добирался и до генерала. После армии работал механиком на траулере, бывал за границей, возил оттуда деньги и модные шмотки — красавицу жену баловал. Соня продавала билеты в кинотеатре; всегда весёлая, нарядная, она точно помолодела и похорошела, вторично выйдя замуж.
Когда переезжали, рассчитывали на Михалычеву военную пенсию — только что распался Союз, а в Латвии её не платили, называя русских оккупантами, — да и просто полагали, что среди своих легче будет. Дом уступила Сонина дальняя родственница, дёшево, по-свойски. Потом они сами хотели перепродать и его, и прилегающий участок — таможенникам под застройку; те наведывались и приличную цену давали, края-то заповедные. Но началась очередная кампания по наведению порядка, а возможно, кто-то из честных людей вдруг на чиновничьем посту оказался — и мздоимцев поприжали, так что охотничков поселиться у озера резко поубавилось.
В более отдалённой перспективе Соня с Михалычем мечтали уехать под Волгоград к его сыновьям. Общих же детей не было: поздно сошлись, только и успели что себя порадовать. Да и в остальном несладко пришлось.
Хозяин из Михалыча в последние годы был никудышный, всё болел и сам не мог чего-либо сделать или построить. И заработать негде. Кормиться от границы перевозом бензина, водки и сигарет не стал, не пришлось офицеру-отставнику занятие по нраву. И у Сони никаких доходов, лишь крохотная пенсия, вот и надо было выкручиваться за себя и мужа: ловить рыбу, собирать ягоды, грибы, орехи, смотреть за огородом, а ещё самогонку гнать — она всегда в цене, прочнее самой конвертируемой валюты. Так вот и жили.
Юрий повернул машину и, проехав с полкилометра, остановился перед высоким холмом.
— По этой или той? — спросил у жены, движением головы поочерёдно указав налево и направо.
На холм, огибая его с разных сторон, взбирались две дороги: одна — обычная просёлочная грунтовка, другая — засыпанная крупным, величиной с кулак, известняком, по такому и ехать-то страшно. Какая куда вела дальше, неизвестно.
Анетта недоумённо посмотрела на мужа и пожала плечами. Вид у неё был заспанный, рассеянный, недовольный, и будто бы она не расслышала или не поняла, а если поняла, подумала, чего, мол, спрашиваешь, раз за руль сел, и она-то, собственно, тут при чём? Стас вообще загрустил: надоели ему эти семейные разборки.
«Чего она так его ненавидит, а вместе с ним и друзей?»
Стояли-ждали минут пятнадцать, нервы испытывали, пока мимо не проскочила красная «Нива».
«Налево или направо?» — гадал Стас, заражаясь неведомым ему водительским азартом. Сам никогда б не свернул на булыжники, лучше крюк дать. Но для Юрия пример собрата автомобилиста оказался решающим: едва тот загромыхал по известняку, и он стронулся с места.
За холмом дороги сошлись — Анетта потемнела от злости, Стас рассмеялся, и даже Юрий не утерпел и хлёстко выматерился, не то в адрес друга, не то жены, не то хозяина «Нивы», а ещё заявил, что обязательно нажрётся вусмерть, как только поставит машину.
Дом на краю деревни, подгнивший, покосившийся, и был Сониным, за ним просматривался скудный огород, сарайчик слева — чёрный, точно насквозь пропитанный влагой, — к нему примыкал такой же чёрный забор, вернее, его фрагмент в несколько метров, за которым громоздилась навозная куча, поросшая сочной крапивой. Справа, в отдалении от дома, где открытое пространство сменялось берёзняком, было ещё какое-то древнее, погрузившееся в землю строение, напоминающее баню, возле были люди.
Юрий подъезжал на холостом ходу — ещё на горке заглушил мотор, — поэтому хозяева не сразу заметили автомобиль. Громко залаяла собака; это была крупная лайка, посаженная на длинную цепь, натянув её до предела, она носилась по точно циркулем проведённой линии, земляной дорожке, ярко выделяющейся на изумрудной зелени лужайки. Юрий и Анетта опять впали в замешательство, словно не узнавали здесь никого и подумывали, не ошиблись ли с адресом.
Женщины были заняты стиркой. Та, что моложе, устроившись на колченогой деревянной скамейке перед корытом, полоскала бельё, другая — отжимала и вывешивала тут же, на длинной, с подпоркой посредине, верёвке; появление гостей стало неожиданностью, вскинув головы, они точно окаменели в своих позах — мокрые раскрасневшиеся лица, растрёпанные волосы, растерянность во взглядах.
— Это — Соня? — спросила Анетта.
— …Не знаю, — с задержкой ответил Юрий. — Вроде бы похожа, только…
Анетта открыла дверцу, вышла — и откуда что взялось?! Объятия, поцелуи… Охи, ахи, крики, смех, а в них — и восторг, и удивление. Наверно, всем вдруг вспомнилось что-то яркое, давным-давно забытое, из прошлого, когда ещё жили рядом, когда были моложе, веселее, наивнее и беспечнее.
Переждав первые проявления чувств, из машины выбрался Юрий, за ним — Стас.
Женщина, которую называли Соней, со всем радушием перекинулась на Юрия, отчего тот смутился: отвык от подобного в скупой на доброту стране.
А потом все наперебой расспрашивали о близких и знакомых, памятных встречах, любимых местах. Говорили, говорили — и не могли наговориться. Тема сменяла тему, грусть — радость, радость — грусть, и, казалось, невозможно было уловить хоть какую-то связь предыдущего с последующим. Но все друг друга понимали, и слова были необязательными и не выражали сути, что-то главное, глубинное скрывалось за ними, прячась в интонациях, эмоциях и даже в молчании. Так всегда у
