известным именем, что уже является гарантией успеха пьесы. Но нет, у этого Пигмалиона Вяземского, видимо свои местечковые интересы, и он, срезав Аркашу тем, что их бюджет ограничен и не потянет ни одну такую звезду, всё-таки пропихнул на главную роль этого безвестного актёра Безвестного, однозначно своего родственника или знакомого. Ну а Аркаша в качестве компромисса за собой оставил выбор главной героини, что куда перспективней.
Что же касается того, почему направление моих мыслей и затем воображения направилось в эту театральную сторону, то всё очень просто, ведь я в данный момент нахожусь в гардеробе театра. Где я раньше, чисто на одном энтузиазме и общественных началах, а также по причине того, что мне было здесь очень интересно и любопытно наблюдать за людьми и бывало что и за актёрами, подрабатывал по вечерам, а сейчас это место для меня на время стало основным местом работы и в некотором роде прибежищем.
Хотя насчёт одного только энтузиазма я несколько слукавил. Ведь это не провинциальный театр, где с ажиотажем вокруг новой постановки и аншлагом часто проблемы, тогда как в театрах ближе к культурному центру, всё не так, и там место в гардеробе передаётся из поколения в поколение, и они все на пересчёт, как гондольеры в Венеции. Ведь театр начинается с вешалки и поэтому людей случайных сюда никогда не допустят. Что же насчёт меня, то я человек не случайный, а имел родственную рекомендацию от своей тётушки, потомственной театралки и по совместительству служащей гардеробщицей на подхвате вашей одежды в гардеробе. Где я, пока все гости театра, там, в зрительском зале, заняты, наблюдая за представлением, мог спокойно обдумать сложившуюся со мной ситуацию и вдруг понять, почему я своего бывшего начальника, Валериана Никифоровича, назвал дураком.
– Это всё это место меня на такой поступок вдохновило и подбило. – Решил я, посмотрев на лестницу, ведущую на второй этаж, и далее в вестибюль, посредством которого можно было попасть в зрительный зал. А если знаешь все тут входы и выходы, как местные старожилы и работники вне сцены из числа технического и обслуживающего персонала, то ты без особого труда можешь зайти за другую сторону кулис и сцены. Где для тебя столько всего откроется, что только человек с крепкими нервами и от рождения не принимающий всё близко к сердцу, в общем, без особого воображения и не питающий особых иллюзий насчёт людей, связанных с лицедейством, не потеряет веры в человечество и в искусство. Я же пока что к этой категории людей с принципами и крепко стоящих на земле, никак не относился, и поэтому не спешил заглянуть в закулисье, чтобы там найти для себя объект для своего разочарования.
А для этого есть все основания, если есть столько объектов для своего очарования из среды молодых актрис, плюс одна заслуженная актриса среднего возраста в гриме, вызывающая восхищение своей надменностью и царственностью, с которой она подаёт мне номерок для получения своей, уж и не знаю из чего накидки. – Вы, я надеюсь, понимаете, почему именно вам я сдаю в гардероб мою накидку. – Посмотрев на меня из своего поднебесья и при этом, как я заметил, отличимо внимательно, на что указывает всё ею сказанное, проговорила прима нашего театра (а я считаю себя частью его), как всегда великолепная и величавая, Елизавета Сахновская. Ну а я не дурак, чтобы не понять это, а также то, что мне ни в коем случае нельзя об этом говорить вслух, как и вообще что-то ей отвечать без разрешения с её стороны. И я только многозначительно посмотрел на неё, бережно принимая с её рук эту нежную накидку, вроде как из соболей.
Ну а Сахновская, видя, как я нежно и с особой осторожностью принял этот предмет с её плеча, не сдержалась и слегка чувственно поёжилась от ощущений своей открытости. – Для меня невыносимы любого рода расставания, а что уж говорить о потерях, но в вас я почему-то уверена. – Положив руку на удерживаемую мной накидку, проговорила Сахновская, вдумчиво посмотрела на меня и, незримо улыбнувшись мне, – а это указывает на то, что сигнал шёл из самой глубины её души, а так она в жизни никогда не улыбается, только на сцене и то всегда до сердечной боли грустно, – со словами: «Я надеюсь, что мы с вами ещё увидимся», – разворачивается и сногсшибательным шагом удаляется навстречу со своим зрителем.
Ну а тут в последний раз, не знаю, что с ней такое произошло, она вдруг меня спросила не по существу моего рода здесь занятий. – А вот скажите мне, – вдруг изменив своему прежнему алгоритму действий, остановившись на месте и, обернувшись ко мне вполуоборот, спрашивает меня Сахновская, – вы смотрели мои работы? – А я, и, не ожидая от неё ничего подобного, явно был захвачен врасплох, из которого я вышел совсем уж плохо. И я вместо того, чтобы сказать, что, конечно, видел, – я же знал весь репертуар театра, это мне позволяло ориентироваться в зрителе, для чего эта информация мне была нужна, то вот так сразу, пока одежду к своим крючкам не поносишь и не скажешь, а потом уже и неохота об этом говорить, – как обычно взял и ляпнул. – Ещё не успел.
– Вот как. – Искренне удивилась Сахновская, повернулась ко мне полностью, пристально посмотрела на меня, – может я, таким образом, завоёвываю её внимание, а она, купившись на это, даст мне контрамарку на весь сезон, – и явно убедившись в моей искренности, спрашивает. – Так вы вообще, ни одного спектакля не смотрели? – Ну а я и не знаю, что на меня нашло, а может я такой от природы человек, в общем, я продолжаю тупить. – С вами? – уточняюще спрашиваю я её. – И надо было видеть в этот момент Сахновскую, которая, скорей всего, и не подозревала о существовании в репертуаре их театра таких спектаклей, а судя по моим словам, то они были. И её прямо-таки передёрнуло от этих моих слов, ставших для неё откровением. Впрочем, она великолепная актриса, как об этом пишут в рецензиях и разного рода, и не только прикормленные критики, о чём и я догадывался, но воочию пока не мог удостовериться, и она удерживает себя в тех установленных ею же рамках неприступности, и вновь задаёт вопрос.
– И скажите мне на милость, – подчёркнуто вежливо обращается ко мне Сахновская, – что вы смотрели? – и с такой жёсткостью в глазах на меня смотрит, что я начинаю опасаться за тех людей, кого я сейчас могу назвать и кто посмел ставить спектакли без Сахновской в главных ролях. И на этот раз я не почему-то, а так во мне решилось, взял и слегка покривил душой, сказав, что название спектакля не помню, но было очень смешно. – Смех из зала меня и соблазнил, подойти к дверям, ведущим в зрительский зал и одним глазком взглянуть на спектакль. – Добавил я.
– Так это была комедия? – уже с некоторым облегчением, но ещё не полностью успокоившись, спросила Сахновская.
– Скорей всего да. – Ответил я, окончательно её успокоив.
– Тогда ладно. – Отмахнулась от этого события Сахновская, как понял я, драматическая актриса. – А вы не хотите посмотреть что-то стоящее? – почему-то мне показалось, что вдруг спросила она меня. А я в своём ответном репертуаре. – Стоящее чего? – спрашиваю я её.
– Это каждый для себя решает. – Туманно и многосложно для меня отвечает она.
– Слишком непонятно говорите. – Говорю я ей. – Если хотите, чтобы я понял, то скажите, что для вас, не как актрисы, а как для зрителя, в этом вашем предложении есть стоящего? – спрашиваю я её. Что заставляет её задуматься, после чего она приподымает свои глаза и говорит. – Чтобы понять мой ответ, нужно меня узнать. – И тут меня от этого её ответа прямо холодным ознобом пробило, а самому при этом стало до корней волос жарко. И что самое неприятное, то я теперь и ответить ей ничего не смогу, прежде чем не сглотну набежавших полный рот слюней. И оттого я, как истукан стою и молчу, ожидая своего разоблачения, стоит только ей меня хоть о чём-то спросить. Но видимо и ей сказать то, что она сказала, многого стоило, и она, решив, что и так себе позволила лишнего, говорит мне: «Ну, мне пора, надеюсь, на вашу порядочность», и было собирается повернуться, как на меня вдруг что-то находит и я, сглотнув всё, что мне мешало говорить, обращаюсь к ней. – Я обязательно посмотрю на вас. – Она в тоже мгновение замирает на месте и, вдруг в живую улыбнувшись, говорит мне. – Только не сегодня. Сегодня я не в форме. – После чего поворачивается, и не таким, как всегда твёрдым шагом, удаляется вдаль.
– И что же с ней сегодня такое произошло, что она была искренней? – глядя ей вслед, спросил я себя, и как человек не без своих завышенных фантазий на свой счёт, немного догадываясь об этой причине её откровенности со мной. И за всем этим наблюдением и набежавшими мыслями на её счёт, я и не заметил, как ко мне, а точнее, к раздевалке, подошёл невысокого роста человек, вынужденный о себе напомнить прочисткой горла. Когда же я очнулся от своих дум, то с удивлением в лице замечаю его, а он, немного насупившись, спрашивает меня. – Не окажите мне услугу. Не подскажите, кто тут у вас занимается подбором актёров?
И он, конечно, сумел удивить меня по своему, и я даже порывался ему сказать, – в вашем случае, это я, – но я удержался от этого, ещё помня, к чему приводили такого рода мои разговоры, и я, оценивающе посмотрев на него (что-то не вижу я никакого актёра, а точнее, вижу никакого из вас актёра), спрашиваю его. – А вы что, актёр? – Он вначале несколько оторопел от этой моей любознательности, но потом быстро собрался и спросил меня. – А что, не похоже? – А сам при этом качественно за мной и моим выражением лица наблюдает, на предмет моей выразительности и искренности. Но он мог бы не беспокоиться на этот счёт, я в этом деле всегда честен. – Не знаю, – не раздумывая и не приглядываясь к нему, отвечаю я ему.
– А как актёра можно отличить от человека не актёра? – спрашиваю я его. Что заставляет его в задумчивости задаться к себе вопросом. – А и вправду как? – И тут я прихожу к нему на помощь. – Наверное, сверкающим огнём в глазах. – Делаю предположение я. Но оно не слишком нравится ему, и я понимаю почему, – там у него всё тускло, – и он в сомнении говорит. – Может быть. – И тут меня, само собой вдруг, осеняет догадка. – Актёр всегда наполнен чувством собственного достоинства и из него прямо-таки прёт самоуверенность. – Говорю я ему.
– Вы так думаете? – уж больно неуверенно спрашивает он меня.
– Можете не сомневаться. – Со знанием дела говорю я ему.
– Тогда одну минуту. – Говорит он и, развернувшись в сторону выхода, быстрым шагом покидает меня. – Зачем минуту, какую минуту? – ничего не понимая, задаюсь я вопросами, глядя ему вслед, а затем в закрывшуюся за ним дверь.
Но ответ не заставляет себя ждать, и вот дверь чуть ли не нараспашку открывается и в неё заходит преобразившийся в высокомерного, с наглым и дерзким лицом типа, вышедший на минуточку, выдавший себя за актёра, этот мой новый знакомец. И он, зайдя в вестибюль, вначале окидывает взглядом окружающую обстановку, затем замечает меня и, прищуренным взглядом отметив меня, – вот ты-то мне и нужен, – подходит ко мне. Здесь он облокачивается спиной на оградительную стойку и, положив руку поверх стойки, начинает пальцами руки постукивать по ней. Отстучав немного, он спрашивает меня. – Ну и какой у нас нынче приход?
