1.
В детстве и ранней юности я был в меру послушным и прилежным малым. Можно сказать, этаким придурком с вечно дурацкой стрижкой и постоянно обиженным выражением на лице, как будто мне все вокруг чего-то были должны.
Сколько я себя помню, в семье у нас всегда царил матриархат, поэтому мы с сестрой слегка побаивались нашу тревожную и где-то даже чересчур активную маму. Папа же, полная её противоположность, никогда не повышал на нас голоса и, тем более, не поднимал руки. Но сей факт совершенно не означал того, что мы отца не ставили ни в грош - скорее наоборот. Если к маменькиным методам воспитания со временем мы как-то приспособились и не особо уже обращали внимание на клочки выдранных волос из головы, в кровь разбитые об угол стола носы и раздавленные дверьми пальцы (шутка, мамуля нас очень любила и старалась любыми способами вложить в наши юные головы как можно больше добра и порядочности), то когда в конфликт волей или неволей приходилось вступать отцу, этот конфликт как-то сразу же плавно затухал.
– Да-а, Николай! – вскинув брови и слегка округлив глаза, молвил он. – Доведёшь ты своими выкрутасами мать до больницы.
Ключевым и настораживающим словом в этой фразе было слово «Николай». Когда мальчик растёт и воспитывается в интеллигентной и дружной семье, такое фамильярное и, можно даже сказать, не совсем корректное обращение со стороны родителя всегда таит в себе какие-нибудь неприятности.
Николай, понурив взгляд, принимался тут же что-то лепетать в своё оправдание, а мама, почувствовав мужскую поддержку, театрально хваталась за левую грудь и, откинув голову, чуть ли не замертво валилась на диван или кресло, при этом не забыв, однако, украдкой оглянуться назад.
Если мама с отцом занимались нашим, так сказать, моральным и физическим воспитанием, то духовной составляющей было поручено заниматься нашим милым бабушкам. С самого раннего детства меня таскали по детским театрам, музеям и разного рода выставкам. У меня даже был годовой абонемент в филармонию. Отчего, наверное, до сих пор, спустя уже много лет, у меня в голове нет-нет да и зальётся звонким перебором прима-скрипочка или того хуже – загудит в полную силу своих раструбов филармонический орган.
Но мама – вероятно, решив, что этого не совсем достаточно и узрев во мне задатки великого баяниста – в десять лет отдала своё чадо в музыкальный кружок при заводе, на котором сама и работала. Несколько раз в неделю, с ноющей, как зубная боль, тоскою в сердце и зализанной набок чёлкой, как у законченного дебила, я сидел на табуретке и наяривал осточертевшую уже «полечку» на баяне. А преподаватель, по-моему, не совсем психически здоровый человек, приплясывал в такт и от души лупасил меня тонким деревянным прутиком по пальцам, если ему что-то не нравилось в моём исполнении. Затем та же участь постигла и мою сестру, когда, как Жанну Д’Арк на костёр, её повели в музыкальную школу осваивать премудрости игры на пианино.
А ведь был же неплохим я мальчиком! Можно даже сказать, хорошим я был парнем. Любил и почитал родителей. Обожал всех трёх своих бабушек… Почему трёх? Да потому, что у меня их было трое!.. Даже четверо! Была ещё и прабабушка. Значит, так: бабушка и её родная сестра с их мамой – с одной стороны, и бабушка – с другой.
Любил животных. Это вообще была моя страсть! Всё, что пищало, мяукало, тявкало и просто шевелилось – незамедлительно оказывалось у нас в квартире. Правда, почувствовать себя хозяином того или иного живого существа мне доводилось недолго – в лучшем случае до прихода с работы обоих родителей. Когда я был совсем маленьким, то, по рассказам мамы, я не пропускал мимо себя никого: ни жучка, ни паучка, ни червячка. Нет, я не давил их своими тонкими ножками, обутыми в сандалики. Я подбирал их с земли и с любовью раскладывал по карманам. Один раз, опять-таки со слов мамы, она вышла во двор нашей дачи, которую мы снимали на лето, и, увидев меня, позвала к себе.
– Коленька, голубчик, ступай-ка сюда,сынок. Покажи, что у тебя в ручках? – глядя на своего юного отпрыска, мамино лицо искрилось улыбкой умиления и счастья. А меж тем ручки-то у меня были заняты. В одной находился какой-то неизвестный ещё мне паук, а в другой обыкновенный дождевой червяк. Повинуясь, Коленька тут же двинул к маме. И – о чудо! Какой редкий экземпляр! Через тропинку переползала жирная зелёная гусеница! «Но что же делать? – пронеслось в моём трёхлетнем мозгу. – Руки-то заняты!» Верное решение тут же было найдено. Чтобы освободить одну руку, я положил паучка себе в рот и бережно подобрал гусеницу. Мама, как стояла с улыбкой Джоконды на лице и вытянутыми руками, чтобы заключить меня в объятия, так и плюхнулась на деревянное крылечко. Затем на всю округу раздался истошный крик испуганной молодой женщины, и началась экстренная эвакуация паучка, да и всех остальных насекомых, на волю.
...Вот таким я был классным парнем! Даже сам теперь не понимаю, почему я не стал музыкантом, биологом или, на худой конец, каким-нибудь экскурсоводом?..
2.
После десятого класса я поступил в мореходное училище и стал обыкновенным курсантом.
Училище было с военной кафедрой, поэтому мы все находились на казарменном положении. Дисциплина и распорядок в нём были максимально приближены к армейским, со всеми вытекающими из этого последствиями. Дедовщина, наряды вне очереди, строевая подготовка на плацу и увольнения по выходным… Вот об одном из таких увольнений мне и хочется рассказать.
Поскольку добрая половина курсантов из нашей роты была иногородней, то, собираясь домой, я частенько приглашал кого-нибудь из своих товарищей вместе с собой. Ну кому после казённых харчей не хотелось поесть домашнего, при том, что мама у меня замечательно готовит, и поспать на нормальном человеческом диване, а не на скрипучей продавленной шконке в казарме? Родители никогда не противились таким визитам, и всегда, если мы заявлялись слишком поздно, на кухне был оставлен приготовленный обед.
Мать вообще была на седьмом небе от счастья, когда я поступил в училище. Поскольку в то время началась война в Афганистане, и открыто обсуждать это, мягко говоря, было не принято, но цинковые гробы и похоронки с пугающей регулярностью стали приходить оттуда. Да и я к семнадцати годам из милого, интеллигентного «ботаника» превратился в настоящую оторву, которому везде нужно было сунуть свой нос. И по прошествии года я совершенно запросто мог его сунуть, например, в районный военкомат. Уж слишком тогда мне было интересно: что же там делается, в том самом Афганистане? А попасть туда, даже если ты не горишь особым желанием, было делом нехитрым. Ну, а если уж какой-нибудь идиот сам изъявлял желание – то, как говорится, милости просим…
Поэтому, чувствуя, что мальчик вроде бы при деле, и опасность загреметь в армию уже миновала, мать сквозь пальцы смотрела на все мои закидоны. А я, оставаясь всё же приличным человеком и уважающим родителей сыном, применял всю свою изворотливость и смекалку, стараясь обойти всякие острые углы, чтобы особо не нарываться на неприятности. Но, к сожалению, это не всегда получалось.
Как-то раз на выходные я пригласил к себе домой своего товарища. Игорь Панов приехал учиться в Ленинград из Липецкой области и был душой всего курса. Прекрасно пел, играл на гитаре, на лету сочинял смешные стишки и шаржи, а главное – обладал очень необычным и тонким чувством юмора, по сравнению с которым выступления некоторых именитых артистов этого жанра казались просто детским лепетом на лужайке.
В субботу после занятий мы отправились в бар попить пивка и, как это не раз случалось, засиделись там почти до закрытия. По пути домой то ли в метро, то ли на улице (сейчас уж не помню) мы повстречали милую крепко подвыпившую девушку и любезно пригласили её с собой. Она долго кривляться не стала и приняла наше приглашение. Нет, она не была проституткой. В то время в стране вообще не было ни секса, ни проституток, ни наркоманов. Она была простой девушкой, которой на тот момент как раз, наверное, не хватало участия и мужской теплоты.
Дома уже все спали. Чтоб никого не разбудить, я тихонько открыл входную дверь, и мы втроём чуть ли не на цыпочках вошли внутрь.
Жила наша дружная семейка тогда в двухкомнатной квартире на первом этаже. Комнаты разделял небольшой коридор. Одну из них занимали родители, другую, после того, как я поступил в мореходку, сестра. Однако на выходные, зная, что я могу приехать не один, родители предусмотрительно забирали сестру на ночь к себе. Правда, ей это не очень-то нравилось, поскольку всю неделю она спала в отдельной комнате на просторном разобранном диване, а тут приходилось ютиться на узком кресле-кровати. Но её, в то время двенадцатилетнюю малявку, особо никто и не спрашивал.
Минуя коридор, мы крадучись вошли в комнату. Выдохнув с облегчением, я закрыл за собой дверь и включил свет. То, что я увидел, мягко говоря, привело меня в лёгкое замешательство. Метрах в двух от заботливо приготовленного мамой дивана стояла раскладушка, на которой покоилось неизвестное мне тело. Из-под натянутого на голову одеяла я лишь мельком успел заметить седоватые волосы и кусочек бороды, как тут же выключил свет. В кромешной темноте, не меняя позы, мы застыли, как три античных грации. В отличие от Игоря с нашей милой гостьей, у меня в голове назойливо вертелись два вопроса: кто это такой и что теперь делать? Ну, с первым вопросом как раз было всё понятно – кто это такой, выяснится только утром. Зато второй занимал меня намного больше. Ведь у меня, так же, как и у Игоря, я полагаю, на эту ночь были определённые планы! А тут такое….
Стараясь не шуметь, на цыпочках мы вышли из комнаты и пробрались в кухню.
– Это не сестра, – категорически заявил Игорь, вероятно, тоже успев заметить седые волосы и бороду.
– Согласен, – буркнул я, – сестра немного короче и у неё, как минимум, нет бороды...
– Тогда кто же? – не унимался он.
– Да откуда я знаю! – зашипел я на Игоря. – Ты предлагаешь выяснить это прямо сейчас?
– Может, впопыхах мы квартирой ошиблись?! – сострил он.
– Мальчики, мы так не договаривались! – пискнула клевавшая уже носом девушка.
– Да, – поддержал её Игорь и лукаво улыбнулся. – Предлагаю вынести его в коридор, а самим занять уже спальные места.
– Угу, – буркнула девчушка и, положив руки на стол, уткнулась в них головой. Тут же раздалось негромкое посапывание. Мы невольно переглянулись, а затем оба уставились на неё. Романтическое настроение тут же куда-то улетучилось.
– Ну и что теперь с ней делать? – поинтересовался Игорь.
– По-моему, теперь ты с ней уже ничего не сделаешь! – съязвил я.
Продолжая сопеть, девушка зашевелилась и поудобней устроилась на столе.
– Нет, ну нормально?! – истерично хихикнул Игорь. – Стоило тащить её сюда через весь город…
– Ну не выставлять же её ночью, да ещё в таком состоянии, на улицу! – возразил я, хотя