к голове. И пустые наклеенные улыбки на лицах. И тихие голоса с напевными интонациями. Да, приходилось уже видеть таких людей! Так шли под жертвенный нож одурманенные соком белладонны несчастные галлы при своих варварских праздниках. С теми же стеклянными пустыми глазами, с той же улыбкой... На секунду, среди стен дворца вновь окружили Гая Аврелия высокие сосны Роны. Пересилив себя, император обратился к вошедшим:
- Ваш муж и отец грабил и убивал людей. нам известно, что вы знали об этом и благословляли его на разбой. Не стыдно ли кормиться с ножа убийцы?
- Да-а? - растягивая слова удивилась женщина. Вопрос, похоже, она и не поняла - да! Сла-ава Богу, мы ко-ормились. Муж все-о до-обыва-ал! Почему мы ту-ут? Он же че-естно все за-араба-атывал?
От распевов начинала болеть голова. Пустые глаза просто хотелось вырвать, чтобы заставить эту живую куклу проявить хоть каплю человеческих чувств. Император сдержался. Через него судят боги. Их суд должен быть беспристрастным.
- Твой муж - разбойник.
- Да-а? Наве-ерное, вы оши-иблись. но ве-едь он нико-ого не уби-ил.
- Он и его дружки убили шесть человек.
- Да-а? Наве-ерное он за-ащищался-я. Ведь во-округ так мно-ого граби-ителей. Сла-ава Богу, он та-акой сильный...
- Он и был грабителем!
- Да-а? А мы ну-ужды и не ве-едали. Все-о он, тру-уженник забо-отился. Госпо-оди его сохра-ани!
- Увести. Привести насильника.
Этот жалко бился в руках стражи и кричал навзрыд:
- Вы всегда обрекали нас на мучения! Сколько же в вас ненависти! отчего вы так ненавидите христиан!?
- Ты и твои дружки изнасиловали весталку - жрицу, принявшую обет хранить девственность во славу богини.
- Разве мы хотим вам вреда?! - кричал безумец, даже не пытаясь ничего услышать - разве мы ненавидим вас?! А сотни мучеников ныне предстают перед Христом и свидетельствуют против тебя, император!
- Назови же хоть троих своих этих мучеников!
Крикун растерянно замолчал. Кажется, о таком вопросе он никогда и не задумывался, довольствуясь лишь эмоциями, а теперь судорожно вспоминал слухи и проповеди. и все-таки сумел ответить:
- Секст Градивус, легионер, был убит тобой за веру. Пелей из Афин был сварен у тебя в масле за Бога нашего. Деметрий, купец из Остии, скормлен тобою львам.
- Секст Градивус, ветеран и храбрый вояка, выслужил землю и попросил ее для себя в Ахайи, где и живет ныне на Эвбее. Хочешь - взгляни на документ о переводе, хочешь - спроси своих, кто с Эвбеи приехал. Деметрий из Остии - старая сказка. Не было в Остии такого купца. Могли бы сами проверить. Или что-то интереснее выдумать. А Пелей из Афин... Вон он. Помаши узнику, Пелей, я разрешаю! Видишь? Тот самый Пелей по твоему делу скрибой работает. И ведь не скажешь, что я "его в масле сварил" - вон, какой, целехонький и довольный. Все, Пелей, хватит смеяться, займись делом! Ну, а ты..? Что ты теперь скажешь?
- Подлые мучители! За что же вы нас так ненави...
- Увести. Привести их священника.
Бесполезно. Совершенно бесполезно говорить с одуревшими от веры людьми. Где-то в далекой Индии, люди научились делать дурман из мака, который уводил человека в выдуманный мир, но взамен быстро разрушал тело и разум. Быть может, смогут что-то объяснить те, кто рассказывает людям и о вере и трактует Писание?
Пастырь вошел. Толст. Одет не бедно, хотя от катакомб и вина одежда превратилась в грязные тряпки. Идет осанисто и уверенно. Императора, однако, приветствовал.
- Ты - жрец христианской общины?
- Волею Христа, я пасу его овец и окормляю их духовным словом, причащаю хлебом и вином.
- Судя по одежде, за хлеб ты золотом берешь, а вином причащаешься неустанно.
- Бог всем судья. Судить священника может только священник, как рек диакон Павел Сцевола.
- Люди твоей общины грабили и убивали граждан Рима. Несколько из них обесчестили весталку, и она покончила с собой. Ты этому их учил?
- Этого не было. Я четырнадцать лет пасу овец Христовых, и никто из этих ягнят никогда не повышал голоса, не поднимал руки для удара. твои обвинения ложны, император.
- Вот жалобы ограбленных и родни убитых. Вот свидетельские показания. В соседнем зале лежит тело весталки. там же убитые. Хочешь на них взглянуть?
- Не имею желания. Как и продолжать спор. Было бы удивительно, если бы язычник сказал хорошее о христианах.
- Увести.
Бесполезно. Снова бесполезно пытаться понять. И снова вопрос - безумие и лицемерие? Ни один врач не в силах постичь мотивы безумца. И лишь лицемер понимает лицемерие. Он же его и принимает. Бывший солдат Гай аврелий умеет бить только в грудь. Ему не постичь лицемерия и его выгод. А что если христианские общины - это сосуд-кратер, в котором вино безумия и вода лицемерия стали единой смесью, где уже нет одного без другого... В любом случае, осталось допросить лишь за самый тяжелый проступок. От милости богов государство живет, от их гнева - гибнет. Что, как ни погром их храмов и осквернение может вызвать гнев небожителей? Диоклетиан - спросит, боги - осудят.
- Привести погромщиков.
Опустошение тюрьмы солдатами многих преступников увело от суда. Но двум бежать не удалось. Первый - совершенно безликий. увидишь такого в толпе и не вспомнишь потом. И приведи сто разных человек - на всю сотню чем-то похож будет. А второго удалось даже вспомнить. Кассий Виталий, книжник. Желал превзойти Геродота, часто лез людям на глаза. Но в жалких своих потугах не дорос даже до Марка Немезиана. Настойчивостью в охоте за чужим вниманием он был известен многим. Своими книгами - никому.
- Ты! - обратился император к первому - отчего возжелал ты прогневить богов и гневом их погубить Рим?
- Мы избраны у Бога! А ты со своей блудницей-женой и паскудой-дочерью будешь гореть в аду!
- Зря лаешь, раб Они христиане, как и ты.
- Они - христианки?! Не смеши меня! - обвиняемый действительно расхохотался и заговорил снова лишь после затрещины стражника - жалкой своей ложью ты ада не избегнешь! Мы у Христа, бога нашего, яблочки вкушать будем, глядя, как тебе, да мерзкой твоей семье черти в геенне пятки поджаривают!
- С этим все ясно. Ты! Как тебя? Кассий Виталий? Разве твой труд по истории не сникал заслуженных лавров, что ты, как Герострат, ломаешь и похабишь чужие шедевры?
Напыщенный графоман во время обращения императора сник и побагровел. Диоклетиан отметил, что своими вопросами, похоже, попал в самую суть. Однако, коротышка быстро подобрался и ответил:
- Ты, император, жидопарфянами нанят, чтобы рим разрушить. Разве это не очевидно?
Допрашивая, Диоклетиану случалось гневаться, поражаться, пугаться, но впервые он растерялся от веры в такую очевидную глупость.
- Ты - дурак?
- Нет - стушевался Кассий - я христианин.
- Второй раз спрашиваю: чтобы в христиане попасть - дураком быть обязательно нужно, или там нормальных иногда тоже принимают? Впрочем - увести обоих.
Что нового дали эти допросы? Что ты узнал Гай Аврелий о христианах? Первый - обычный убийца, даже Писания толком не слышавший. но только поглядите - какое у него чутье на "богохульство". Небось, дубину свою да нож со Христовым крестом равняет. Можно подумать, что в христианских общинах стали желанны люди, именно с таким "чутьем" и без малейшего разумения. Семья его... Лучше и не вспоминать. До сих пор мороз по кодже от пустых глаз да блаженных улыбок. И не люди это уже - оболочки пустые, где только обрывки Писания вертятся. Насильник... Живет в собственном мире, где он герой и мученик, а что в реальности девушку бесчестил - помнит ли сам? Отчего-то кажется, что помнит, что с ясным умом он гнусное дело вершил. А потом в свой мирок убежал и дверку захлопнул. И защищаясь от правды, выдумал мучеников и преследования. Священник... от его лицемерия просто тошнит. Взял за аксиому, что язычники - всегда плохие, а христиане - всегда хорошие. Это выгодно. Это удобно. Всегда свои люди правыми будут. Априори. А то, что девушка мертвая в соседнем зале лежит - и не волнует совсем. Ибо кто против него, такого праведного "причастника" слово скажет - лжец. первый погромщик - обычная тварь. Мнит себя божьим ангелом, а чужие семьи лает хуже грязного варвара. Кассий? Обычный неудачник, решивший пойти по стопам Герострата. Крушит чужую красоту, чтобы уравнять ее со своей бездарностью. И все это - лица христианства! Легионеры... Их и допрашивать не нужно. Офицеры-христиане отдавали приказы. Это измена.
- Будь мягче, муж мой, сбереги свою душу от гнева! - просит жена.
- Пощади людей, отец! Быть может, волки, став во главе, сбивали овец с пути? - плачет дочь.
И диктует император второй эдикт:
"Разобрать дела священников христиан - от епископов до диаконов. Виновных в грабеже, убийстве, погроме, насилии, либо в подстрекательстве к оным - казнить. прочих - изгнать за пределы империи. Всех находящихся в армии христиан лишить званий вне зависимости от прежних заслуг, но со службы не гнать. К прочим христианам проявлять снисхождение."
Разумное решение. Да не запоздало ли оно? Вон, уже гуляет баечка о том, что мол, злой язычник-император победоносного офицера Георгия злой смертью за веру замучил. С Георгием тогда посмеялись, да до смеха ли теперь? Ведь много ли дуракам для слухов надо? Священников, что к разбою звали, по всей империи всего тридцать казнили, а люди через месяц о трех сотнях судачили. Через год, наверное, про три тысячи сочинят. Может, я и вправду - дурак, раз пытаюсь обращаться с христианами, как с людьми? Ведь, похоже, что на их языке это - слабость, поощрение... Пусть боги даруют мне мудрость избежать больших несчастий моего народа.
А время шло. Доносы, давно ставшие жалобами, превратились в мольбы. Учение мира, посеянное в катакомбы, вырвалось из клоаки волной кровавого безумия. Погромы храмов, осквернения святынь, грабежы и убийства. И снова - изнасилования... Все это - вперемежку с акафистами миру и состраданию, все - с перерывами на молитвы. Судьи, помня о примере императора, закрывают глаза и в немой скорби поднимают руки к богам.
- Ты велел щадить только христиан..! Прочих казнят по закону! - кричал в лицо старый друг Тит. Старый друг Тит еще и плюнул в лицо императору и, оставив пост главы палатинов,ушел в провинцию Мезия, унося под туникой старых домашних богов.
- Преступников казнят за их преступления, а они принимают христианство в тюрьме! Или же их причисляют к христианам уже после смерти! нас называют убийцами христиан за то, что мы наказываем обычных преступников! - вопил судья-претор.
Дочь плакала. Жена молчала. На них с ненавистью глядели обе стороны. Для своих они были единомышленницами разбойников, для христиан - предательницами, членами семьи язычника.
Выл на разные голоса Рим, тонувший в насилии.
Ужас рождал и мужество, но мужество получалось выродочное. В Никомедии мстители уничтожили христианский храм.
Быть может, это моя жестокость породила в ответ такое насилие? Быть может - стоило бы мягче? Нет, ни язычники первыми начинали раздор. И уже была непростительная мягкость. вспомнить только глаза той мертвой девочки-весталки...И все же... Быть может, вся эта кровь и крики - только роды? Роды нового мира, нового человека, который только увидел свет и машет на него кулачками, не зная, где ждать блага, а где - боли? Нельзя убивать нового человека. Протяну ему в последний раз руку заботы. Новый мир, зачатый Христом из Иудеи неизбежно
