В прежние времена жизнь в этой деревне бурлила. Техника работала в полях или чинилась. Машинами отправляли зерно в город. Рано утром выгоняли скотину, вечером встречали. Отмечали праздники - как государственные, так и религиозные. Особенно последние. Церкви в деревне не было, но в соседнем селе, за полтора километра, имелась. Подводы, телеги сновали туда и обратно, с празднично разодетыми сельчанами. Шли и пешком, благо дорога была наезженной, в конце слегка поднимаясь на холм.
Теперь тоже праздновали - и первое мая, и седьмое ноября - но праздновали зло и насмешливо. Все в одночасье понарушилось. Много раньше жило людей в деревне: бабы рожали ни по одному и ни по два ребенка. Несмотря на бедность, как-то перебивались за счет подсобного хозяйства. Да и ягод, грибов с орехами и рыбы никто не отменял. Рыба - если рядом была речка.
Но ушло то время. Теперь в деревне царила тишина. Обитали в ней бомжи, алкоголики, бывшие уголовники - люди опустившиеся, ни к чему не пригодные, а главное, из этого состояния выходить не желающие. В основном - все пришлые. Все работы прекратились. В полях тихо. Тишина прерывается лишь пьяными криками и драками пришлых людей.
Коренных жителей осталось немного. Большая часть, и почти вся молодежь, исключая несмышленышей, подались в города, там пытать счастье. Да и те немногие, которые еще здесь жили, собирались покинуть родное село. Детям нужно будущее, а здесь его не было.
Местные пришлых не жаловали, как и те их. Часто, из-за малейшего пустяка, дело доходило до мордобоя, а то и до смертоубийства. Вот так и жили, и никаких перемен не предвиделось. Пьянство, мордобой, насилие...
Был обычный июньский теплый вечер, ничем от других не отличный, когда вечерней порой, часов около шести, со стороны погоста, что находился впритык с деревней, недалеко от пруда, где недавно утоп пьяный гуляка, появился человек. По виду - старик, в необычной, какого-то другого века одежде, но совершенно не нынешнего. На голове - несуразная шапка, которую он время от времени снимал, обнажая лысый череп, и надевал снова; одежда замызганная, грязная, с прилипшими листьями и репьями. Похоже, что ни печью, ни кроватью он долго не пользовался. Вместо зубов - гнилые пеньки. Лицо растерянное, в глубоких морщинах, глаза бегали по сторонам, походка дерганная. Белая борода спускалась чуть не до пояса.
Порой он застывал на месте, пристально вглядывался в дома и мазанки. Потом, с недоуменным видом, шел дальше. Человек был стар.
Он остановился у сельмага, чуть в стороне от которого находился бывший клуб, где раньше крутили кино, шуршали подшивками старых газет и проводили собрания, теперь одряхлевший со всей мебелью в нем находившейся: столами, сломанными полусгнившими скамейками, с разодранными диванами и выступающими из них пружинами, на которых порой тешила свою похоть пришлая дрянь.
Человека никто не знал. И от него несло могильной затхлостью. Люди недоверчиво и с некоторой опаской смотрели на незнакомца, как обычно смотрят на чужаков.
Старик спросил какую-то Марфу. Но никто о ней ничего не знал.
- Так как же... - пробормотал он. - Где же она?
Один спившийся, бывший сельский учитель, отсидевший десять лет за насилие, и теперь примкнувший к опустившейся шатии-братии, спросил, ухмыляясь:
- Ты кто, старче? Мафусаил или Рип ван Винкль?
Другой плеснул в кружку самогону и протянул ее старику. Тот глотнул раз-другой, судорожно задвигал кадыком. На секунду на его лице промелькнуло удовлетворение, впрочем тут же исчезнувшее. Потом он закашлялся, и кружку отстранил.
- Ну, колись, лесовик, откуда взялся? Зачем пожаловал в благородное собрание?
Рассказ старика показался странным.
- Так вчера вечером возвращался из Сурино, ну что в пяти километрах отсюда, - начал он. - Дорогу я знаю, сколько раз по ней хаживал. Стемнело уже, луна в небе появилась. И вдруг откуда не возьмись - шар огненный передо мной прокатился. Испужался я, перекрестился. Шар тот и пропал. Но вижу, старичок идет мне навстречу, роста небольшого, голова белая как лунь, и с котомкой за плечами. Подходит и говорит: "Нет ли, молодец, воды напиться? Истомился я в дороге".
- Ну и нашел молодого, - прервал старика сильно опухший от пьянства и наглого вида парень. - Да тебе самому лет сто, не меньше.
Старик вздрогнул, испуганно посмотрел на говорящего, но рассказ продолжил:
- Отказал я ему, хотя немного воды во фляге у меня было. Но мы с кумом перебрали сильно по случаю престольного праздника, и меня уже самого жажда одолевать стала, в горле сушь появилась. А еще идти. Отказал я ему, - повторил старик, вдруг понурившись. "Ладно, - говорит встречный. - Бывай, странник. Долгий путь тебе предстоит". И исчез.
Но тут из лесной чащи появились другие: девушки и парни, высокие, крепкие, со светлыми волосами и большими глазами, но взгляд хищный, жесткий. Откуда-то взялась гармонь. "Играй!" - приказали они мне. - "Но я не умею", - пытался отговориться я. - "Еще как умеешь!" - засмеялись они. Я взял гармонь... и заиграл. Не знаю, как это у меня получалось, но мелодии извлекаемые мною были одна зажигательней другой. Веселые мелодии сменялись грустными, жалобными. Парни и девушки, взявшись за руки, были полностью поглощены танцами. Иногда к ним присоединялись лесные звери, что никого не удивляло, вертелись, прыгали, ластились к танцующим и вдруг бежали обратно в лес.
Наконец все закончилось и меня поволокли: ни то к норе, ни то к берлоге, которую я прежде не замечал. Нора шла круто вниз, постепенно выравниваясь, а вскоре наклон и вовсе пропал. И спустя недолгое время, оказались мы в довольно широком проходе, миновав который, снова очутились на поверхности. И никакого леса вокруг - сплошь равнина. А в нескольких шагах - река.
Горело несколько костров, вокруг которых сидели такие же существа, как и мои знакомые. Но были среди них и необычные: с шишкообразными мордами, с петушиными головами, с перепончатыми крыльями за спиной, некоторые головы украшали рога - у этих изо рта сочилась зеленая пена. Я опять незаметно перекрестился. Мне поднесли котелок с горячим и пахучим содержимым, плетеную бутыль с вином. Варево оказалось вкусным, а вино крепким. Я заснул. А проснулся на погосте. И ничего теперь не узнаю... Где же Марфа?
- Что ты мне пургой всякой уши запорашиваешь! - захрипел опухший парень.
- Ты из какого века, динозавр? - опять засмеялся учитель. - Наверное, еще дедушку Сталина помнишь?
- Какой же он дедушка! Он молодой еще.
- Как так? - озадаченно спросил, наливавший ему самогон.
"И Ленин такой молодой..." - пропел, ерничая, учитель.
- Ленин умер четыре года назад.
- Ты что, старче, в уме повредился? На дворе - двадцать первый век!
- Что? - тихо спросил старик.
- А то!
- Разве сейчас не тысяча девятьсот двадцать восьмой год?
Компания весело загоготала.
- Ну точно, Рип ван Винкль.
Старик сразу как-то осунулся и выглядел подавленным.
- Не может быть, - повторял он раз за разом, раскачиваясь из стороны в сторону.
Теперь на него смотрели подозрительно.
- Слышь, учитель, может он того... живой мертвец. Тогда ему кол осиновый нужно в сердце засадить. Надо бы на погост сходить, проверить... Нет ли могилы раскопанной.
- Завтра и проверим, - мрачно отозвался тот, заглатывая очередную порцию самогона. - Что же от тебя так воняет! - бросил он старику. - Поди прочь!
- Я сошел с ума, - шептал про себя старик. - Ну зачем, зачем я ему отказал!
К нему подошла старая, приземистая и седая, уже в больших летах женщина.
- Я знала Марфу. Они еще в шестидесятые уехали всей семьей в Одессу. Там она и померла. А муж ее, и правда, еще в далекие двадцатые, ушел однажды к куму в соседнюю деревню, а на обратном пути пропал... Никто так и не узнал, что с ним случилось. Пошли ко мне, старик, а то, вишь, весь дрожишь.
Старик заплакал.
- Неужели я проспал чуть ли не сто лет?
Он стал теребить бороду, на которую раньше не обращал внимания, и отчаяние снова охватило его. "Сто лет за один день? - Старик охватил голову руками и застонал. - Нет, я точно сошел с ума!"
На другой день пришлая ватага, разгоряченная спиртным, обшарила все кладбище, рыскали повсюду - искали разрытую могилу. Они уже не испытывали любопытства. Его место заступили страх и гнев на непонятное, на все то, что выбивалось из рамок их представлений, торжествовало бешенство ограниченного и убогого сознания.
Ничего они не нашли, кроме кем-то недавно вырытой ямы непонятно под какие нужды, наполненную травой и цветами заросшего кладбища. А вернувшись обратно, опять застали старика у сельмага. Тот, сгорбившись, сидел на поваленном дереве, глядя перед собой в какую-то только ему ведомою точку.
Кто-то бросил в него камень, потом другой. Старика стали бить - жестоко, с остервенением, с лютой злобой, словно он в чем-то перед ними провинился. Ничего, кроме ненависти, в их глазах не было.
Женщине, приютившей его накануне, вместе с товарками, с немалыми трудностями удалось выцарапать настрадавшегося старика из рук обезумевшей рвани.
- Тебе надо уходить отсюда, - сказала она дома старику, промывая ему раны. - Иначе тебя убьют. Для этих отбросов человеческая жизнь ничего не стоит. Жалость и сострадание теперь не в чести.
Ему собрали еды: холодного мяса, яйца, хлеб и бутыль молока. Все положили в холщовый мешок.
- Ну, старик, с Богом! Вот тебе немного денег. В соседней деревне останавливается автобус. На нем доедешь до города. Не знаю, к кому тебе там и обратиться. Иди в милицию. Там разберутся. Похоже, горькая у тебя судьба.
- Чувствую, умру я скоро, - сказал старик, с трудом поднимаясь с лавки.
Женщина заплакала.
- Полно, старик, все образуется, - попыталась она его утешить.
День померк. Густые сизые тучи плыли над деревней.
Когда старик вышел на проселочную дорогу, ведущую к соседней деревне, за ним увязались несколько человек. Он старался шагать быстрее, но те, которые шли за ним, были моложе и сильней. Они нагнали его. Старик оказался в западне. Ему негде было укрыться. Над ним стали издеваться.
- Что за мерзкая одежда!
- Почему же от тебя так смердит? Тебя давно должны были сожрать черви.
- Откуда на тебе столько плесени?
- Убирайся туда, откуда вышел!
- Как же вы глупы, - пробормотал старик.
Эти его слова еще больше распалили компанию.
- Мертвым место в могиле!
- Это что же будет, если покойники по земле шастать начнут!
- Залезай в свой гроб, вонючий труп!
И они напали на него, обрушив град ударов кулаками, палками, подобранными камнями.
Много ли надо старику?
Он сразу упал. Его, лежачего, пинали ногами - в голову, в грудь, в пах, по ребрам.
- Что я вам сделал? - едва слышно стонал старик. Но стоны избиваемого глушили крики нападавших. Кровь хлынула из его горла, череп треснул от сильного удара дубинкой.
Неожиданно наступила тишина, лишь тяжелые прерывистые дыхания вырывались у людей, сотворивших это страшное дело. Все застыли на месте и тупо смотрели: то друг на друга, то на, похоже, уже не принадлежавшего этому миру старика с растерзанным телом и лицом. Кровь все еще лилась из
