сарай. Потом я вам еще одну мужскую работу найду.
Через четверть часа она позвала его в дом. Лунин увидел богато накрытый стол.
– Отметить надо ваше предстоящее новоселье, – сказала, улыбаясь, заведующая.
От выпивки Лунин отказался. Сослался на то, что должен быть примером для сына. Она уговаривала его долго, но тщетно.
– А я выпью! – заявила Елена Яковлевна.
Заговорили о скором судебном заседании. Елена Яковлевна почему-то вздохнула.
– А вы на суде-то с женой и помиритесь! Такое бывает.
– Это невозможно. У меня есть невеста. Я ее люблю.
– Как невеста? Какая невеста?
Он достал фотографию Эсфирь и протянул заведующей. Несколько секунд она разглядывала фотографию. Побагровела. Бросила ее на стол.
– Да это… Это же девчонка еще совсем!
«Так значит, все это время у нее были на меня какие-то виды», – думал обескураженный Лунин, засовывая фотографию в карман. Он вспомнил, как Клава позвала его передвинуть шкаф.
Елена Яковлевна выпила две рюмки коньяка одну за другой. Это вернуло ей самообладание. Она снова заулыбалась.
Чем больше она пила, тем более манящей становилась ее улыбка, тем откровеннее – намеки.
Лунин порывался уйти, говорил, что Игорь беспокоится. Елена Яковлевна его удерживала. А когда он встал из-за стола с твердым намерением попрощаться, она подняла глаза к потолку и вскрикнула:
– Ой, с сердцем плохо!.. Вы же не бросите меня в таком состоянии? – Она тоже встала, быстро подошла вплотную к нему, схватила его руку и прижала к левой груди.
– Слышите, как стучит?
Лунин с трудом высвободил руку.
– Я поеду в город. Вызову врача.
– Не надо врача! Останься!
– Я должен идти, Елена Яковлевна.
Заведующая смотрела на него помутневшими глазами. И вдруг взвизгнула:
– Ну и проваливай!
Он поспешно ушел.
Утром Лунин уволился.
Он снял сравнительно дешевую комнату, недалеко от центра. Вечером они переехали на новое место.
Лунин стал работать в СМУ. Отбойным молотком сверлил асфальт, грунт. Работа была тяжелая, для него совершенно непривычная. Даже на эфедре он так не уставал. Однако всем на удивление он очень скоро стал одним из лучших.
Однажды на улице он увидел Риту. С ним был сын. Она их не заметила, Лунин окликнул ее. Рита кинулась к Игорю, но тот застенчиво спрятался за отца. Она достала из сумочки конфеты, протянула мальчику. Он не брал.
– Что же ты его таким дикарем воспитал! – с обидой воскликнула Рита. И ушла.
2
Суд состоялся в апреле.
Такой тревоги, такого волнения Лунин не испытывал никогда в жизни.
Он хорошо знал, что ребенка отцу присуждают крайне редко, только если мать ведет аморальный образ жизни. В остальных случаях ребенка отдают матери. Рита была приличной женщиной.
Сына Лунин с собой не взял. Зрители заполнили зал наполовину. Судьей был мужчина. «Это уже хорошо», – подумал Лунин. Увидев среди свидетелей жены Елену Яковлевну, он был неприятно поражен.
Сначала судья обратился к Лунину и Рите с предложением помириться, снова соединиться. Рита вопросительно посмотрела на Лунина. «Нет», – твердо ответил он.
Даже адвокат Риты, маленький лысый толстогубый человечек, не нападал на Лунина так ожесточенно, как Елена Яковлевна. Она обвиняла его в том, что он кричал на сына, запирал его, что тому днем нечего было есть.
Лунин слушал, мрачно глядя в пол. К внутренней стороне туалетной двери он приделал щеколду, но действительно запирал дверь, уходя на работу. Так ему было спокойнее. Но голодным ребенок никогда не был. А кричал он на сына в Саратове только раз.
Рабочие из его бригады, пришедшие его поддержать, глухо зароптали. Выступила Рита. Она была гораздо сдержаннее. Говорила о том, что отец возит сына по горам, что у него не постоянного жилья.
Лунин адвоката не нанимал. У него был один свидетель – прораб. Тот произнес речь очень короткую, но искреннюю.
– Я так скажу. Лунин к нашей работе совсем непривычный был. А стал в моей бригаде передовиком! Как так? Ради сына старался. Сын для него – все. Скажу так: нельзя у него сына отбирать! Несправедливо это будет.
Наконец, слово предоставили Лунину.
– Гражданин судья, – заговорил он глухим от волнения голосом, – я хочу и настаиваю, чтобы ребенка отдали только мне, и чтобы воспитывал его только я без всякого, прямого или косвенного, влияния со стороны матери. Я не потому прошу об этом, что у нее плохие материальные и жилищные условия. Главное в том, что ребенок ко мне привязан, и я к нему привязан.
Говорить о том, что она плохая мать, я не могу. Во всяком случае, она лучше тех матерей, которых лишают материнства. Но я убежден, что она не сможет так воспитать ребенка, как я. Я не могу доверить ей воспитание сына. У меня педагогическое образование. Я работал учителем, инспектором облоно, научным сотрудником института педагогики. Педагогику я люблю. У меня собрание книг Макаренко, Ушинского, о семье Ульяновых. Для меня воспитание сына не только долг, но и громадная радость и удовлетворение. Я отдаю этому много времени. Очень серьезно к этому отношусь. Поэтому я бы и вас, гражданин судья, просил со всей серьезностью отнестись к моему отношению к ребенку. – Лунин чувствовал, что говорит из-за волнения не очень складно. – Я записываю свои наблюдения, чтобы потом обобщить и сделать какие-то выводы. Я это никому не говорил, так как боялся, что не поймут, высмеют, как это и бывает обычно, когда человек делает что-нибудь не так, как все.
Она говорит, что ребенку нужен уход. Но теперь ведь ему не пеленки менять надо, а воспитывать, формировать человека, гражданина нашей Родины. Честного, чистого, целеустремленного, любящего труд, уважающего коллектив. А ведь это делается не только внушением, чтением книг и запрещением делать то-то и то-то. Это делается путем личного примера. Я сам читал раньше лекции – был членом общества по распространению научных и политических знаний – и говорил о личном примере, но все из книг. И только теперь я понял, какую роль в воспитании ребенка играет личный пример родителя. Я, кажется, оказываю на сына положительное влияние, мои труды не проходят даром. Так говорят все, кто нас знает.
Она говорит, что я плохо относился к семье. Да, мы ссорились, при сыне. Тут я виноват. Это одна из причин, почему мы разошлись. Но это ведь я к ней плохо относился. Сейчас у нас с сыном тоже семья. Разве я плохо отношусь к семье? Не слова, а дела решают. Нельзя прикидываться хорошим отцом столько времени.
Я воспитываю сына один третий года. И те два года, когда мы жили отдельно, я его воспитывал, приходил чуть ли не каждый день к нему, купал, постоянно делал прогулки на воздухе. Он не хотел, чтобы я уходил. После моего отъезда во Фрунзе сын ни разу не высказал желания вернуться к матери. А ведь я ему никогда плохо о матери не говорил и не говорю. Считаю, что не должен этого делать.
Мы с сыном идем своим путем, живем скромно, небогато, но честно. Раньше не чувствовал я себя так просто и уверенно, как сейчас. Как ни парадоксально, но от невзгод и трудностей мы стали лучше, чище, сильнее. От нее нам ничего не надо. Пусть только оставит нас в покое. Мы живем счастливо, радостно, Если вы возьмете его у матери, то это ничего. А у меня вырвите с мясом. Как можете вы совершить насилие над нами обоими? Мы – это одно целое. Для меня вопрос стоит так: жить или не жить.
Он замолчал, Стояла полная тишина. Он чувствовал, что симпатии зала на его стороне. Даже секретарша, молоденькая девушка с добрыми голубыми глазами, поглядывала на него с любопытством и сочувствием. Но лицо судьи оставалось непроницаемым.
Лунин сел. Глядел в пол перед собой. Внезапно слезы хлынули из глаз. Он старался взять себя в руки. Боялся, что это сочтут за разыгрывание душещипательной сцены, за попытку разжалобить судью. Но слезы продолжали литься. Судья ушел. Когда он через несколько минут вернулся, на полу перед Луниным была лужица слез.
– Суд постановил: – услышал он, – присудить ребенка Лунину Вадиму Александровичу. Как исключительному отцу.
Беспредельная радость охватила его. В зале зааплодировали. Его поздравляли. Первой поздравила Вера, двоюродная сестра. К Лунину подошел судья, пожал руку. Теперь лицо у него было простым и добрым.
– Я двадцать лет работаю судьей, – сказал он. – Такой случай в моей практике впервые.
Вдруг Лунин увидел Риту. Она стояла в оцепенении. Он победил, но не испытывал торжества победителя. Ему было просто ее жалко. Лунин едва не подошел к ней с утешениями, но почувствовал неуместность такого поступка. Он быстро вышел из зала.
Она не видела никого. Чувство обиды, унижения, чувство несправедливости, совершенной по отношению к ней, сдавили сердце. Ведь она по-настоящему любила сына. Она и его продолжала любить! Готова была, смирив гордость, все простив, снова соединить с ним свою жизнь.
После всех треволнений Лунину так захотелось оказаться снова в горах, вдвоем с сыном, вдали от общества! Через несколько дней после суда он уехал во Фрунзе.
ОПЯТЬ ЭФЕДРА
1
Жара спала. Солнце опускалось за горную гряду.
Так Игорь еще никогда не уставал. Весь день копали картошку. Чабан Шергазы и его младший брат выкапывали. Жена чабана Айжамал с сыном и дочкой и Игорь собирали картошку в ведра. Игорь, совершенно непривычный к физической работе, чуть не падал от усталости. Но ни разу не пожаловался. Тем более, что не жаловался ни Калмурат, его ровесник, ни девятилетняя Перизат. Он сам вызвался помогать.
Спать легли в юрте. Она стояла между картофельным полем и отрогами гор. Игорь уснул мертвым сном.
Утром встали рано. Настроение у него было радостное. Сегодня должен был вернуться из Фрунзе отец. Попили чаю с вкусными киргизскими лепешками. Поехали на лошадях домой. Игорь сидел впереди чабана, держал поводья и с его помощью правил лошадью. Он был очень горд этим.
Дом Шергазы одиноко стоял в начале ущелья, на берегу шумной речки. В этом ущелье Лунин собирал эфедру. В доме снимал комнату. Впервые они с Игорем жили в настоящем доме, а не в палатке.
Они уже могли произносить по-киргизски простейшие фразы.
– Как похоже! – изумился Игорь в первый день пребывания в чабанском доме.
– По-русски – я, по-киргизски – мен.
– Где же здесь сходство? – в свою очередь удивился Лунин, забывший про ностратическую гипотезу.
– Очень похоже: мен, а по-русски – я, мне, меня.
Лунин собирал эфедру на северных склонах Таласского Ала-Тоо. Полмесяца назад он поехал в город Талас за продуктами. Сына взял с собой. Когда они вернулись, палатки не было. Пропали и кое-какие вещи. Везде были следы лошадиных копыт. Они пошли к Шергазы. Тот обещал помочь. Сказал, что здесь есть один непутевый, вороватый чабан. Если это его рук дело, он, Шергазы, заставит его вернуть палатку. Предложил снять комнату в его доме. Перевез на лошадях вещи. Палатка так и не нашлась.
Они подъехали к дому, спешились. Две собаки крутились вокруг, радостно виляя хвостами. Они охраняли дом в отсутствие хозяев. Но ни взрослые, ни дети не обратили на них внимание. Лишь Игорь погладил их, почесал за ухом. Он не упускал возможности их приласкать. Эти два пса, никогда прежде не видевшие ласку, его любили. И почитали как взрослого.
Потом Игорь долго наблюдал, как с напыщенной самовлюбленностью
