Прекрасно, если воспоминания изжиты, это верный путь к выздоровлению, – бодро произнёс Феликс, строча что-то в блокноте. – С детством более-менее ясно, но раз уж мы затронули тему несчастной любви, позвольте мне задать вам два-три вопроса; не сочтите меня нескромным, я задаю их как врач, перед которым нечего стыдиться – к тому же, кое о чём мы с вами уже говорили, когда вы находились в моей клинике. Итак, как вы относитесь к женщинам, какую роль они сыграли в вашей жизни?
– Меня сгубили женщины, – сказал Ван Гог.
– Вас? – поднял брови Гаше. – И много их было?
– По крайней мере, две, – разве вы не слышали, что он сказал? – ответил за него Феликс. – Ну-с, продолжайте, мой милый Винсент!
– Что же, слушайте… Девочки интересовали меня, как всех нормальных мальчиков, с тех пор, когда я понял, что такое девочки и мальчики. Мать, однако, постоянно внушала мне, что в этом интересе есть нечто нехорошее и даже постыдное, если он переходит границы целомудрия. Что такое целомудрие, я тогда не понимал и поэтому не знал, нарушаю эти границы или нет, интересуясь девочками, и в результате, должен был скрывать этот интерес вообще. Между тем, девочки, а чуть позже женщины всё больше привлекали меня – даже наша гувернантка, строгая старая дева, которая невзлюбила меня, утверждая, что «из этого ребёнка ничего достойного не выйдет», порой казалась мне привлекательной, просто потому, что она была женщиной.
И вот, с одной стороны, боязнь «впасть в грех», как это называла моя мать, а с другой стороны, непреодолимое влечение к женскому полу вызывали во мне чувство собственной испорченности: я понимал, что грешен, но ничего не мог с собой поделать. Прибавьте к этому мою некрасивую внешность и вызванную суровым домашним воспитанием застенчивость, и вы поймёте, почему я стал бояться женщин, в глубине души боготворя их. Я был уверен, что ни одна нормальная девушка не захочет дружить со мной, не говоря о большем, и мои ухаживания, если я всё же решусь на них, будут с презрением отвергнуты. Если бы мне встретилась тогда девушка, которая отнеслась бы ко мне не то что с любовью, но хотя бы с добротой, моя жизнь сложилась бы, наверное, по-другому, но нет – женщины как будто сговорились доказать мне, что я тот самый гадкий утёнок, которому не место в их обществе. Едва заметив, – нет, даже не заметив, а почувствовав моё робкое внимание, мои избранницы решительно, зачастую грубо и бесцеремонно пресекали всякие попытки сближения, что всё больше и больше укрепляло меня в мысли, что я действительно недостоин общества женщин. Зато стоило одной из них дать мне капельку надежды, как я влюбился без памяти.
Она была старше меня; звали её… Впрочем, какое значение имеет её имя? Имя это ничто, особенно в наше время: в прошлом, давая имя ребёнку, надеялись на покровительство того святого, который это имя носил, а нынче? Зачем нам нужны имена: разве имя что-нибудь добавляет или отнимает в нас? Если вы никогда не видели человека, чьё имя вам назовут, разве вы сумеете по имени представить себе этого человека?
– Но как же мы будем называть друг друга? – с улыбкой возразил Феликс.
– Достаточно фамилии – по крайней мере, она говорит о вашей семье, – а к фамилии можно прибавить прозвище, скажем: «Рыжий художник из семейства ван Гогов» или ещё лучше: «Сумасшедший рыжий художник из семейства ван Гогов». Таким образом даже никогда не видавший Ван Гога человек сможет составить более-менее правильное представление о нём.
Доктор Гаше кашлянул, собираясь что-то сказать. Феликс взглянул на него, однако он промолчал, сделав неопредёлённое движение пальцами.
***
– Она была нашей родственницей и приехала в наш дом погостить, – продолжал Ван Гог. – Конечно, ей уже нашептали обо мне, и она смотрела на меня настороженно. Я неловко сел на стул возле камина в гостиной и ляпнул что-то вроде: «Как ваше здоровье?». Она вдруг засмеялась, и взгляд её потеплел; клянусь, в нём не было теперь неприязни, наоборот, он стал ласковым! Столь же ласковым был её ответ: «Благодарю, Винсент, вы очень внимательны». Ничего не значащая фраза, но сколько теплоты! Я вздрогнул: это было первое ласковое слово, услышанное мною от женщины.
Далее разговор шёл на какие-то скучные темы, обычные при общении в порядочных семьях; я задремал, сидя у камина и не заметил, как она поднялась, но вздрогнул во второй раз, когда её рука как бы невзначай коснулась моего плеча. Всё во мне перевернулось; любовь вспыхнула в моём сердце, и я пропал. Вскочив со стула, я опрокинул его, что, естественно, вызвало всеобщий смех. Она тоже засмеялась, но не так, как другие: это было не насмешкой, а сочувствием. Весь в огне, я выбежал из гостиной; придя в свою комнату, бросился на кровать и лишь повторял: «Это она, она, она!..»
На следующий день мы всем семейством поехали на пикник. Я старался быть рядом с ней, угадывая её желания, так что она удостоила меня титулом «мой маленький паж», хотя я был на целую голову выше неё. Вернувшись домой, я продолжал свою пажескую службу, и моей возлюбленной это нравилось, – однако недолго, несколько дней, не больше! Вскоре она поскучнела, стала раздражаться и гнать меня. Ослеплённый любовью, подобно всем влюблённым, я решил, что неопределённость наших отношений причина такого охлаждения. Набравшись смелости, я признался в любви и предложил руку и сердце – какой глупец, я не понимал, что этим окончательно оттолкнул её! Она игралась со мною как с забавной зверушкой, но любить меня, тем более, выйти за меня замуж, было для неё немыслимо!
Она отказала мне под каким-то благовидным предлогом; я продолжал настаивать и преследовать её, и тогда она рассказала обо всём моим родителям, да ещё выставила меня в самом отвратительном свете. Меня вызвали на семейный совет и устроили настоящее аутодафе; я отказался каяться, разрыв с семьёй был полным, я уехал из дома – только мой брат продолжал поддерживать со мной отношения. Больше я никогда не имел дела с так называемыми порядочными женщинами: отныне я искал утешение у тех женщин, которых зовут падшими.
– Вот как? – с живым интересом спросил Феликс, сделав пометку в блокноте.
– С проститутками проще: они лишнего не требуют, – сказал Гаше.
– Лишнего не требуют… – повторил за ним Ван Гог. – Нет, вы не правы. Женщина остается женщиной, чем бы она ни занималась. В сущности, либо женщина подчиняется мужчине, либо мужчина – женщине; третьего не дано. Я никогда не умел подчинить себе кого-либо, поэтому стремились подчинить меня. Да, с проститутками, конечно, проще, но и с ними мне не везло. Однажды я повстречал на улице одно несчастное создание: она была немолода, у неё не было клиентов, она голодала, а у неё был ещё и ребёнок. Я пожалел её и привёл на квартиру, которую снимал – так мы стали жить вместе. Разумеется, мои родные, узнав об этом, окончательно отреклись от меня…
Вначале она была благодарна мне и не требовала лишнего, мы были почти счастливы. Но потом начались капризы, упрёки, выяснение отношений, пошли скандалы… Я ведь оставался прежним, – тем, кому она доверилась, к кому пришла, – однако она хотела видеть меня другим: она хотела изменить меня, то есть подчинить своим требованиям, подчинить себе, но я не менялся, и тогда наша жизнь сделалась невыносимой. После очередного безобразного скандала соседи пожаловались хозяину квартиры, и он прогнал нас. Она ушла, проклиная меня, и больше мы не виделись…
А вот знак моего последнего неудачного опыта с женщиной, – Ван Гог потрогал своё левое ухо, у которого не было мочки.
– Да, да, да! Ваша мочка по-прежнему хранится в банке со спиртом! – воскликнул Феликс. – Вы принесли своё отрезанное ухо в тряпице, когда пришли в нашу больницу в Арле. Но вы рассказывали, что это случилось в драке с вашим приятелем…
– Гогеном? Нет, я напутал: я был в таком состоянии, что всё путалось у меня в голове, – вам ли не знать этого, – вздохнул Ван Гог. – Драка была; странно, что она не случилась раньше, у Гогена такой характер, что даже кроткий святой Иероним не выдержал бы и пяти минут. Однако ухо я отрезал сам – я хотел отнести его проститутке, которая до приезда Гогена была моей приятельницей, а после переметнулась к нему. «Если в тебе и есть что-то хорошее, так это твои красивые маленькие ушки, а больше тебя не за что любить», – сказала она мне.
– И вы решили подарить ей своё ухо, – Феликс быстро записывал в блокноте. – В самом деле, что тут странного?.. Но почему вы не отдали ей своё ухо?
– Побоялся испугать её и самому свалиться в припадке, вот и явился к вам. Мне было так худо, что или в больницу, или… – он не договорил.
– Понятно, – кивнул Феликс. – А на своих полотнах вы часто изображали обнаженную натуру? – спросил он без видимой связи.
– Раньше изображал, – несколько удивившись, ответил Ван Гог. – Сперва женское тело прельщало меня как запретный плод. Мать внушала мне, что половые органы, как и половая любовь, отвратительны; животная низменная сторона жизни нигде так больше не проявляется, как во всём этом. Отец говорил, что не понимает, почему Господь, заповедав человеку плодиться и размножаться, не избрал для своего высшего творения иного способа продолжить род. Возможно, Бог хочет напомнить нам, насколько мы греховны и несовершенны перед ним, Господом, который может создавать живые существа актом божественной воли, наполняя святым духом неживую материю и заставляя её жить. Впрочем, Сын Его, пришедший искупить первородный грех, учил, что лучше бы человеку вовсе не жениться и воздержаться от греха, но если кто не способен удержаться, пусть жениться, ибо грех прелюбодейства несоизмеримо больше греха в супружестве.
Из этих рассуждений я сделал вывод, что мои отец и мать не могли удержаться от греха, так как женились и родили семерых детей. Значит, этот грех настолько притягателен, что даже высоко порядочные и религиозные люди не способны устоять перед ним, – что же требовать от меня, с детства осознающего свою греховность?
Я уже рассказывал, что женщины привлекали меня чуть ли не с младенчества: женское тело казалось мне прекрасным, соблазнительным, вызывающим восхищение; начав рисовать, я изображал его с восторгом и упоением. Позже, когда я ближе узнал женщин, их недостатки в какой-то мере отвратили меня и от женского тела – во всяком случае, я скрывал его под одеждами на своих картинах. Нет, я не евнух, и плоть моя требует своего, но былого восторга перед женщинами нет и в помине! – воскликнул Ван Гог. – Не подумайте, что я принижаю женщин перед мужчинами, – в мужской натуре недостатков ничуть не меньше, чем в женской. Бог и дьявол, ангелы и бесы – все они находятся в нас самих и время от времени выходят на свет, чтобы поразить окружающих.
– Это вы вычитали у Августина? – спросил Феликс.
– Не помню, – пожал плечами Ван Гог. – Эта мысль могла бы родиться и в моей голове.
– Мужчины, женщины… – проворчал доктор Гаше. – Женщина должна быть женщиной, а мужчина – мужчиной. Остерегайтесь мужеподобных женщин и женоподобных мужчин – вот и всё что нужно знать об отношениях полов.
***
– Итак, мы плавно перешли к вашему творчеству, – сказал Феликс, довольно потирая руки. – Хотите поговорить о живописи?
– Если вы этого хотите, – ответил Ван Гог.
– О, мой
