любила вспоминать школу и с бывшими одноклассниками бежала от этих разговоров. Бежала даже от самих компаний, не очень-то стараясь поддерживать отношения с детством и юностью через приятелей из прошлого. Сами того не желая, они причиняли мне боль.
Прошлое находилось под жёстким запретом самоцензуры. Почти до собственного полувекового юбилея детство, отрочество и юность были в моей памяти персонами нон-грата. Не любила думать о них.
А потом написала книгу. Вторую, третью («Мама, не читай», «Дочка, не пиши!», «Дневник моего страха»). Раскрылась и выговорилась, сто тысяч раз обсудив всё с друзьями по несчастью, а, главное, с моим мужем. И будто тонны гноя из меня вышли!
На это понадобилось несколько лет, иногда мучительных, изматывающих периодов. Были потоки слёз, десятки бессонных ночей и изводивших кошмаров, если удавалось уснуть, и тысячи гигабайтов (или чего там?) исписанных в Ворде страниц, сотни тысяч слов.
Именно после этого всё изменилось: будто отбросили тяжеленный, грязный, пропахший тленом и плесенью занавес, открыв далёкое прошлое совершенно по-новому и позволив мне, наконец, увидеть в нём множество и прекрасного, и милого, и трогательного – того, что там было. Было! Того, что приносило радость и помогало любить жизнь.
Внезапно пришло неожиданное, удивительное понимание: в детстве и юности мною были прожиты сразу две полужизни: одна – весёлого, оптимистичного, активного ребёнка, умеющего радоваться мелочам, жадно познающего мир и стремящегося ко всё большему познанию, и ещё одна – насмерть перепуганной и повязанной по рукам и ногам девочки, до обморока боящейся плохого отношения самых близких и обожаемых людей. Я понятия не имела, как это совместить.
Детско-юношеское счастье жило во мне отдельно от страха и тоски. Между ними будто бы стояла перегородка, не дававшая им пересекаться и сталкиваться.
Однако враги мои – страх и тоска – оказались сильнее, они победили, разрушив хилую загородку, и на долгие годы загнали всё хорошее и радостное в такие дебри подсознания, что я про них просто начисто забыла! Прошлое – слово и понятие – отзывалось лишь болью и страхом.
Но стоило этих врагов раскидать, пусть даже спустя целую эпоху, как затоптанное в пыль и прах былое вышло на первый план, оказалось целым и невредимым. Я всё вспомнила, всплакнула и... научилась радоваться детским воспоминаниям, как любой нормальный человек. И теперь мне ничто не мешает.
Страхи и боль побеждены. Осталась лишь печаль осознания: я могла быть счастлива тогда в полной мере, несмотря на "совок" и тиранию, коммунизм и убожество. Могла бы! Такова была моя натура, меня очень многое радовало и даже приводило в восторг (я это вспомнила). Если бы не домашний дурдом, если бы рядом жили умные взрослые, если бы было побольше юмора с иронией, поменьше пафосной дури с провинциально-актёрским заламыванием рук, но самое главное – если бы было мудрое (хорошо, не мудрое, просто умное) родительское отношение к ребёнку, всё сложилось бы в моей жизни по-другому. Но мудрости взрослых не существовало в том моём детском бытии в принципе, а ребёнок (я) не был любимым. Невозможное было невозможным, всё логично.
Зато теперь, спустя миллион лет, я могу радоваться, думая о прошлом, предаваться приятным, а не мучительным воспоминаниям. И ещё фантазировать, как иначе могла бы пойти моя жизнь – даже в условиях того же «совка» и тех же правил игры, но с некоторыми важными изменениями в моём личном мире и, соответственно, в сознании, в душе.
Так хотела бы я попасть туда, в прошлое? А вот да. Только непременно с нынешним пониманием, с сегодняшним отношением ко всему. В этом случае меня не пугает «совок», дефицит и прочая коммунистическая гадость. Дайте мне те мои годы, мои силы, мою натуру, уберите от меня фактор родителей-идиотов, и я, обещаю, что проживу счастливую, наполненную жизнь! Совсем иначе проживу. Даже при Брежневе и «развитом социализме». Буду очень счастлива!
Потому что родилась для счастья и созидания, разрывалась от жажды жизни, желания познать мир и сделать его лучше, непременно оставив свой след на этой планете. Старалась жить "на полную катушку". Мне просто не дали это сделать, обрезав крылья и сломав хребет – слишком рано, я не успела окрепнуть, защититься и убежать, исчезнуть, взлетев.
Любопытно, хоть кому-нибудь близко, понятно описанное мной? Без ответа пока что ощущаю себя в странном одиночестве.
Иногда развлекаюсь просмотром в интернете изображений со спутников: разглядываю те места, которые приносит волнами памяти. Вижу, какие они теперь. Часто уже совсем другие, всё изменилось, картинка для меня ни о чём. Но иногда вдруг до боли в сердце – вот же оно, то самое место! Такое же в точности, каким было тогда.
Может, нынче ночью мне опять приснится прошлое - "улучшенное, исправленное" – теперь оно часто приходит по ночам в моё сознание и зачем-то показывает вариант, «как всё могло бы быть». И потрясающе, и жестоко одновременно.
Сегодня были большие, очень большие волны. Штормило...
Детские страшилки помните? «На заброшенном чердаке чёрного-чёрного дома находилась чёрная-пречёрная комната, в которой хранилась чёрная-чёрная шкатулка. Эту чёрную шкатулку нельзя было открывать никогда, потому что в ней лежало…» Лежало, разумеется, что-то чудовищное, такое, от чего схватывает живот и бросает в дрожь. Например, отрезанная рука или лучше – голова.
А в хичкоковском фильме в момент открывания шкатулки истерично, взрывая мозг, верещат скрипки, и полицейской сиреной визжит женщина.
…И жизнь давно уже не была таким уж чёрным-чёрным домом, и чердак не заброшенный, а вполне обихоженный. Но шкатулка с запертым внутри ужасом всё-таки существовала. Она стояла в самом дальнем и тёмном углу, куда не мог достать ни единый луч света, прикрытая пледом, одеялом, подушкой и, чтоб уж наверняка, парочкой старых тяжёлых шуб. Дабы ни-ни – даже мысли не возникало добраться и открыть.
А хранилось в шкатулке далёкое прошлое – детство и ранняя юность. Я боялась их тревожить.
В шкатулочке всё было навалено вперемешку: хорошее, плохое, страшное, весёлое, ужасное. Одно с другим перепуталось и запуталось, как бывает с украшениями у нерадивой хозяюшки, нечасто приводящей в порядок свои сокровища: янтарь намертво сцепляется с кораллами, гранатовые бусы завязываются в морские узлы с серебряными браслетиками, а золотые изящные цепочки превращаются в одну толстую, устрашающего вида цепуру голдовую, будто только что снятую с бычьей шеи братка. Когда сие непотребство обнаруживается, нужны серьёзные усилия и время, чтобы всё размотать-распутать, привести в божеский вид, правильно разложить и снова пользоваться.
Именно так обстояло дело с прошлым. Интересно ещё и то, что счастье, нормальное детское счастье, оказалось «испорченным»: оно раскокалось на десятки небольших кусочков, и его осколки из шкатулки пришлось собирать аккуратно и не торопясь, так как при неосторожном обращении куски стекла до крови резали пальцы. Счастье резало до крови? О, ещё как! Вдруг пришедшее будто бы из ниоткуда воспоминание о чём-то милом и греющем, казалось, навсегда забытое, вспарывало душу, и начинала литься кровь. Вместе со слезами.
Потому что не надо было забывать, потому что не надо было прятать от себя на полвека! Но когда я так делала – запрятывала, запихивала, уминала и накрывала сверху, стоял вопрос тогдашнего выживания. Наверное, у меня не было выбора.
Пока не вывалила всё спрятанное на/за долгие десятилетия наружу, не распутала, не размотала, не разложила аккуратно, отделив драгоценное от дешёвки, пластик от золота и сломанное от целого, пока не получила кучу порезов и не перебинтовала раненые места, тема детства и юности была табуирована. Будто их – детства, юности – вообще не существовало. Будто жизнь началась примерно лет с двадцати двух, когда родилась дочь. Да и то не в полной мере началась: тогда я всего лишь стала чуточку прозревать, как десятидневный котёнок. А до этого… Что было до этого?
Категорически не хотелось думать и ворошить, потому нарочно забыла всё. Отличный был фильм лет тридцать назад под названием «Вспомнить всё», моё же личное кино называлось «Забыть всё».
Вернее, сделать вид, что забыла. Ведь через процедуру лоботомии я не проходила. Значит, куда бы делись воспоминания, как бы они аннигилировались, с какой стати? Прошлое существовало рядом и внутри, иногда взрываясь непонятными эмоциональными срывами или регулярно проявляясь всё более мучительными болячками.
А потом случилась Встреча, Любовь. И возлюбленный оказался самым неравнодушным и глубоким в мире человеком (принцем), увидевшим, что есть нечто неправильное и ужасное, мучающее его любимую (дракон). И он испугался, что может её, то есть меня потерять, когда объективно оценил бездну страха и отчаяния, наблюдая за моими отношениями с родными и всё сильнее осознавая, настолько дело плохо, а болезнь запущена. Надо было принимать меры и спасать меня, спасать нашу жизнь, вытаскивать меня из… Из чего? Он ещё не знал. И откуда бы знал? Я ему ничего не говорила.
Это он меня разговорил, заставил говорить, силой и даже грубо содрал скотч с моего рта. Ещё до врачей, до всех психологов и психиатров. Помню, как однажды, после очередных его упорных попыток достучаться до меня и заставить рассказывать, я почувствовала, будто внутри лопается гнойный пузырь: стало больно, горячо, я почти закричала… и заговорила. И говорила, и говорила, а он слушал несколько дней – с перерывами на еду и сон.
И когда удалось пройти через катарсис, разобраться со всем, что составляло гадкую часть содержимого шкатулки, вскрыть свой личный ящичек Пандоры и трясущимися руками перебрать всё в нём завалявшееся, назвав каждую вещь (событие, случай, происшествие) по имени и разглядев их суть, шкатулка перестала быть запрещённым и убранным в дальний угол чердака предметом. Она заняла своё законное место в моей комнате, как полноправный член обстановки. Нет, даже, пожалуй, намного более важный: ведь в ней хранились важнейшие события, всё плохое и хорошее, что со мной случилось пока что за боˊльшую часть жизни.
Годы и десятилетия со мной будто не было огромной части меня самой, словно первую треть жизни я провела в коме или анабиозе. Но это не так. Оказывается, вовсе нет! Теперь я могла с любовью и с ностальгией разглядывать артефакты памяти, научившись вспоминать детали, мелочи, сумев реконструировать былые чувства и ощущения, так долго и несправедливо пылившиеся под замком.
В таком режиме можно было дожить до самого конца. Вполне. Мне кажется, подобным образом живёт огромное количество людей, однажды принявших решение запереть своё прошлое и боль в темницу, подальше от глаз. И доживают до преклонных лет, смиряясь с тем, что значительной части их жизни, их души, будто бы нет. Они заполняют чем-то эти пустоты – придумками, ложью, чужими воспоминаниями, мифами и таким образом анестезируют себя.
Если это не мешает им жить счастливо и спокойно, то и ладно. Если
