ВОРОНА (часть 1)

        Говорят, если ребёнок в раннем детстве постоянно  болеет, значит, он отрабатывает карму своих предыдущих воплощений. Не знаю, чем  нагрешила  я  в прошлой жизни, но все свои  дошкольные годы я провела в постели.
В памяти остались тумбочка с микстурами у кровати, печальные глаза мамы, мокрое,  ледяное полотенце, которым она накрывала мой пылающий лоб, пижама в полоску, как у заключенного, и  большой плюшевый мишка, сочувствовавший всем  моим детским невзгодам.
    - Лежишь? –    старший братик  высыпает  на постель  оловянных солдатиков,  -  может, в войну поиграем?  Ты кем будешь -  белым или красным?
    Зная, что он  хочет быть красным ( ведь,  в  кино  всегда  «красные» побеждают),  шепчу :
    - Белым! Только белым! 
    Белым  -  не потому, что у меня в  четырехлетнем возрасте  были какие-то политические    предпочтения, просто  с  «красным»  были  связаны  – больное горло, « пожар» в голове от  высокой температуры, и  постоянный  кровавый цвет в глазах,  даже  когда  прикрываешь    их веками…   
    Как же  мечтала я  вырваться  из  «тюремной» пижамы, взмыть  к    потолку,  полететь  на простор,  в  голубое  небо,    окунуться    в    холодный,  белый    снег…
    И  умывшись  им, словно живою водой, превратиться в  сказочного  Белого  Лебедя,  чтобы  лететь «через моря, океаны»  -    спасать  зверей, о которых  мне бабушка    рассказывала:  зайчиков, белочек, козлят, поросят,  чьих мамочек  съели  волки.
Собрать    сиротинушек  под  одной  крышей, в крепком, кирпичном доме, как у  Наф-Нафа, чтобы ни один» серый волк-зубами щелк» не  мог его  сдуть!
Но не получалось  мне  стать  Белым Лебедем -  болезни,  казалось,  плавно переходили одна в другую : ангина, корь, скарлатина,  ангина,  коклюш, свинка,  опять  ангина, ревматизм, осложнение на сердце, обмороки…
    и вот я  уже не  в состоянии  не то что ходить, но даже  стоять …
    -  Мамаша, у  вас девочка зелёного цвета,  ей необходимо  усиленное питание, – куриный бульон, паровые  котлеты, мясо…  иначе она  физически не сможет  пойти в первый класс!  -  доктор говорит слова, от которых    бросает  в дрожь, словно  зачитывает мне  смертный приговор!   
    Я ненавижу мясо!  Я люблю  картошку, соленые огурцы, и… конфеты  в виде  разноцветных сахарных подушечек с  повидлом внутри!  Ведь в  те, послевоенные,  пятидесятые,  других  конфет , кроме леденцов и подушечек, мы не знали,  с продовольствием  на Крайнем Севере  было  очень  плохо: молочных продуктов  не видели вообще,  крайне редко  - мясо  и яйца.    Продавали  их -  «по десятку  в  одни руки!». Выстраивались  огромные очереди  из семей в полном составе: бабушки, дедушки, дети, внуки, ( приносили  даже младенцев!),  на запястьях  химическим карандашом  писали  порядковые номера, так напоминавшие  многозначные  цифры  на  руках  узников  фашистских концлагерей из популярного в то время  фильма «Судьба человека».  От голода  нас  спасала рыба, картошка, овощные соленья и макароны -  очень  толстые,  какого-то фантастического, синеватого оттенка.
    В то время  я не знала, что  причиной  нехватки продуктов  были непродуманные,  губительные  для  сельского хозяйства,  реформы, проводимые  « нашим дорогим    Никитой  Сергеевичем».  В результате  его «нововведений»,  к началу 60-х  белый хлеб  стали  продавать    по карточкам, а с 1963-,  Россия – бывшая житница Европы -  была вынуждена  закупать зерно за границей.
    Чтобы  накормить  детей  деликатесами, рекомендованными  доктором, родителям  надо было совершить подвиг –  «найти блат»,  зайти с черного хода,  и  « дать на лапу»  директору магазина или  местного Дома Культуры под гордым названием «40 ЛЕТ ОКТЯБРЯ», чтобы тот позволил  буфетчице  продать  курицу или котлеты, предназначенные  местному заводскому  начальству  и партийному руководству.
А  дома    их ждал неблагодарный ребёнок…
Когда отчаянные  попытки впихнуть  в меня кусочек котлеты » за  маму, за папу» -  не помогали, рядом,    с грозным видом, устраивается отец: 
    -  Возьми ложку, открой рот,  глотай!
    Сижу молча, стиснув зубы,  словно  партизан на допросе в гестапо.  От одного запаха  фаршированных луком, яйцом  котлет, под названием «зразы», тошнит.  Проглотить хотя бы  кусочек  этих  «зараз» равносильно смерти.  Ищу сочувствия у мамы, бабушки, брата.  Но  все  они  хором кричат –  ешь!
Размазываю    «заразу»  по тарелке,  беру в рот, делаю вид, что жую и  глотаю,  а на самом деле, просто отправляю  куски котлет  за щеки, как хомяк.
И  некому пожалеть  меня, несчастную, кроме  толстого пушистого  серого кота  Васи. Вот он  -  сидит под столом, хищно сверкает  огромными изумрудными глазищами ,  предвкушая чудный момент, когда  упадет  ему под нос  вожделенная  котлета,  стоит  хоть на секунду  моему стражу  отвернуться !  Молниеносно  исчезает  из-под стола  кот с добычей в зубах, а мне остается  лишь  облизываться, делая вид, что  все  было  проглочено  мной  с  огромным  удовольствием. Толст, и пушист  был мой  хвостатый  друг  -  Вася…
Однако,  обеденные мучения не всегда  заканчивались  счастливо  -  приходилось глотать эти «заразы», давясь, и  обливаясь слезами…
      Конечно,  ни о каком  нравственном выборе -  есть или не есть мясную пищу, по принципу «не убий», в  столь раннем возрасте  речь тогда  не шла, и  откуда  берётся  мясо  - я  не задумывалась,(возможно, и на деревьях  растет). Просто  мой детский  организм интуитивно протестовал против  неудобоваримой, неприятно пахнущей  пищи.
 
   
      Не шли мне на пользу  мясо и  бульоны из синих,  страшных  кур: плохое самочувствие только усугублялось, и, наверное, я действительно не смогла бы ходить в школу, если бы  мне  не    удалили  гланды.  Болеть  после  операции  стала меньше, но последствия осложнений на ноги и сердце  сказывались  на протяжении  всей  учебы  в  младших классах. Я  не  могла      заниматься физкультурой, и  все уроки  просиживала  на скамейке в спортзале. 
    Однажды, когда  мои одноклассники  дружно бегали за баскетбольным мячом,  острое желание  двигаться, резвиться,  появилось и у меня.
Но  не выдержало больное сердце даже малой физической нагрузки -  скорая помощь  едва успела  откачать незадачливую  »физкультурницу».
    - В следующий раз, когда решишь  умереть,  изволь бегать  у себя дома или во дворе –  я  не хочу  сидеть  в тюрьме! – прошипела  классная руководительница, когда  я вновь появилась в школе.
    Ещё страшнее  были  прививки.  Каждый раз, после укола под лопатку, не менее  недели, с высокой температурой  я  проводила  в постели -  иммунитетом  организм мой, практически, не обладал.
    С раннего детства, из-за постоянных болезней  изолированная от своих сверстников,  в школе я испытывала трудности с общением. В шумных играх на переменах  участия не принимала, ни с кем не  дружила,  и,  пребывая в одиночестве, чувствовала себя  хрупким птенцом, случайно выпавшим  из теплого, уютного гнезда, где меня постоянно  окружала  трепетная родительская  забота, в мир, где  правит жестокость, ненависть, зависть, цинизм.    Тощая,  бледная,  с сильнейшей    близорукостью -  «глиста в очках»,  « кобра очкастая» -  эти  прозвища получила я  от издевавшихся надо мной одноклассников.  Они устроили мне  настоящую травлю:  придумывали обидные шутки,  дразнилки,  обливали  тетради и  школьную форму чернилами,  приклеивали  на спину    бумажки с оскорблениями, а  после уроков, по пути домой ,  старались  толкнуть  в  глубокий сугроб, или  пробежаться рядом,  по    лужам, дабы обрызгать грязью мою одежду.
   
    Неправда, что  все  дети безгрешны:  звериным  нюхом чуя  всех, кто на них  не похож,  они  изгоняют  чужака  из стаи.
    Учительница же  не только не  наказывала  моих мучителей,  но и  сама  смеялась    вместе с ними,  негласно разрешая  унижать любого, кто  от них отличался.  Я  же  была «белой вороной» ,  по её понятиям, практически,  «врагом народа» -  ребёнком из интеллигентной семьи,  «с чуждым для  социалистического трудового  общества»  менталитетом, мировоззрением, и  воспитанием.    В этом она была  непоколебимо  уверена,  поскольку  ещё «великий пролетарский» вождь    когда-то, на заре советской власти,    заявлял – «интеллигенция это не мозг нации, а г..но».
      И для «широких народных масс»  интеллигенция    на долгие годы  осталась  »гнилой»,  «вшивой» ;  над  «классово  чуждым» интеллигентом  в шляпе, который «  ещё и  очки нацепил», и «рук замарать боится» всегда возвышался  мускулистый  революционный гегемон  - «хозяин страны» в кепке набекрень,  с «мозолистыми» ладонями ,  папироской в зубах,  гордо и  презрительно  сплёвывающий  сквозь зубы  - «мы  академий  ваших  не кончали»!
      Дети же  »гегемона» -  малолетние «шариковы»  не знали  другого способа возвыситься, как  издеваться  над  теми, кто слабее,  по принципу "уж мы душили их, душили! "
      Узнав  однажды, что после уроков, вместо  сбора металлолома,  я    собираюсь  на занятия  в музыкальную школу,    учительница, поставила  меня  лицом  перед  классом,  и  отчитала: 
      - Дети!  Смотрите!  Она не хочет  приносить  пользу обществу, не хочет собирать металлолом,  необходимый  нашей стране для победы над американским империализмом!  Она на скрипке пиликает! Интеллихэнтка…  Ручки  замарать боится!  А  ну- ка! Расскажи, чему  тебя  в музыкалке    той учат  -  ножки  задирать?
      Сколько же, мягко говоря,  « навоза»    было в голове у этой женщины, способной    тоннами  вываливать его  на голову восьмилетнего ребёнка!
      Выражение  «пиликать  в музыкалке,  ножки задирать» стало своеобразным,  школьным, как сейчас говорят, «мемом».  Теперь,  завидев  меня,    мучители  всем стадом  орали  –  « кыш  отседа  -  пиликать,  ножки задирать»!
    На переменах  я  старалась спрятаться в  какой-нибудь  угол, надеясь, что никто меня  там  не увидят, или  отсидеться на другом этаже,  в  гардеробе…
Не было  надежды и на то, что  я буду  в безопасности хотя бы во время урока.  Ибо  каждый урок превращался    в  Ад.
    Из-за врожденной стеснительности, даже  зная  правильные  ответы,  на вопросы учителя не отвечала,  понимая:  стоит  рот  открыть,  как  все обязательно будут  надо мной  смеяться.  Чтобы я ни  делала, всё вызывало злобный  смех. Однажды  я спросила  мальчиков,  почему  они  не оставят  меня  в покое? 
    Ответ  сопровождался    долгим,  циничным  ржанием:  -    Ты же  из «недобитых» -  «барон фон дер Пшик  отведал русский шпик»!  Мы будем  счастливы, когда ты, наконец, сдохнешь! 
    Чем больше меня дразнили, тем больше я замыкалась в себе,  но  никому  никогда  не  жаловалась.  Если  меня спрашивали, как дела в школе -  просто  пересказывала  истории из жизни одноклассников, как будто  участвовала в  этих  событиях.  Врать  было  противно,  унизительно, но как  поступить,  чтобы не расстраивать родителей,  я не знала.    Ведь  лучше примириться с тяготами собственной жизни, чем быть  причиной  страдания  других людей.


        -  Очень странный ребёнок, не от мира сего! - говорила  на  родительских собраниях  классная руководительница,  -