Здешний напрягал: «Ну, скажи, Лёша: на Новый год мы поросёнка здесь пожарим?.. Надо успеть — ко мне же друзья приедут!» Он тогда ещё не расстался с розовой, как тот молочный поросёнок, мечтой выдернуть меня из ушаковских лап. Себе на растерзание.
Наивный!
День выдался из тех, в которые говорят: «Добрый хозяин собаку из дома не выгонит». Но мне на хозяйскую милость рассчитывать тогда нигде не приходилось.
Накануне объявлено было штормовое предупреждение, и прогноз, увы, подтвердился — с лихвой! Ураганный ветер опрометью гнал рваные тучи — одна другой чернее, и небо в их промежутках зловеще светлело: при самом страшном шторме в море зачастую светит яркое солнце. Косой ливень принимался поминутно, захлёстывая в самые невероятные углы и подзоры. В общем, погодка была что надо! Для показушного, хозяину, подвига — лучше не придумать! Форменная куртка, дарованная в этот день хозяином — фасонная, непромокаемая, удобная! — спасала только наполовину. Штаны, до сапог, промокли насквозь.
«Через четыре года здесь будет город-сад!»
Но к жарке всё вполне было готово и сегодня: топка высилась наравне с верхом остроконечной готической арки — смыслом и центром композиции, — где они, смыкаясь четырьмя стенами, дружно и обрывались. И всё строение напоминало пока руины средневекового замка после бомбёжки второй мировой… И огонь горел внутри. На котором поджаривался всё одним и тем же боком, сползающий с круглого вертела, большущий кусок мяса. Александр Хлебосольный (вот в этом отказать ему было
нельзя!), облачившись в тулуп и папаху — где её только раздобыл, — между вознёй с вертелом не забывал подносить промокшему, но празднично радостному мастеру стопочку «Metaxa»: «Для разогрева и творческих решений».
— Вот скажи, Лёха, — как здорово: тут ветер завывает, погода негодует, а мы — нормальной мужской компанией мясо жарим, коньячок попиваем, мангал строим — в такой день! А сидел бы дома — сплошная скука!
Действительно!
Компанию, впрочем, он ещё только собирал:
— Ну, ты едешь?.. Окорок уже почти зажарил — на мангале своём! Незакончен он ещё, но могу тебе сказать уже сейчас — это будет сказка!
Уехал я часа в три дня — с парой бутылок шампанского и кучей петард — Саня всучил.
И сделали мы скоро сказку былью… И решений творческих нагородили — жуть!
А здесь и сейчас такого не предвиделось: мельчал заказчик. Не появился даже сегодня Вадим — и предположить, наверняка, не мог, что какой-то дурак работать будет! И к лучшему — «три кирпича», кладку довершая, я только и положил.
Хирел и каменщик вольный!.. Мысли его творческие далеко нынче были…
Колумба своего Гаврила
Под Новый год благодарил
За мир Латины дивный, милый,
Что смело тот ему открыл!
Течёт где румба полноводно,
Грохочет водопадом ча-ча-ча,
И ритмы самбы здесь свободны,
И сальса тут остра и горяча!
Открытие то стало главным
На протяженьи многих лет.
Да и на жизнь на всю тем славным
Лучом прольётся чистый свет!
Пёстрый, конечно, стихотворения стиль. Так ведь — Латинская Америка!
— Люба, с наступающим!.. Спасибо тебе за мир танцпола, что открыла, — это было лучшее в этом году!..
Разве я врал?
— Скажу даже больше — за несколько прошедших лет, и одно из лучших, без сомнения, в жизни! И спасибо тебе за это!
— Всю, прямо, сахарной пудрой обсыпал!
* * *
— …Сынок, мне приезжать?
— А-а, да приезжай, конечно! — на миг опешив, спохватился Семён. — Мы тут с бабушкой салатов нарезали.
Вообще-то, раньше это была моя прерогатива: тёще нравилось, как мелко я всё режу.
На приготовлении строганины в море руку набил.
* * *
Приятной стало неожиданностью, что с полудня меня начали поздравлять — кому бы был ещё я нужен? Друзья и люди, которым в прошлые (и даже поза-, позапрошлые) годы сладил камин или печь. Позвонил и Томек («С наступаюстчим, мой эвропэйскый дружисче!»), поздравил Адиль («С Новым годом, брат!»).
Люди не забывали меня… Спасибо им!
В «Виктории» у вокзала я купил свечную фигурку Санта- Клауса. По сходной, разве что для Дня Благодарения, цене — 60 рублей. То стало моим новогодним подарком.
Убил бы гада!
* * *
А в Лас-Пальмасе, кстати, в День Независимости Испании (день, когда Колумб открыл Америку) на столбе я видел плакат: каравелла под чёрными траурными парусами у пальмового берега, и череп в шлеме конкистадора.
В этом городе много эмигрантов из Латинской Америки.
* * *
Татьяна, сидевшая на кухне и говорившая с матерью, прервавшись, исподлобья враждебно взглянула на меня.
Да трезвый я, трезвый.
Но фигурку бережно умостила на вату у декоративной нашей ёлочки.
— …Завтра мы с бабушкой поедем на море, — говорил за праздничным столом тесть, — и ты, Семён, с нами: папе с мамой нужно побыть вдвоём.
— Нет, — негромко, но твёрдо сказал я, — я завтра еду работать.
— Напрасно, — не найдя слов подхода к глухой моей чёрствости, только и смог промолвить Иванович.
За полночь, «набив требуху под завязку», я выбрался из-за стола и, завалившись на разложенном диване в нашей комнате, принялся щёлкать по пятидесяти кабельным каналам.
Ножом кривым их бы все обрезать — пожирателей времени моего!
На спортивном канале показывали финал московского кубка по бальным танцам… Ча-ча-ча, медленный вальс, пасадобль, квикстеп… Точёные фигуры и открытые спины лощёных партнёрш, и непременная улыбка на лицах партнёров в смокингах… Я смотрел неотрывно битый час — пока всё не завершилось: нынче это было моё! Вглядывался в их лица и пытался понять: можно ли так великолепно и гармонично сливаться в танце телами, не любя друг друга в душе?..
* * *
А Нахимовы, наверняка, были на ёлке. Когда я спросил (раньше ещё!) у Татьяны однажды, чего им дома не сидится («Приключений искать?»), мне «растележили»:
— Ну, здесь другое дело: Люба думает — пусть Серёга пройдётся, проветрится чуть, не всё за праздничным столом набираться.
Вот ему радость-то!
* * *
Десять праздничных дней я обречён был прятаться за работой в доме Вадима. А там — от неё… Через день приезжая переночевать домой, на следующий оставаясь «в ночную». Татьяна, которая и раньше не препятствовала моим «ночным» на объекте
(«Ты только позвони, предупреди!»), теперь и подавно против не была.
Какое-то оцепенение лежало теперь между нами…
Худо-бедно, но камин уже трещал досточками от ящиков из-под «кабанчика». С тягой не было никаких проблем. Самое большое пламя, густо наполняя всю топку, плавно полыхало в невидимое жерло дымохода.
— Вадим, ты посмотри, какая идеальная тяга: ни единого дымка!
— Ну, если бы у тебя и здесь проблемы были! — резонно хмыкал Вадим. — Ты ведь — специалист!
Десять праздных новогодних дней — такая мука! Особенно, если пуст твой карман.
— Мать-перемать, в стране разруха, а они десять дней кряду балду гонять придумали!
— Так это же они для себя сделали: в Куршавеле чтоб, на зимних думских каникулах, было время оттянуться.
А вот у меня времени не было: ходи вокруг него — не ходи, а пришла пора браться за серый, халтурно из бетона отлитый «кабанчик». Имитирующий изломами поверхности не пойми что: то ли осколки горной породы, то ли наплывы лавы.
Кочевряжистый пошёл ещё неохотнее кирпича. Неровности корявой поверхности сами собой подразумевали некую вольность, Вадим же всё теперь самолично замерял по уровню (научили его дружбаны-то мои: Славик с Джоном!). Вот и приходилось ловчить, сводя несовместимые вещи — выпукло-кривую плитку и строгую линию уровня. На углы приходилось подбирать относительно ровные полоски, оставляя особо пузатые на промежутки.
Помучайся, Гаврила, но гармонию оформи! Безупречную…
Небо, что над головою!
Зачем появилась Она?
Значит, Тебе было надо!..
/Gavrilla Japan/
А и откуда столько углов набралось? Восемь — на полтора каких-то метра площади и два высоты. Вот нагородили! А ведь самый «простенький» эскиз выбирали! Теперь каждую плитку надо было подрезать по месту, да, бывало, и не один раз: уж как она со встречной, такой же гонористой, стыковалась.
А ведь на Ушакова было одних столбов тридцать пять, из них — восемь четырёхгранных. Восемьдесят шесть двухметровых углов! Это — не мелочась на углы фасада, барбекю, входа в подвал и т. д., и т. п.
Гаврила, прошедший, смело можно сказать, голыми пятками по их острию, толк в них теперь ведал: как Вадиму с мастером повезло!
А мастеру повезло не только с Вадимом…
И музе он был благодарен,
За то, что Она появилась.
Теперь никуда б не ушла!
/Gavrilla Japan/
* * *
А муза порхала, наверное, из гостей в гости. В последнее наше свидание — на танцполе — она говорила мне, что хорошо, если бы были занятия в эти десять дней: «Чтоб как-то с пользой и со смыслом провести: не все праздники за столом сидеть».
Но первое занятие в новом году назначено было аж на четырнадцатое…
И позвонить Ей было нельзя: никакого ведь не было повода…
* * *
Шёл шестой день добровольной моей ссылки.
Был чудесный, морозный и солнечный день. Мало, впрочем, радующий одного зануду. Зимняя благодать лежала на маленьком городке, и на доме у глубокого оврага, на дне которого очень редко показывались голубые вагоны дизельного поезда. И в тихой своей грусти покинутости (в которой лишь верная, как жёны декабристов, работа назойливо меня не оставляла) мыслями я уже готов был попрощаться с Ней как с партнёршей. Что-то подсказывало мне, что теперь, после турнира, на котором мы и не были вовсе! — всё уже не будет так, как до него…
Серая облицовочная плитка медленной улиткой ползла вверх — к уродливо зияющим чернотой сажи кирпичам. Из печки, должно быть, разобраны они были. А может, из стен пожарища.
Эх, и на кой мне сдалась эта, по жизни, работа — тяжёлая, пыльная, неблагодарная?!.
В полдень забрёл я в залитый солнцем зимний сад, где, как в самом надёжном от строительной пыли месте, я переодевался и оставлял походную свою сумку. За забытым телефоном — мало ли чего… А в нём уже высвечивался пропущенный звонок:
«Люба»! И не успел я, замерев от счастья, набрать её номер, как «мыльница» опережающее загудела в моих руках:
— Привет, красивый!..
Ого!..
— То ты занят, то телефон не берёшь!..
Её прекрасный смех звучал в трубке.
— С наступающим тебя Рождеством!.. Как вы-то Новый год встретили?.. Да! Ты тоже смотрел это?! — воскликнула она. — Вот видишь, как здорово можно научиться танцевать — всё в наших руках!.. Ну, будут ведь ещё турниры!.. Выбрось из головы — уж
мы-то точно ни в чём не виноваты!
— А ведь Серёге, заикнись только он о какой-то вечеринке, ты бы глаза выцарапала! — Любовь делала меня безрассудным.
Она помедлила секунду.
— Нет!
— Ты благодушна.
Мы ещё поговорили чуть, и это был замечательный разговор, лившийся легко и просто — как мелодии латины.
— …Целую! Гавриле «Джапан» — привет!.. Целую!
«Целую» — два раза!
Спасибо Тебе, Небо!..
Пусть медленно ползёт та серая улитка,
Зато не свалится, не отпадёт — наверняка!
Ведь делать надо так, чтоб эта плитка
Здесь накрепко стояла не года — века!
Чудесная, всё же, у меня работа! Замечательная! Мужская. Да, бывает, и пылью подышишь, кирпич ли, камень подрезая, — так ты ж не «гамота» припудренная!.. Грязная? Да разве — если руки в растворе, а не в крови? Ничего ты у этого мира не
