оказалась не насыщенно-красной, а цвета сильно переспелых вишен [7], что поразило и меня; хотя чего еще можно было ожидать при такой степени внешних различий?
— А у тебя какая-то светлая, — не растерялся тот. — Интересно, правда?
— Да ты вообще упырь какой-то… — брезгливо скривился стоящий напротив. — И где там Волшебный народ? Уверен, что ты к ним не имеешь никакого отношения.
— Не передумал еще идти в Карнин-гул? — подтрунил Маура над другом. — Разочаруешься окончательно.
— Да чего уж теперь передумывать? — печально вздохнул Калимак. — Всяко я от тебя не отойду, пока не буду уверен, что ты в порядке.
Мой хозяин благодарно кивнул ему; затем вновь завернулся в одеяло и сел, прислонившись к стволу дерева и прикрывая глаза.
— Почему у тебя вообще такая гадость в сумке была? — не выдержал Калимак, повернувшись к Аргону.
— На случай пищевого отравления, — пояснил странник. — Спасибо тебе, что не добавил еще и рвотного.
— Фу! Ну и наборчик, — Калимак почесал в голове. — Я думал, ты достаточно умен, чтобы по ошибке не травануться чем-то.
— Я бываю в дальних странах, где много незнакомых плодов и растений. Поэтому лучше иметь это на всякий случай.
— А я бы сказал, что тебя уже не раз прикончить пытались, в том числе и отравить, — крайне проницательно предположил Калимак. — Сдается мне, что у тебя очень много врагов, Аргон.
— Ты прав, — со вздохом признал Странник. — И у них есть на то причины. — Враги появляются у всех, кто пытается что-то в этом мире изменить.
— Зачем тогда пытаться что-то менять? Пусть бы каждый жил себе да жил, никого не трогая. И проблем бы себе тогда не наживал.
Я невольно поддакнул.
— Ваша наивность прекрасна, — усмехнулся Аргон. — Жаль, что такой подход к жизни разделяют немногие. А отсутствие агрессии и жестокости встречаются еще реже. Поэтому мы так хотели… — он осекся, поняв, что слишком разоткровенничался.
— Чего вы хотели? — подозрительно взглянул на него Калимак.
— Мы хотели научиться жить без войны, — закончил тот. — Хотя, судя по недавнему происшествию, вижу, что агрессия — часть и вашей натуры.
— Это ты на что намекаешь? — снова сжал кулаки его собеседник.
— Я имел в виду ночную атаку разбойников, не более того, — осадил его Аргон.
Подумав про раненого товарища, Калимак чуть наклонился к Аргону и озабоченно спросил, понизив голос:
— А что, если ему этих твоих порошков дать? Раз они яд выгоняют из тела…
— Не поможет, — покачал головой Аргон. — Отравление не от пищи. Яд попал прямиком в кровь.
— А тебе бы все издеваться надо мной, Каль, — подал голос Маура со своего места, косясь в нашу сторону.
— Так ты не спишь? — обернулся к нему Аргон.
— Не сплю. Давайте-ка пойдем. Если вы все уже оправились.
Мы тщательно собрали разлетевшуюся по поляне посуду и раскиданные одеяла, и снова двинулись в путь.
* * *
Дни тянулись мучительно долго, хотя по моим подсчетам их прошло не более пяти с тех пор, как мы вышли из Биреля. Из-за возникшей срочности Аргон почти не давал нам передохнуть в течение дня, и решал остановиться на привал только тогда, когда идущий впереди него Маура начинал часто спотыкаться, и лицо его серело от усталости.
— Я знаю, что вам всем тяжело, но чем раньше мы дойдем, тем лучше, — объяснил вечером Странник, когда мы сидели вокруг костра, изможденно опустив головы.
Он подал моему хозяину приготовленный горячий отвар из собранных им в лесу трав, очевидно, обладающих некими целебными свойствами.
Маура взял наполненную кружку, но она тут же выскользнула из его рук и упала в костер. Залитые угли зашипели.
— Обжегся? — обеспокоенно спросил Аргон.
— Нет, — резко ответил мой хозяин. — Уронил просто.
Странник наконец понял, в чем дело.
— Рука немеет?
— Ну да, — нехотя пробормотал мой хозяин. — Пальцы почти не слушаются. Вчера еще нормально было.
— Яд постепенно обездвиживает конечности, — удрученно кивнул Аргон. — Но мы успеем добраться до Карнин-гула до того, как это произойдет, — заверил он, видя наши с Калимаком встревоженные лица.
Он неуловимым движением приложил ладонь ко лбу сидящего рядом, не давая ему увернуться.
— Отстань! — гневно дернулся хозяин, сбрасывая его руку.
— У тебя сильный жар, — произнес Странник, не обращая внимания на его реакцию.
— Я всегда такой горячий, — возразил Маура.
— Ага, на нем можно перепелиные яйца жарить, — с невеселой усмешкой подтвердил Калимак.
Аргон, в свою очередь, молча сомкнул длинные пальцы вокруг его руки.
— Черт! — воскликнул Калимак от неожиданности. — Да что ж ты делаешь?!
— Показываю тебе разницу, — невозмутимо ответил чужак, затем снова повернулся к моему хозяину. — Маура, я все учел. Моя ладонь должна была показаться тебе горячей, а не прохладной.
Из оставшихся трав он заварил новую порцию напитка, на этот раз протягивая мне медную кружку, обернутую в жесткое льняное полотенце, и я с радостью поднес ее хозяину, наконец оказавшись хоть в чем-то ему полезным.
— Я удержу, — решительно взял он у меня кружку, несмотря на мой протест. — Правой рукой я еще могу пользоваться.
Когда Маура неровной поступью отошел к кустам, снова отказавшись от моей помощи, Калимак наклонился к Аргону, озабоченно спрашивая вполголоса:
— Как долго он еще сможет идти?
— Не знаю, — покачал головой Аргон. — Я первый раз вижу, чтобы с таким ранением вообще держались на ногах, тем более столько дней подряд. Ясно, что он только ради вас крепится. Нам нужно поторопиться. Как только начнет светать, двинемся дальше.
Мое горло сдавило подступившими слезами, и я кусал костяшки пальцев, чтобы не выдать свои горечь и тревогу от услышанного.
Среди ночи я, не выдержав, наклонился к лежащему на расстеленной шерстяной накидке хозяину, и предельно осторожно, чтобы не потревожить его прерывистый сон, дотронулся ладонью до его лба. Ощущение было сродни прикосновению к раскаленному плоскому камню в очаге, на котором жарили лепешки. Я не понимал, как живой человек может выдержать такой жар. И меня вновь охватил страх, что он вскоре совсем не сможет двигаться. Наверное, эти мысли крутились и у него самого в голове. Но с нами он своими страхами не делился.
В предыдущие три ночи на страже оставался Аргон, давая нам всем отдохнуть; поэтому на этот раз мы дежурили попеременно с Калимаком. Маура по-прежнему пытался настоять на справедливом распределении дежурства между всеми, и Аргон для вида соглашался, но все равно почти наверняка бодрствовал и был начеку, ни разу не оставив моего хозяина сторожить в одиночестве.
После атаки разбойников мы, наученные горьким опытом, разводили костер только там, где скалы и холмы надежно скрывали огонь от посторонних глаз. К счастью, местность позволяла легко находить подобные уголки, иначе мы бы совсем окоченели в эти холодные осенние ночи.
Где-то после полуночи меня на посту сменил господин Брандугамба, но я долго еще не мог уснуть и ворочался на тонкой накидке, не защищавшей от острой гальки под ней. В свете догорающего костра я видел, как прислонившийся спиной к скале Калимак заботливо держит голову друга у себя на коленях, подложив свою накидку, и круговыми движениями поглаживает его плечо, пытаясь унять боль.
* * *
Шел шестой день пути, и мы устало опустились на землю, кто где, сбрасывая с плеч тяжелые мешки так, что они с шумом плюхались на сухие ветки, сплошь покрывавшие поляну. Ветки жалобно потрескивали, словно сетовали на жестокое обращение.
Аргон сгреб в кучу несколько длинных жердей, чиркнув над ними неким крошечным плоским прутиком, выбросившим искры мгновенно и без усилий с его стороны. Если бы не он, мы бы ни за что не развели костер так быстро в этих диких местах, под пронизывающим ветром, выбившись из сил так, что даже уже не удивлялись происходящему. Если бы не он, мы бы вообще не оказались в такой ситуации, шепнуло что-то во мне.
Мы вытащили черствый хлеб, завернутый в плотную ткань, спасавшую его от сырости и плесени. За хлебом последовали сушеные ягоды и вяленое мясо, остатки купленного в Биреле. Наш предводитель подсел к Маура, уговаривая его съесть что-нибудь. Хозяин согласился только на ломоть хлеба. Поели у дрожащего на ветру костерка, и наступила тягостная напряженная тишина. Эта тишина цепко сдавливала горло, душила, камнем наваливалась на грудь.
Почему, почему, почему никто ничего не говорит? — стучало у меня в мозгу. Как тоскливо и тревожно, и этот воющий в деревьях ветер, единственный, осмеливающийся нарушить гулкую безмолвность… Вот бы я обладал такой смелостью! Я бы закричал во всю полноту легких, только чтобы не слышать тишины, я бы… я бы запел, хотя у меня совершенно не было ни голоса, ни слуха, я бы…
— Великое небо, да чего замолкли все, словно вымерли?! — не выдержал и Калимак.
Маура, который сидел с закрытыми глазами, прислонившись спиной к дереву, вздрогнул и закашлялся от резкого движения.
Калимак поежился, словно осознав произнесенные только что слова.
— Слушайте, ну может, споет кто, для поднятия настроения? У меня самого уже сил нет.
Тут он перевел взгляд на меня, приказывая:
— Ну-ка, толстяк, спой нам что-нибудь позадорнее!
Я открыл рот от изумления, не веря своим ушам. Он что, мысли мои услышал? Так я же не по-настоящему петь хотел, это было преувеличение… А теперь, как назло…
— Ну, чего замер, как овца-недотрога? Пой давай. Веселее всем будет.
Хоть я тоже устал до невозможности, и публики всегда стеснялся, но открыто воспротивиться приказу не смел. Я оглянулся на хозяина с надеждой, ожидая, что он встанет на мою сторону и отменит это пожелание. Он же меня знает, и не даст мне позориться…
Но Маура не вмешался.
Пришлось запеть, покачиваясь от усталости, хриплым незвучным голосом. Однако сидящих это действительно развеселило, хотя бы потому, что я сильно фальшивил, напевая одну из известных в нашей деревне песенок, которая первой пришла мне в голову после слов Калимака:
Раз и два, по мосту через речку,
Раз и два, поскакала овечка,
Три-четыре, и кубарем в воду —
Скользкий мост в плохую погоду…
Раз и два, и радуга выйдет,
Раз и два, ее не обидит,
Три-четыре, скачет овечка,
Солнце светит ярко над речкой…
На глаза наворачивались слезы, но я покорно продолжал петь, и щеки мои горели от стыда, как только я бросал взгляд на Калимака, покатывающегося со смеху. Я повернул голову и стал смотреть на хозяина, на его едва заметную улыбку и постепенно разгладившиеся две вертикальных морщинки над переносицей, которые раньше возникали иногда, когда он хмурился. В последние дни они не покидали своего места поперек сведенных от боли бровей. И чтобы они исчезли, я готов был петь до посинения.
* * *
На седьмой день впереди наконец заискрилась тонкой серебристой змейкой долгожданная река, о которой говорил Аргон — теперь только она отделяла нас от Карнин-гула, а значит, от помощи и отдыха. Дойдя до берега, мы в изнеможении сняли ношу с плеч и с тревогой поглядели на реку. Вблизи она оказалась гораздо шире, чем мы думали.
— А мост-то где? — осведомился Калимак. — Или как перебираться будем?
— Надо передать, чтобы прислали проводника, — не вдаваясь в подробности, ответил Аргон.
— То есть
