- Ну, дети, как вы провели воскресенье? - поинтересовалась учительница. - Сабельников, я смотрю у тебя прямо не лицо, а масло масляное. Полагаю, что ты хорошо провел выходной.
- Я провел его отлично, - отреагировал Игорь. - Целый день смотрел телевизор.
- И родители позволили?
- Мама ушла к подруге, а папа отправился в кино.
- Ну, а ты, Дима, как отдохнул?
- Как обычно, - проворчал Крайников. - Меня наказали. Полдня, пока родители были дома, смотрел в окно. Потом мама уехала навестить свою маму, а папа пошел в кино. Остальные полдня я смотрел телевизор.
- Я так понимаю, ситуация у всех схожая, - вздохнула учительница.
- Нет, - возразил Вовка Брусникин. - Мой папа ушел с утра служить милиционером. А нам с мамой велел смотреть телевизор.
- А мои папа с мамой на футбол пошли, а мне велели уроки делать, - сказал недовольный Сашка Прохоров.
- Сделал?
- Нет. Я обиделся, и стал смотреть футбол по телевизору.
- Просто удивительно! - воскликнула учительница. - А почему никто из вас не взялся за книгу? Книга - источник знания, а не телевизор. И, наверное, Саша, твой папа, хоть изредка, припадал к этому источнику, особенно в детстве. Не все же время он по футболам ходил.
- Все! Ну, иногда на хоккей. А детства у него не было. Он сам мне так сказал.
- М-да...
- А мой папа до сих пор в детстве пребывает, - гордо заявил Сестренкин. - Так говорит моя мама.
- Печально, очень печально, - сказала учительница. - Это клиническое... И все-таки надо читать книги. Несмотря ни на что!
- Даже несмотря на жару и холод?
- Даже! Потому что книги - это замечательно! Книги - это все! Книги - это... - Тут учительница от восторга поперхнулась и зашлась в кашле, и Тарловичу пришлось несколько раз ударить ее по спине, пока она совсем не затихла. Мы даже за нее испугались - у Генки рука тяжелая. Но она выправилась.
- Я же ее не изо всей силы лупил, - сказал Генка.
- Спасибо, Гена, - прокряхтела учительница. - Так о чем это я?
- О книгах, - неохотно подсказал Генка.
- О да, книги! - опять стала впадать в экстаз учительница. - Они помогают преодолевать трудности, учат хорошему и светлому и западают в души. - Она подскочила к Леньке, ткнула в него пальцем и спросила: - А тебе, Ленечка, какие книги запали глубоко в душу?
- Мне? - почему-то удивился Ленька. - Ну, в душу ничего не запало, а в сердце - "Аленький цветочек".
- Это почему же? - в свою очередь удивилась учительница.
- Там затрагиваются экологические проблемы.
- Разве? Мне, кажется, там совсем другие проблемы... Ну да ладно, оставим "Цветочек". Что тебя еще потрясло и захватило?
- Последний раз меня захватило страшное хулиганище Чурило. Захватило, зарычало и даже что-то поломало, потому что после его захвата, я хрустел, как пакет с сухой картошкой. Оно же меня и потрясло. Да еще как потрясло! Честно скажу, так меня никто и никогда не тряс. Даже папа.
- Да не об этом речь, - рассердилась Нина Федоровна. - О книгах...
- Тогда "Аленький цветочек", - твердо сказал Ленька.
- Может, еще кто выскажется: какая книга произвела на него впечатление, задела за живое.
- Воинский устав! - громко сказал, образовавшийся в дверях Ганнибал Ильич. - Вот книга, которая производит главное впечатление в жизни: на всех и навсегда! Читай его - не перечитать! Ну, а в детстве - несомненно "Аленький цветочек".
- А, Ганнибал Ильич, заходите, - приветливо проговорила учительница. - Ну, насчет устава, вы того...
- Ничего не того! Того, это те, кто от него шарахаются, словно пионеры от пьяного комсомольца.
- Расскажите нам о пионерах, Ганнибал Ильич! - закричали мы.
- А что, и расскажу, - сказал Ганнибал, задорно улыбаясь и поглаживая усы своей здоровенной клешней.
- Может, не надо? - слабо возразила учительница.
- Почему не надо? - удивился физрук. - Очень даже надо. Сегодняшние не октябрята, не пионеры - черт их вообще поймет, кто они такие! - должны знать о привольной жизни советского пионера.
МОНОЛОГ ГАННИБАЛА ИЛЬИЧА О ПРИВОЛЬНОЙ ПИОНЕРСКОЙ
ЖИЗНИ (ИНОГДА ПРЕРЫВАЕМЫЙ ВОСТОРЖЕННЫМИ КРИКАМИ
НЕСОСТОЯВШИХСЯ ОКТЯБРЯТ)
- Да, - продолжал физрук. - Незабываемые дни! Повяжешь, бывало, пионерский галстук, или значок комсомольский нацепишь и идешь гоголем по бульвару...
- Николаем Гоголем?
- Ну, если ты Николай, то им и идешь, а если, к примеру, Петром тебя назвали, то идешь гоголем Петром.
- Понятно.
- А я непонятно никогда не говорю!.. Ну, идешь, значит, по бульвару, шампиньоны выковыриваешь. Много тогда их по бульварам да по дворам росло. А повезет, и на посуду пустую наткнешься. Сдашь ее, вот тебе и деньги на кино про шпионов. А не повезет, начинаешь голову чесать в задумчивости: смотришь, а голова грязная оказывается. С немытой головой в школу не пойдешь, тут тебе прямая дорога в баню.
Но что за чудо - эта баня! Промоешь в тазу голову, сполоснешь тело и бежишь в парильное отделение - веником помахать. А там жара, пар клубится, крики отовсюду несутся: "Поддай, поддай, зараза!" Пот ручьями течет... Любил наш народ попариться, вплоть до летального исхода.
- Это как?
- Это когда душа отлетает, а тело в парилке остается. Ну, а потом хватишь крюшону кружку, другую... Или пивка. Но крюшон вкуснее. Правда, если школу прогуляешь, то звеньевой с председателем отряда лютовать начинают. "Ты - позор звена! - кричат. - Чернильное пятно на чистом пионерском галстуке!". Ну, скажешь им в ответ крепкое пионерское слово, или учиться хорошо пообещаешь, глядишь, они и отстанут. А то и вожатый прицепится, пошлет помощь пенсионерам оказывать.
Как сейчас помню, идем мы с моим дружбаном, Фимкой Ивановым, к пенсионерам в гости, а нас там уже встречают.
- Пионер-р-ры! - скрипит дед. - Тимур-р-ровцы, душой молодые, заходите, чай пить будем.
- А с чем? - спрашиваю. - Живете-то вы небогато. Вот если с супом или с колбасой...
- И колбаски найдем, - торопливо говорит бабуля.
- Главное, чтобы мух в супе не водилось, - подает голос Фима. - Они заразу разносят.
- Да нету мух, нету. Вон и липучка висит, - весело говорит дед.
- Как нет! У вас что, вентилятор промышленный? Липучкой разве с мухами справишься?
- Так без вентилятора за чистотой следим, - оправдывается бабушка.
- Ну ладно, если что, мы их тряпкой прижмем.
- Правильно! - с восторгом кричит дед. - Так их! Именно тряпкой!
Интересуюсь тогда:
- А баранки-то хоть есть к чаю, или там цукаты какие... Верно, скучно дома без варенья жить?
- Найдем, милые, галстуки мои алые, - зачастит, засуетится бабуся. - Найдем вареньица - из яблочек китайских.
- Китай - наш друг и сосед, - говорю я солидно. - Мы с Фимкой за дружбу народов.
- И за мир во всем мире, - добавляет Фимка, пионер пламенный, и так строго спрашивает: - Кошерного ничего нет? Я со свиным дела не имею.
- Так и мы со свиньями дел не имеем, - откликается дед.
Ну, покушаешь супа, чаю с повидлом попьешь, посетуешь, что килька мелковата, дозреть бы ей надобно - и давай прощаться. Скажешь только, облизываясь:
- В магазине, бабушка, курочка продается, жирненькая, вкусненькая... Вам бы ее купить надо, да хлеба белого, пышного... А уж потом нас, пионеров, зовите. Мы - всегда готовы!
- Пионер - значит первый! - прибавляет Фимка.
- Пионеры - дети холеры, - по-прежнему весело говорит дед.
- Ты что, старый, - возмущается бабушка, - разве можно говорить такое о пионерах и комсомольцах!
- Я люблю сакэ и японцев, а не комсомольце, - отвечает лукавый дед.
Вдруг на пороге появляется бабкин и дедкин внук с красными октябрятскими щеками и нагловатым блеском в глазах, и признается откровенно:
- Мы октябрята, без ума от концентратов! Вот от чего у нас лица мордаты!
- Толковый пацан, - одобрительно говорю я, и мы быстро уходим, едва расслышав бабкин голос: "Да куда же вы, милые, а как же..." А тут дверь и захлопывается. Только пятками сверкаешь... Да, золотые денечки были...
А лагеря пионерские! Разве такое забудешь! Забежишь ненароком ночью к пионеркам - как захрюкаешь, как завоешь волком или зверем африканским зарычишь... Суматоха! Шум! Гам! Визг поднимается, девчонки в меня подушками кидаются, а пионервожатая - чем попало. Здорово! Значит, хорошо я их пуганул!
Ганнибал Ильич мечтательно улыбнулся и потеплел взглядом.
- А природа какая! Сказка, а не природа. Сейчас не то, сейчас все за... загажено, мусор кругом. А тогда... Окинешь ее, природу то есть, взглядом, - и бежишь в столовую, соль и горчицу в компот побросаешь, стулья студнем вымажешь - и опять на природу. Доски в заборе раздвинешь - и шмыг вместе с приятелями.
А за забором елки всякие, осинки. Притаишься в овражке, на корточки присядешь, папироской пыхнешь - и наслаждайся пейзажем, словно Шишкиным нарисованным. Лягушки поквакивают, травой попахивает, одуванчики растут, крестоцветные... Хорошо! И думается как-то по особенному. Тут и девчонки-куряки подтянутся, супом нахлебавшиеся. "Давайте дружить, пионеры! - скажут. - Давайте, - охотно согласимся мы. - А как дружить будем?"
И застесняемся...
Ну а потом кончилась моя привольная жизнь пионерская и началась комсомольская. Да... Училась у нас Платова Наташка. Красавица! Влюбился я в нее. А она любила учителя труда Николая Сергеевича Троегоркина. И хоть не раз я ей говорил, что дурак он, этот Троегоркин, идиот даже, но она меня не слушала. Высокий был Троегоркин, глупый и мускулистый, громко смеялся и душился одеколоном "Шипр", а может, и пил его. Но пахло от него всегда. Только не любил трудовик Наташку, а любил он учительницу пения, Дарью Самойловну. Она же любила композитора Глюка. И не только его...
В общем, сложная ситуация возникла. И долго так продолжалось. Но я, как Александр Македонский, разрубил этот гордиев узел. Разрубил и ушел в армию, забыться... А армия - это разговор особый.
Мы вместе с учительницей, затаив дыхание, завороженно слушали.
ОСОБЫЙ РАЗГОВОР ГАННИБАЛА ИЛЬИЧА ОБ АРМИИ
- Армия... - произнес он и замолчал. Но лицо его, поначалу посуровевшее, вскоре прояснилось, морщины разгладились и он продолжил: - Ну, прибыл я в армию. Построили нас, новобранцев, на плацу. Вышел к нам плешивый командир, поздравил злорадно с прибытием и поинтересовался, есть ли среди нас нервнобольные.
- Есть, - сказал я и выступил вперед. - Душевно травмирован. Никак не зарастет на сердце рана... Физически-то я здоров, у нас вообще в семье никто никогда не болел, а если и умирали, то от большой продолжительности жизни или от несвоевременно оказанной, а то и вовсе не оказанной, медицинской помощи.
- Хватит болтать! Как фамилия? - прервал меня командир.
- Пивоваров.
- Смешная фамилия.
- Не фамилия красит солдата, товарищ командир.
- Верно. Она красит сержантов и другой - младший и старший командный состав. Ладно, солдат, служба тебя быстро на ноги
