дышит».
— Ну-у, да… Есть такое дело… Но, видишь, ещё чего: они же, первоначально, вели разговор о камине из красного кирпича — под расшивку. А теперь получилось, что надо его ещё «кабан чиком» обкладывать… Так бы я уж и закончил, — врал я самому
себе. — А и «кабанчик» — ужас!
— ?..
— Да полоски бетона, залитые просто по форме кирпича. Серые!.. Такое убожество.
Слава сочувственно вздохнул.
— Но тебе там уже немного осталось?
— Сам знаешь, — весело развёл руками я, — две недели.
— Как на Ушакова? — подхватил Слава. — Как ни спросишь: «Сколько тебе там ещё осталось?» — «Две недели!»
— Ага, и так три с половиной года!.. Да… Вот там чего-то я и сдулся: чего-то ни сил, ни желания работать нет… Конечно — надо было раньше оттуда уходить!
Подумав несколько мгновений, Слава склонил голову набок:
— Ну, видишь… Они бы нашли способ, как тебя убедить остаться и закончить: так бы ведь им никто этой работы не сделал.
Я не верил своим ушам! Признал, дружище, наконец — не прошло и пятилетки!
Сумерки вовсю опускались на нашу дорогу, и на въезде в город движение замедлилось из-за час-пикового потока машин.
— Помнишь, Слава, в «Крестоносцах» персонажа главного?..
— Обожди, как его?.
.
— Збышко — беспредельщик такой… Ну а что — беспредельщик и есть: на посольство неприкосновенное наехал! Так вот, блаженный этот на доске написал, что его дама сердца — а там пискухе двенадцать лет! — лучшая на свете. А, кстати, и писал-то кто-то за него, из челяди: он писать же не умел… Чего ты смеёшься!.. Ну, и вот он доску эту — горбыль, наверное, пятидесятый, — за собой, в обозе, таскал. В корчме или на постоялом дворе, где остановится, слуги её гвоздями прибивали: кто чего поперёк если вякнет, того сразу на поединок! Ну, они так себе тогда любовь свою рыцарскую понимали: башку кому-то секирой раскроить, или мечом срубить… Хорош смеяться, Славян, смотри, давай, за дорогой!.. Смех-то в том, что я вот сейчас себя таким же чепушилой узнаю — в транспаранте, главным образом: «Моя партнёрша — лучшая на свете!» Всем же надо объявить! Но ведь — Слава! — и вправду так! Для меня, конечно. И ты понимаешь — и я понимать юношу того начал!..
— А чем он там, чего-то уж забыл, закончил?
— Очень замечательно он закончил: женился на другой, наплодил ребятишек, на войне всех победил!.. А-а, он ещё той, первой, обет дал: добыть чубы — перья — со шлемов крестоносцев. Павлиньи! Но это, я думаю, не такая большая для нас проблема: друзей наших лучших ушаковских, Костика с Олежкой, ощиплем слегонца — у них быстро новые отрастают , больше и красивей!
Слава погасил улыбку.
— А у них, говорят, сейчас всё в шоколаде!
— Да и хрен на них! Пусть шлифуют до глянца венецианскую свою штукатурку крутым своим клиентам — гамоте да жлобам с быками, пусть вылизывают до блеска тем задницы! Удачи в свершениях!
— Злой ты, — не взглянув на меня, заключил Слава. — Добрым только хочешь казаться!
В точку!
— Да сколько крови они у меня выпили!.. Когда мы в подвале-то подрались, перед тем Костик мне сказал: «Мы отсюда уйдём, а ты здесь ещё гнить останешься!» Фиг вы угадали! Я ушёл — они остались!
Мы въехали в город, и уткнулись в одну громадную пробку. С учётом того, что надо было переодеться дома, я уже опаздывал. Слава пытался ловчить, перестраиваясь из рядя в ряд, я злился на него, но больше на себя: зная своего другу, хватило же ума с ним поехать: на ночь глядя!
— Да стой уже в своём ряду, Слава, не дёргайся!
— Бли-ин, ты же опоздаешь, — испытующе оборачивался он на меня.
— Ну, опоздаю, конечно, — ладно, чего уж теперь поделать? — Я не скрывал от него досадной горечи, старательно не давая выплеснуться раздражению: я должен сегодня её увидеть!..
Я должен её сегодня видеть, иначе…
Да не будет никаких «иначе» — я сегодня увижу Её!
* * *
Как скучна всё-таки жизнь, когда не спешишь куда-то безрассудно и сломя голову! Только в такой круговерти это и понимаешь! Когда сосёт под ложечкой, и дышишь ты неровно — счастьем в такие минуты живёшь!..
Теперь уже я заявился в студию с опозданием.
Люба стояла, как всегда, в заднем ряду, и я, присоединившись к разминке, стал на вмиг высвобожденное рядом с ней место и безмолвно протянул запястье руки. Для едва ощутимого, мимолётного касания. Что было чище, трогательнее и искреннее
любого поцелуя.
Сегодня мы имели на это право…
Постигали новые шаги ча-ча-ча — пора было идти дальше. К следующему турниру?.. Не забывали, по напоминанию Артёма, крутить «восьмёрку» в каждом шаге и «скручивать» бёдра.
— Та-ак, бёдра скручиваем! — громко наущал маэстро.
Я старался… Морским узлом… Хотя: «Любой узел, завязанный в море, последними постановлениями, считать морским»!
Когда уже их накручу?!
В завершение, как водится, стали на поклон, и Артём искренне поблагодарил всех пришедших на турнир.
— …Спасибо, что пришли, спасибо, что выступили! Спасибо, что показали, чему мы здесь с вами учились!
А ты, неблагодарный, стой теперь, рожу вороти!..
И когда я смиренно сидел на скамье, Любу ожидая, Артём, поглядев на меня, вдруг обратился через зал:
— Вы можете остаться сейчас ещё на занятие!.. Если, конечно, силы есть, — деликатно добавил он.
Видно, очень уж «жалобливая» у меня харя была.
— Э-э… И-и… Да я-то не против — сейчас партнёрша выйдет!..
Но Люба спешила домой. Перед открытой уже дверью мы приостановились и, по её почину, прокричали в студию разминавшейся группе: «С Но-овым го-одом!» — «С Новым годо-ом!» — готовно грянули те в ответ.
На том и расстались мы в этом году с этой студией…
— Подожди-ка, — остановила меня Люба на ступенях и протянула ореховую шоколадку. — С Новым тебя годом! Это — для настоящих мужчин: с Семёном съедите!
Это был любимый, как говорила Татьяна, Любин белый шоколад.
— А я сегодня пришла пораньше…
Мы с тобой, Любовь Васильевна, в этом смысле, как хорошо отрегулированные клапаны двигателя внутреннего сгорания: я — пораньше, ты — попозже; ты — пораньше, значит, я попозже…
— Выспросить у Татьяны про турнир… Заняли второе, пятое, и седьмое места. Вообще, говорит, хорошо выступили!
— Здорово… Молодцы, — мямлил я. — Жаль, конечно, что мы не пошли.
— Ой, — отмахнулась Люба, — не пили опилок! Я замечательно провела день: мы с Серёжей ходили по магазинам.
Бедный Серый — вот ему занятие! Хотя, Таня взахлёб мне рассказывала, что Серёга никому глажку брюк своих, особенно мичманских, до сих пор не доверяет: только сам! И Серёжке-маленькому брюки подшивает. Так что…
— Серёга — молодец! И служит, и подрабатывает, и шопинг по выходным любимой жене устраивает!
— А он уволился уже из магазина.
— А чего?
— Заработал, на что хотел, — загадочно улыбнулась Люба, — и уволился.
— Ну, правильно, — тут же «съезжал» я, — всех денег не заработаешь.
— Но без денег, — пожала плечами она, — тоже нельзя. Нельзя!.. Но можно.
— Но, насколько я знаю, он хорошие деньги начал получать.
— Ну вот, вроде начал, и!.. — она развела руками.
Мне оставалось лишь промолчать… Деньги — это то, без чего, по большому счёту, я прожил всю жизнь. Как-то всё порознь мы друг от друга оказывались. И никак встретиться нам не получалось. Да и зачем бы я им был нужен?
« Как вы на шесть тысяч рублей в месяц живёте?» — искренне недоумевал, помнится, Слава: на первых порах работы на Ушакова столько ведь и получалось.
« Мне не тебя, дурака!.. Мне твою Татьяну жалко!» — отчаявшись меня вразумлять, горько вздыхала Алла.
Мне тоже — правда!
Но был сегодня чудный вечер, стояла сейчас вполоборота от меня та, о которой теперь только и думал, которой теперь жил!..
— Только ты, — с улыбкой повернулась она ко мне, издалека завидев свой подъезжавший автобус, — всю шоколадку Семёну не отдавай — она заговорённая! — Она поцеловала меня в щёку. — Ещё услышимся!
Вот ведьмочка! Нашаманила уже чего-то!
* * *
А Слава и вправду хорошо работал там, в завершение мангала «Мальборг». Он просто учился, на меня глядючи, — класть кирпичи и делать (сам уже) между ними расшивку: «Я до работы сейчас жадный!» Здорово он мне помог — выручил! На добрых три-четыре дня победу приблизил. За что и получил — помимо тайного посвящения мною ещё не в мастера, но уже в подсобники, — пож’иву. Пусть и не слишком щедрую.
— Чего это ты размахался? — спрашивал Слава, когда я отсчитывал, как с плеча рубил, тысячные купюры на панель микроавтобуса.
— Ты хорошо работал!
Премиальных, поверх договорённого жалованья подённого, вышло всего тысяча четыреста рублей — уж чем богаты были! Бедные рыцари… Разбойники с больших шабашно-строительных дорог…
* * *
Я позвонил Ей в среду, едва дождавшись более-менее приличных одиннадцати часов. Во время перемены, что высчитал, как школьник.
«Услышимся», так услышимся!
Любовью день вновь осветился
Гаврилы — ведь на белый снег
Блестящим бисером ложился
Тот милый его сердцу смех.
Черновая кладка камина была закончена. Почти: чуть по сторонам до верха довести и верх перекрыть осталось. Уродец стоял посреди зала, пугая неподготовленный взор дикой пляской разношёрстных кирпичей (были здесь и белые — силикатные, красные полнотелые, и огнеупорные — б/у), вакханалией заплешин раствора на выщерблинах, и шабашем общего замысла. Даже мне, повидавшему виды, на свою «залипуху» смотреть не хотелось: «Без слёз — называется — не взглянешь!»
А что ты, Вадик, хотел — зато на кирпич не тратились!
Вот только, скорее теперь надо его плиткой закрыть! Когда доложу последние эти кирпичи… Последние, на долгие, долгие годы… Нет, когда у меня будет свой дом, там, конечно, себе я камин выложу — никому не доверю!
Но когда то ещё будет!..
Главное — верить! По кирпичику, по кирпичику…
* * *
— У этого стихотворения цвет — кирпичный, — сказал я как-то на рабфаковском нашем семинаре про стихотворение поэта серебряного века.
Два моих сокурсника за соседней партой прыснули в кулак.
— Вы напрасно смеётесь, — склоняясь над журналом, ставил очередную на мой счёт галочку Станислав Витальевич, — ассоциация очень важна!
За тот семинар он поставил мне четвёрку — ниже, получилось, чем обычно.
А камин-то хоть на троечку вытянуть — на большее я теперь и не рассчитывал.
* * *
— Ты чего — опять выпил, что ли?!
— Ой, Тань, не шуми! Знал бы, на фиг, там лучше остался!
— Так вот там теперь и оставайся!.. Слышишь? Нечего сюда тогда ездить!
В гневе она была крута!
* * *
Наутро, исключительно чтоб не заострять и без того острые углы, затемно, да по стеночке, по стеночке «выгреб» я к Вадиму — благо, было куда! Попадаться на глаза тёще, помятуя вчерашнее, не хотелось.
Хоть — и чего я натворил? Ни-че-го! Пришёл, как добрый, домой — вовремя, и спать «по-тихому» лёг — как паинька.
Проводить 31 декабря на объекте стало в последние годы для меня привычным. Доброй уже, Ёшкин кот, традицией. На закланье старому году отдавал я этот день. Чтобы в Новом уже так не работать. «Я делаю всё, чтоб отсюда уйти, работая даже сегодня». И уж в наступающем году забуду я и про нужду, и про авралы нескончаемые, и про праздники с мастерком в руке.
Блажен, кто верует!
Самым незабываемым, конечно, был первый ушаковский наступающий — три года назад. Но работал я в тот день на «Мальборге» — дюже меня Александр
