Пожар Латинского проспекта.8глава

марафонцев своих на промежуточных финишах фиксируй, смотрящий!

Что-что, а физическая выносливость парней впечатляла! Особенно поражал своей кондицией парнишка в ярко-красном комбинезоне, и по прозвищу же: «Партизан». Настолько стремительно и делово сновал он по этажу с вдумчиво-чистым взо-
ром ясных глаз! Происхождение его героической «погремухи» с усмешкой пояснил Серёга:

— А-а, загасится где-нибудь постоянно — и курит.

Для чего нужна была такая капелла бездельников Славе? Для реставрации «Битвы за “Кловер”»? Линолеум во всех залах был уже постелен («Зацени, какой узор мы сделали!»), большие баннеры по стенам тоже почти все поклеены: «Сейчас вот, на следующей неделе, должен контейнер из Москвы прийти — с оставшимися». Шёл, правда, ремонт в маленьком туалете. Внеплановый: когда дорогостоящий узорчатый кафель, утверждённый привередливым дизайнером, был полностью поклеен по стенам и на полу (Джон самолично, никому не доверив, укладывал), решили и воду в трубы открыть (тоже Джона вся, с сантехникой, работа) — всё «по-нашему»! Открыли…
Теперь вот, чтоб до потёкших труб добраться, долбили эксклюзив отбойным — гордостью Славы — молотком: ну хоть все увидят, что инструмент весь для работы у «фирмы» в наличии есть!

Пошныряв по всем закоулкам в поисках работы, я, наконец, набрал ведро воды, прихватил флакон моющего средства и припал, с тряпкой в руках, на мытьё полов. По-чёрному исполосо- ванных подошвами и каблуками мастеров-скороходов. И самая то была продуктивная сейчас работа. Жаль, что времени на неё оставалось лишь пара часов…

* * *

У меня был повод позвонить ей… У меня было счастье услышать её голос!

— Нет, иди, конечно, ты что — даже не думай. — Явная грусть между тем слышалась в трубке. — Я же тебе говорю: назвался груздем!.. Нет, я никак не могу — мы с детьми в кино идём: в «Плазму». Так что недалеко там друг от друга будем…

* * *

Теперь Гаврила сделался Гамл’етом: (ударение на 2 м слоге)
«Быть на танцполе нынче, иль не быть?»
Как форму не терять? При этом —
Как Даму сердца не ран’ить? (опять на второй слог)

Решил (ведь ждать её всегда он будет):
Гаврила в студию сегодня всё ж придёт.
И, в вальсе головою закружа, не позабудет,
Какую розу алую он на щите несёт!
               


* * *

В студии я с порога напоролся на Алевтину — так, выяснилось, звали вероломно вторгшуюся в группу нашу девицу. Как на мину. На секс-бомбу, точнее, коей, верно, она себя и числила. Из элементарного приличия — мы ведь были одиночками, а мой
рыцарский плащ ещё развевался с самой улицы, — пришлось опять терпеть себя её партнёром. Стоически перенося писки, визг и понукания.

— Ты не обижайся, — с детской непосредственностью увещевала она, — я на мужа своего тоже кричу.

Вот на мужа и кричи — я причём? Хоть и жаль, конечно, бедолагу! Наверное, и на танцы её услал, чтоб пара часов тишины в его жизни появилась!

Вдобавок, когда я подхватывал Алевтину после кружений, рука путалась в складках газовой накидки: пока, там, до спины доберёшься, уже и опять в кружение её посылать пора!

Пора было её посылать…

Я честно отдал Алевтине час — на большее, при всей моей «уважухе» к мужу её, незнакомому и горемычному, сил не хватило: «Слушай, мне бежать срочно надо! Не обижайся, ладно — дела». — «Да иди, иди, конечно — если надо». — На удивление,
она всё прекрасно поняла (глаза даже на миг просветлели задумчивостью) и, к её чести, приняла моё бегство с достоинством.

Всему положены пределы —
Душой Гаврила занемог!
И, под шумок, да между делом,
Не от своей партнёрши сбёг.

— …Ну, чего ты с танцев сбежал?.. Подожди — сейчас из зала выйду… Но ты позанимался хоть чуть-чуть?.. Надо, конечно, готовиться!.. Да — мы, допустим, можем и в школе заниматься, там у нас и музыка есть!.. Во вторник обсудим…

Я почти бежал домой, хотя сегодня никто там меня особо и не ждал, да и время вечерней поверки тёщи ещё не подошло. Прицепом же я нёс на глубине пакета «чекушку» — одиночество
субботнего зимнего вечера (ведь декабрь уже наступил) коротать.

И, «прорисовавшись» на кухне участливо — прилежной физиономией - трезвой ещё харей, — и, затворив за собой дверь нашей
комнаты, первую рюмку я налил за польскую сторону…

* * *

— Привэт, мой эвропейский дружисче!

— Здорово, мой славянский брат!
               
Только так, по народной дипломатии, мы друг друга и приветствовали.

Иностранец Томек носил очки с толстыми линзами и постоянно спадающие — не особо на чём им держаться было — джинсы. Длинные волосы были непременно взлохмачены на голове, и торчали в разные стороны из ушей. Европеец имел видавший виды «Фольксваген-пассат» (в бардачке ли, в дверях, или под ковриком которого можно было отыскать болтик любого диаметра или дюбель всякого размера) и троих детей от законной своей супруги — нашей соотечественницы и землячки.

На Ушакова он был приглашён, по своим каналам, Альвидасом (тоже ж теперь евросоюзником). Укладывать мраморные ступени на заднем балконе и центральном входе. Когда он управлялся, без сантиментов сбив мой камень по нижней каёмке, с балконом, я как раз закончил калым мангала «Мальборк».

— Мальборго, — знающе кивал Томек, — замок тевтонов.

— Мы же их вместе потом, в 1410 году, разбили, знаешь? Правда, наших смоленских витязей было лишь три полка, и все полегли. Я книгу читал: «Крестоносцы».

— Знамо, знамо… У нас в честь того сражения напиток есть — «Грюнвальдска битва»: килограмм дрожжей, четыре — сахара, десять литров воды поверх заливаешь. Когда выбродит и перегонишь — нелегко одолеть!

Братец ты мой славянский!

Одолев без труда задний балкон за два летних вечера, в следующий раз Томек был призван тёплой зимой клеить дорогущие мраморные ступени на крыльце самого что ни на есть центрального входа. Главного крыльца — парадного подъезда. Приспичило хозяину. Впрочем, я уже выходил каменной мозаикой на крыльцо, а, по словам Гриши: «Поляк ещё летом это положить был должен!» Но руки, за другими работами, у него не дошли, да и к лучшему — ноги строителей переносили на своих подошвах столько шпаклёвки, клея и строительной пыли, что теперь, пожалуй, ступени надо было бы уже перекладывать.

— Пива не хочцэ, пан? — весело кивал мне Томек на запенившуюся воду в бадье из-под краски, что он только залил.

— Спасибо! — тактично отказывался я. — У меня самого скоро чай поспеет.

Вода, в которой грел руки и куда окунал застывший камень, закипала в моём резиновом ведре с погруженным в него кипятильником: зимние условия кладки!

Я ещё и в помощь Томеку подписался — подсобником. Чтоб иметь для себя представление об укладке мрамора. Станок даже свой готов был предоставить — всё для друга! Но Томек, бесполезно попытавшись укротить уже изрядно «ушатанный» резкой камня агрегат, покачал головой:

— Нэ-э, в этой печи хлэба не спече!..

Как знаешь.
               
Вдвоём, вспоминая моменты общей истории («Да и добже, что тогда, в восемьдэсят пэрвом, Ярузельски власть забрал — было бы, как у Чехословакии»), мы уложили ступени за пару дней.

— А швы когда, Томек?

— Да по веснэ зафугую.

По-нашему!

Весной же он появился лишь на день, установив мраморную столешницу на барбекю, обошедшись здесь без моего, с Гришиной подачи, участия: «Лёха, не отвлекайся по мелочам».

— А ты, гляжу, упёртый малый, — подивился он, когда я в четвёртый раз потащил большущий каменный пласт к станку: «палуба» была в самом начале. — Я только одного такого мастэра видел — у себя, у Польше. Тот тоже мог один камень целый день молоточком лупать — тэрпенья бралось!

— А ты не хочешь подключиться? Деньги-то здесь я вбил хорошие — на двоих хватит!

Я всё ещё не терял надежды найти себе помощника.

Томек по-доброму усмехнулся.

— Я нэ перэживаю, что ты меня обманешь! Они, — он кивнул в сторону дома, — обоих нас кидануть могут.

Мне нечего было ему возразить.

— О! Отдэлочныки унывэрсалы! — отметил Томек вереницу среднеазиатских гастарбайтеров, проходящих мимо забора. — Звоню, курва, вчера утром по объявлэнию: «Отдэлочныки уныверсалы трэба?» — «Чё делать умэшь?» — «Ничего!» — «А чё звонишь?» — «А чё б ты объявлэний дурных не давал». Засмеялся. Спросил расценки на плитку, на обои: «Это дорого! Навэрно, дэйствитэльно отдэлочныков-унывэрсалов искать придётся».

Томек тоже жил с тёщей. По его словам получалось, из ума если не выжившей, то, скажем так — пожившей.

— Была хорошая квартира, у цэнтре — трёхкомнатная. «Голова у городе болит». Поменялись — на Светлогорск.

— Ого!

— На такую же, с доплатой. Море видно! Воздух свэжий. Мне езди каждый день — ладно. Ей — скучно! Город маленький. Ходить днём некуда! Поменялись обратно. Опять — на трёхкомнатную, опять — с доплатой.

— А откуда ты деньги, клещ, берёшь? Детей трое, жена, тёща, да ещё квартиры, как перчатки, меняешь — всё с доплатой.
               
— Работаю, — хмыкнул Томек. — У шесть утра уже встаю — привычка, кофэ выпил, сыгарэту скурил — и поехал!

Смолил он одну за одной.

В следующий раз мы повидались с Томеком уже летом…

Было облачное утро июльской субботы…

— Ты у меня тут всю жизнь отрабатывать будешь!..

…Плавно переходящее, впрочем, уже в день.

— Ну, где твой грёбаный поляк, Альвидас? Я что — из-за него свой выходной терять буду?!

Хозяин, всунув руки в карманы брюк спортивного костюма и перебрасывая из угла в угол рта зубочистку (верный, как заверял Гриша, признак, что он явно не в духе), стоял на верху крыльца — того самого…

Альвидас, кручинно свесив повинную голову и плешь на ней потирая, топтался внизу, в чертополохе. Между ними, на середине ступеней, скрестив руки на животе и пронзая незадачливого дизайнера стальным колючим взором, могучей фигурой обозна-
чался Миша.

— Звони, давай, ещё раз!

Крякнув, Альвидас извлёк из кармана моднявых своих джинсов телефон.

— Томек!.. Томек, ты давай, это, подъезжай — правда! Приезжай — я серьёзно.

При всей своей прощелыжности — отдадим ему должное — Альвидас не был жалким трусом. А может даже, это у него был уже профессиональный подшёрсток — везде же так у него случалось…

Томек подъехал минут через двадцать. Дальше, за забором, события, по его рассказу, развивались так:

— Выходит вот этот громила: «Ты крыльцо делал?» — «Я». Вытаскивает пистолет: «Пошли!» Я чуть не обо…

Не мудрено!

Пленного подвели к крыльцу.

Где-то я это уже видел?!

— Ну что? — жёстко, не повышая при этом голоса, отчего становилось ещё более жутко, вещал хозяин сверху. — Один раз вас простили — балкон с перепадами, другой — на барбекю…
               

Точно — «Мастер и Маргарита!» Иешуа га Ноцри и Пилат Понтийский. И балкон со ступенями!.. Ну, и кентурион Крысобой (Марк!.. Миша!), конечно — куда без него? Все по местам!

А грех Томека был такой: через непрофугованные вовремя щели с талой и дождевой водой на ступени пролились потёки клея — зимняя кладка дала себя знать. Белыми разводами они уже так плотно въелись за это время в мрамор, что очистить их
не представлялось теперь возможным.

Эх, Томек, Томек! Какой же ты, брат мой славянский, раздолбай!

А и цена-то всей мраморной лестницы была — четырнадцать тысяч евро: всего-то!

У Томека забрали документы — права и что-то ещё, что уж у бедолаги было в тот момент, — и Миша куда-то с ними