В субботу я отправлял своих в Польшу. В двухдневную, как обычно, турпоездку. Затемно — в семь утра был уже сбор у школы — втроём вышли мы из подъезда: я нёс в руках малиновую дорожную сумку, до пяти, как обычно, раз ещё не повышая голоса отбрыкиваясь от Татьяны («Давай, говорю, вместе понесём!»). Семён — путешественник уже со стажем, бодро нёс свой рюкзачок за плечами («Наконец-то поем настоящую французскую булку!»).
«В чемодане ложка, вилка!.. «Крокодил» за прошлый год… Да початая бутылка!.. Да засохший бутерброд!» — пел я, к смеху своих, запомнившиеся строчки незнаемого мною барда: надо было разогреть своих пилигримов в морозной темноте. Пусть будет весел и лёгок их путь!
Подъехал, гулко перезванивая своими стальными чреслами, трамвай, я посадил путешественников в его светлое, тёплое нутро. «Дальше нас не провожай, там уж до школы мы сами дойдём!» — Татьяна никогда не настаивала, а я не хотел рисоваться
перед её учениками и коллегами.
А вот Сергей, рассказывала Татьяна, как заботливый муж, провожал Любу всегда — до самого отъезда автобуса. Да потом она ему звонила чуть не через каждые двадцать минут до самой границы. «Нахимова! Ну чего ты трезвонишь? Понятное дело, что трубку не снимает — ну, выпил уже, наверное, пива. Так зачем его дёргать? Да отдохните вы друг от друга чуть!» — «Нет, пусть он мне ответит!»
Любовь какая!
Знатно было бы, конечно, вернуться в тихую сейчас тёщину квартиру, завалиться на диване опустевшей нашей комнаты, включить без звука — на все пятьдесят его кабельных каналов — телевизор, а может быть даже: «Да початая бутылка, да засохший бутерброд!» — суббота, всё-таки! Но — отпадало! Именно потому, что суббота: практика в студии — в два часа дня. А сейчас надо было идти «деньгу ковать»: на этой неделе я снял евро со счёта («Семёну за визу надо заплатить, и с собой чтобы наличных — не менее 50 евро было»), те самые, что клялся и божился милой банковской кассирше только множить.
Накануне я дал фирменное, по былым временам, своё объявление: «Кладка и ремонт печей, каминов, чистка дымоходов» в пару бесплатных газет и позвонил Славе — чего, в самом деле, пока какой-никакой клиент не отыщется, бездельничать, на диване ногами кверху лежать. В сущности, я всегда ведь на него рассчитывал, убеждая и Татьяну: «Пока, как раз, документы морские буду делать, работа у Славы — самый замечательный вариант! Деньги-то на тот момент всё равно будут нужны — и на прожитьё, и вам, в море уходя, что-то оставить. А у него — куча для меня работы, когда надо будет мне, допустим, по бумагам, днём — отскочил, в любое время вернулся, вечер, если что, для работы прихватил, а то и в ночь остался». Татьяна, вздыхая, соглашалась нехотя: где бы уже это время не перебился, лишь бы в море ушёл! Без щенячьего восторга разделял мои планы и Слава. Он ведь серьёзно на меня рассчитывал, надеясь, что какое-то время я поработаю с ними конкретно, а не набегами, да между делом.
Нет! Мне надо было уже в море! Я выручил тебя, Слава, той неделей своей работы на Емельянова — даже после нашей с тобой, по дороге туда, склоки в самом её начале — как положено другу. Тебе было надо, и я взялся спасать загубленный твоими мастерами объект. Выудив из опыта полутора десятков шабашных лет единственно возможный спасти дело вариант. Своими руками же эту идею и осуществлял, успевая — времени к сдаче было в обрез — тут же учить помощников, набранных тобою вчера с улицы, не жалея горла и сил на воодушевление, посредством жизненных баек, их, хмурных с похмелья и недосыпа, на трудовой подвиг. Который таки мы свершили — фактически задаром. Но не даром увещевал я, проявляя чудеса дипломатии, разуверившихся уже было хозяев, что закончим мы, конечно же, к сроку — как всегда у нас и бывает! — втуляя мягко, но убеждённо, что ещё и повезло им несказанно — получат чистый эксклюзив! Склоняя ещё и повинную — за тебя! — голову: «Да Слава на меня рассчитывал! А я всё никак с Ушакова расквитаться не мог — вот только-только к вам и вырвался».
Мы сменили минусы на плюсы. Ужасающая взор халтура превратилась в радующую глаз работу. Эксклюзивную: всякая ручная работа — эксклюзив.
Ну, а теперь у меня — свои дела. Свои, к осуществлению, планы.
И в этот остаток до рейса времени я уже не хочу творить — дайте мне выносить мусор! Я не хочу быть незаменимым — желаю быть незаметным! Я не желаю быть «с во от такой буквы «М» мастером — определите меня к кому-то подсобником!
Я хочу в море! Хотя…
— Только, Слава, чур, чур! Документы я буду по ходу делать — отбегать, и по вторникам и четвергам танцпол — это святое!
— Давай, давай — приходи! Нам сейчас каждая пара рук в помощь — семнадцатого сдача.
* * *
«Это святое!» — так говорила и она. Когда я спросил её однажды, провожая: «Татьяна говорит, что ты каждый день по несколько, хотя бы, страниц художественной литературы читаешь». — «Да, это святое! Каждый вечер, как только домой возвращаюсь, — сейчас вот просто воду горячую на октябрь отключили, — набираю ванную и беру книгу. Мои уже знают, что сорок минут меня не трогать — релакс!»
Как здорово, что есть ещё такие люди, которые без нескольких прочитанных страниц прожитого дня помыслить не могут!
* * *
— Да плохо это! — досадливо поводил головой Слава. — Не с книжкой совсем надо в ванне расслабляться.
У кого что болит!
— Ладно, давай, показывай, что делать, — торопил я, — время-то дорого, не хочу твои деньги — «за здря!» — получать.
Давай сразу обговорим! Значит, Слава, почасовая — да? — оплата у меня здесь будет, и всё, до получаса, я суммирую — ты меня знаешь: я — фиг обману!
— Договорились! Вот как я своим говорю: «Только вы переступили порог — деньги вам уже пошли».
— Ага, вот как самый худой подсобник у тебя получает… А сколько, кстати, он получает?
— Да я одинаково всем плачу, — пожал сильными плечами Слава, — по пятьсот рублей в день.
— Это со скольки, до скольки?
— Ну, получается, за двенадцать часов. Мы, вообще-то, сутками здесь уже работаем.
— Давай тогда, чтоб не путаться, полтинник в час? — чуть поднял я себе такие прямо с порога — не с потолка! — идущие расценки.
— Ну, тебе, конечно, должно быть больше, — щедро отжалел сотню с двенадцатичасового рабочего дня Слава. — Зайдём-ка, друга твоего проведаем!
«Чёрный строитель» только что закончил клеить обои в тесной боковой каморке — обрывки рулонов валялись на кафеле.
Теперь он с чистой совестью перекуривал в открытую створку окна. Меня приветствовал радостно и сердечно — точно родственную, единственно понимающую его душу.
— Серёга! Мать твою, перемать! Во-первых, какого болта ты окно открываешь: обои только поклеил — отвалятся! Во-вторых, какого хера здесь куришь — обои сырые, напитаются сейчас запахом табака моментом!
— Да Слава!.. Не кричи — щас! — Вихрастый мой ученик спешно захлопывал створку и старательно растирал о кафель окурок — третий уже, среди обойных лоскутков.
— О-ой! — вздохнул Слава. — Лучше бы — скажи — и не заходили!
Смекалистым, чего и говорить, был его авангард!
Площадь отделки была большой: целый верхний этаж нового торгового центра был отдан Славе. Кто им с Джоном такое доверил? «Москвичи всё, москвичи!» Из местных сновала по объекту средних лет блондинка в теле. Добрая, виделось сразу. «Ребятки, если семнадцатого мы не сдадим!.. Ой! — Она прикладывала руку к сердцу. — Меня просто выгонят без разговоров». Рабочих — я бы тоже половину разогнал! — было много. Что каждый из них делал, понятно было не сразу — если понятно было вообще. Все юноши (старше двадцати пяти не было никого) с озабоченным видом куда-то бежали, чего-то делово суетились — были, в общем, в вечном движении. Как акулы. Или как солдаты, для которых передвижение по армейскому плацу разрешено — по уставу — только бегом. Парадно вышагивали только Слава с Джоном, облачённые в утверждённую своей властью форму строительноначальников — оранжевые рабочие комбинезоны со светоотражательными полосами на ногах — лампасами поперёк! — а у Славы ещё и штормовка, как генеральская шинель, или как тога победителя, на плечах. Это при температуре, при которой мне вольготно работалось лишь в футболке!
Вечное Броуновское движение в огромном помещении (точнее — в нескольких его залах) осуществлялось, начиная с Джона, а от него (от греха подальше!) убегали в другой конец — к Славе, к которому кто-то да подбегал каждые пять минут.
— Слава, запиши на меня сотню?
— Зачем? — лукаво щурился начальник.
— В магазин сбегать — чаю попить.
Слава неспешно, с укоризненной улыбкой покачивая головой, точно смакуя мгновения, вытягивал из нагрудного кармана «комбеза» пухлый блокнот с авторучкой, где записывал выданный «работяге» аванс, а потом толстенный, с коим никогда не расставался, бумажник — символ высшей власти: почти магический! Из коего и одалживалась просителю вожделенная купюра.
«Грабили нас грамотеи десятники…» Но тут, право слово, неизвестно ещё кто кого грабил: десятник ли грамотей, или его продвинутые подчинённые!
Пили чай и ели здесь с утра, в обед, вечером и даже ночью — в любое, в общем, время. В чём, в чём, но в этом деле ребята знали толк! Ели за длинным, сколоченным, наверное, первым делом столом из ДСП, убраться на-, под- и вокруг которого намеревались, видимо, в последнюю очередь. «Отлетали», судя по горам пластмассовых контейнеров, по покупным салатикам: греческий, грузинский, оливье, сельдь под шубой — гурманы! Жаль немного, верно, было закусывать «без толку», но здесь был установлен Славой жёсткий сухой закон. «Москвичи первым делом сказали: «Если хоть одного даже с запахом ловим — сразу на четверть всей суммы штрафуетесь». Так и в договоре записано. А тут у нас — миллион триста тысяч: вот и считай!» Славные молодцы Славы с лихвой компенсировали недостаток алкоголя избытком сладостей. Неписаный, самим народом установленный «сладкий» порядок гарантировал купившему законное право только на первый пряник (пирожное, зефир, круассан, тарталетку), а дальше уж — как повезёт! Вероятно поэтому — карауля вновь из магазина прибывших, за столом в любое время дня (а теперь уж и ночи) кто-то да заседал. Теперь это была вторая маленькая отдушина в суровых лишениях безвылазного круглосуточного аврала для хлопцев, переехавших в «Кловер» до окончания объекта. Первую составляла прекрасная половина человечества — полдюжины девиц, кроивших из пеноматериалов незатейливые орнаменты и вырезавших рожицы инков и их божков (этаж должен был называться «Империя инков»), как автопортреты. Впрочем, свои отнюдь не греческие носы девицы задирали высоко: ведущий художник этого объекта то ли в порыве вдохновения, то ли сдуру, то ли, как любил говорить Слава, «с перепуга», платил девчушкам по тридцать тысяч рублей в месяц. Разница в оплате со Славиными орлами была разительной, о чём многие уже успели «пожалиться» мне втихаря. Полбеды бы ещё это, так и от ударной работы художницы дефилированием в воздушных своих, одноразовых комбинезонах братву отвлекали. Даже Джон, проходя мимо двух умелиц, вырезающих и громоздящих топорные фрагменты по разные стороны входа, приостанавливался:
— Вот сейчас и посмотрим, кто быстрее работает!
Иди
