И так бывает

«Когда тебе за тридцать и ты одинок, в праздники все дежурства твои. Сначала об этом просят, вежливо извиняются, объясняют, почему не могут поставить на дежурство кого-то другого. Ты как бы делаешь одолжение, а сам радуешься: есть повод не быть нечётным-лишним в компании старых друзей, ловить на себе сочувствующие взгляды и терпеть ободряющие похлопывания по спине. Потом тебя перестают спрашивать, а просто вешают приказ о твоём дежурстве. И все воспринимают это как должное. Ты идёшь задавать вопросы, но начальник всячески увиливает от встреч с тобой. Раздражаешься, говоришь громко всякие слова, но все знают, что ты мужик ответственный, а потому уверены: придёшь и отдежуришь. Потому что производство обогащения непрерывно, потому что кто-то всё равно должен. И этот кто-то - ты!»
Так думал Макар, узнав, что ровно через сутки, в новогоднюю ночь, предстоит опять дежурить именно ему. «Вот напьюсь и не пойду. А что? Другим ведь можно. Молодые не хотят идти в их ремонтную бригаду, вакансии не закрываются годами, потому что оборудование старое, условия жуткие и работы всегда много».
Не сказать, что у него были на этот Новый год какие-то планы, но сложившаяся традиция ему активно не нравилась.
Задумавшись и не заметив под свежим снегом раскатанный ледок, Макар поскользнулся, нога подвернулась, упёрлась в поребрик, и что-то внутри громко хрустнуло. От боли потемнело в глазах, а тело покрылось холодным липким потом. Было утро. Народ, спешивший на первую смену, уже прошёл, а до второй далеко. Он, скрипя зубами, достал из кармана телефон и набрал номер скорой помощи.
Когда в приёмном покое ему диагностировали перелом, укололи обезболивающее и подняли на грузовом лифте в отделение травматологии, он почувствовал, что почти счастлив: его дежурство накрылось медным тазом и Новый год он будет встречать не один.
Конечно, не будь этого дежурства, он напросился бы к сестрёнке, с удовольствием поиграл бы во всякие мальчишеские игры с племяшами-близняшками, выпил бы с зятем Артёмом, вспомнил бы с сестрёнкой родителей, а оставшись один, тот ужасный новый год, когда он обидел двух самых дорогих для него девчонок.
В разгар рабочего дня тридцатого декабря Макар позвонил секретарше и сообщил, что лежит в центральной больнице, во втором корпусе, в палате № 333.
- Это надолго, - сурово закончил он свой отчёт и отключился.
Второй звонок - сестре. Так как больничного опыта у него не было никакого, товарищи по несчастью продиктовали, что нужно принести, а он в свою очередь продиктовал этот список Маринке, которая обещала вечером быть.
Потом его ещё раз осмотрели, и врачу в снимке что-то не понравилось. Макара переложили на каталку, куда-то повезли, подняли этажом выше и опять сделали снимки, но теперь уже с разных сторон.
- Случай не банальный, - потирая руки, радостно сообщил доктор, - будем оперировать, батенька. Определённо, знаете ли, будем оперировать.
Макару этот жизнерадостный эскулап сразу не понравился, но встать и уйти он не мог.
До прихода сестрёнки у него успели взять кучу анализов, расписку-согласие на операцию, напоили чем-то невкусным и предупредили, что до утра ему есть уже ничего нельзя.
Маринку к нему не пустили, но сумку с вещами и «предметами гигиены» принесли. После чего унизили клизмой, сделали укол и оставили, наконец-то, в покое.
Ближе к ночи позвонила испуганная Маринка, чтобы выяснить, точно ли он сам упал, не сбила ли его машина, не пытались ли его убить и ограбить. Не пропустивший её охранник, чтобы показать свою значимость, напустил такого тумана, а тут ещё и телефон не отвечал, так как Макару было не до телефона. Пришлось объяснять про всю эту ерунду с операцией. Этим он мало успокоил сестру, но избавил от нагромождения придуманных версий случившегося.
В полдень тридцать первого декабря его доставили в операционную и погрузили в искусственный сон, от которого он очнулся вечером.
Во рту, в самом горле, что-то саднило и мешало. Руки были привязаны, на лбу лежало что-то липкое и мокрое, а при попытке вдохнуть, рядом начинало пищать и мигать. Было ощущение, что он то всплывал, то опять куда-то погружался. Из глубины он карабкался по белым ватным облакам, которые то расступались, то опять смыкались, унося его в небытие.
Нежный ангельский голос вдруг позвал:
- Макар, пора просыпаться.
Он не мог ответить, его не отпускала бездна.
- Макар, - голос стал резче.
- Погоди, давая-ка я, - произнёс грубый мужской голос, и Макару влепили оглушительную пощёчину.
- Вы тут совсем…, - готовый сорваться мат застрял в саднящем горле, потому что на Макара смотрели два большущих зелёных глаза из-под медно-рыжей чёлки.
- Ожил, - зелёные глаза улыбнулись, - напугал ты нас, Макар. Такой здоровенный с виду, а всё никак не просыпался.
- У меня хронический недосып.
- Ничего, теперь выспишься. С травматологом повезло. И как Игорь Степанович двойной перелом со смещением углядел?! - 
она ушла, улыбаясь то ли ему, то ли тому, что всё обошлось, то ли своим каким-то мыслям.
- Красивая, зараза, - почему-то вслух сказал Макар.
- Это Татьяна Сергеевна, дежурный врач, - отозвался голос из дальнего угла палаты.
- Я Макар. А тебя как зовут?
- Меня-то? Валера. А что ты Макар, уже вся реанимация знает, тебя тут кто только ни будил.
- А кто это меня по морде?
- Это анестезиолог. Старикашка, а врезал будь здоров!
- Ты давно здесь?
- Меня утром оперировали. Завтракать уже в общей палате буду.
- А я?
- Это как врач решит. Слышишь? ЗабЕгали опять санитарки. Или кого срочно привезли, или Новый год вот-вот наступит.
- Точно, Новый же год. Шампанское нам, стало быть, не дадут?
- Тебе ж наркотики кололи, лучше с алкоголем не мешать…
- Да я шучу, - отозвался Макар. – Хоть бы свет потушили, и я бы ещё поспал.
- Ну ты здоров спать. Пожарник что ли? А у меня, блин, всё болит. Обещали через часок уколоть, тогда, может, и усну.
- Ты чего сломал? – заинтересовался Макар, который особой боли пока не чувствовал.
- Я-то? Обе ноги, руку и три ребра с правой стороны.
- Это как?
- Да жена хотела, чтобы я тарелку телевизионную обязательно до нового года повесил. Мы с друганом моим, Виталиком, тяпнули немного, и я полез. А на балконе, понимаешь, лёд на перилах оказался, ну и я с четвёртого этажа ласточкой…
-  Даёшь…- сочувственно отозвался Макар.
- А главное, моя-то… Думал она меня пожалеет, а она как давай орать, что и ковры-то я к празднику не выбил, антенну не повесил, в магазин за картошкой не сходил. Ты понял? Одни упрёки, что я ей и детям праздник испортил.
- Давно женат?
- Да уже почти десять лет. А ты?
- Мне и одному хорошо. Я сам себе хозяин.
- Что и бабы нет?
- Бывают периодически, но я сразу говорю, что жениться не собираюсь.
- Это ты свою не встретил…
- Зато ты, видать, встретил.
- Не сыпь мне соль на сахар. Но, вообще-то, она во всём права. И говорила она мне… И чтобы не пил говорила, пока тарелку не повешу, и что лёд на перилах говорила, и картошку я уже неделю купить забываю… Конечно, я виноват, чего уж. И им, и себе праздник испоганил. А это ведь Новый год. Мне ещё дед когда-то говорил, что новогодняя ночь волшебная, и всякие чудеса могут запросто случиться, только захотеть надо по- настоящему… Ох, как же болит всё. Сестра! Сестричка!!! Поставь укольчик, сил больше нет терпеть.
- Сейчас-сейчас, а то ведь ты никому покою не дашь, горе-лётчик.
- Понял? Все здесь всё про всех знают. Я у них лётчик. До тебя мужик тут лежал, с аварии у моста привезли, того Шумахером звали. Весёлые ребята, мать их ити. О, спасительница моя!
Мимо Макара бесшумно промелькнула девчонка в зелёном. В углу палаты раздалось кряхтенье, шлепок, и тоненькая фигурка скользнула мимо в обратном направлении.
- Зелёная, как ёлка, - улыбнулся своим мыслям Макар.
- Ну ты сказанул. Эта здесь самая строгая. Её под тридцатник, если не больше, а фигурка как у девчонки-подростка.
Через минуту Валера громко зевнул, а затем ровно засопел, иногда всхлипывая на вдохе. Видимо, уснул.
Холодный свет ламп резал глаза, пробивался даже сквозь плотно закрытые веки. Макар мысленно перелистывал календарь своей жизни в обратном порядке, пытаясь вспомнить, когда же он перестал верить в чудеса и Деда Мороза.
В детском саду все верили в чудо. Детство само по себе чудо: каждый день открытия, приключения, сюрпризы. Почему-то особенно ярко в памяти отпечатался червяк. Обычный червяк, каких отец копал для рыбалки на даче десятками. Даже разрезанный на две половинки, червяк продолжал извиваться и ползти. Просто бессмертный какой-то. Когда на кухне мать чистила и потрошила принесённых отцом рыбин, Макар каждый раз ждал, что вот сейчас из разрезанного брюха появится кусок червяка и поползёт по столу. Но никто не полз. Значит, рыбы знали тайну уничтожения бессмертных червей.
Он сразу стал взрослым, когда родилась Маринка. Всем вдруг стало не до Макара. Ещё вчера его тетради тщательно проверялись, мать с ним читала и писала, отец решал примеры и задачи… Потом маму увезла скорая и приехала бабушка, мамина мама. Испуганному мальчугану объяснили, что мама не заболела, что она не умрёт, а в больницу поехала за его, Макаровой, сестрой. Он сначала даже обрадовался: будет с кем в настольные игры играть и вообще. Но домой мама вернулась с пищащим и совершенно никчемным свёртком.
Когда Маринке исполнился год, новый год стал чудесной сказкой только для неё.  Для неё они с отцом запускали фейерверки во дворе, для неё отец переодевался в Деда Мороза… Макару тоже дарили подарки, но это перестало быть чудом. Сестрёнка росла невредная, добрая и смешная. Рядом с ней было приятно чувствовать себя взрослым и сильным. Так что Макар простил ей чрезмерную любовь родителей, она же была девчонкой…
С Новым годом у Макара было связано два самых неприятных воспоминания. Они мучили его, он их стыдился, старался загнать в дальний и тёмный уголок памяти, но сварливая совесть в самый неподходящий момент вытаскивала эти давние события снова и снова на свет, в который раз заставляя переживать стыд за своё малодушие и предательство.
Ох, как давно это было. В школе в их классе было заведено поздравлять с новым годом соседей по парте. С первого класса в добавок к пакету с конфетами и двумя неизменными мандаринками, каждый ещё получал сюрприз от одноклассника. Это могла быть книга, причём не обязательно новая, но твой товарищ точно знал, что ты хочешь иметь эту книжку. Вальке Семёнову всегда дарили кисти и альбомы для рисования. Он был нашей знаменитостью, юным талантом, о котором с первого класса уже писали газеты как о будущем художнике. Спустя пару лет после школы, он уехал с родителями за границу, и больше мы никогда и ничего о нём не слышали.
В тот роковой для Макара год в класс пришла новенькая, которую почему-то классная, Варвара Тимофеевна, посадила рядом с ним. Девочка была какая-то бледненькая, худенькая и тихая. Но на её маленьком беленьком личике сияли огромные ярко-синие глаза. Эти глаза Макару снились. Они улыбались, удивлялись, смеялись, сочувствовали, грустили… Девочку звали Милой. Имя казалось чуднЫм, но оно удивительным образом ей подходило. Сидя рядом, он стеснялся смотреть на Милу, но, когда она выходила к доске, ему казалось, что говорит она только для него. И неважно, было это правило по русскому языку или