может, дети...
- Да не нужен он и детям…
И отворачивается к засиженному мухами окну. И смотрит на буйствующую крапиву, кроме которой в его огороде уже ничего не растет, - нет ни сил, ни времени».
2013
Привет, братец! А мы на даче, Агнешка нас привезла и вот сейчас внучку на качелях качаю… Нет, у нас тепло, солнышко светит, а у тебя?.. Вот и хорошо… Ага, завтра иду закупать продукты для тебя… Ладно, успокойся, не так уж это мне и трудно, а для тебя какая-никакая, а радость. Конфет каких купить?.. Ну да, знаю, «Алёнка» называются. А еще каких?.. Хорошо, сама посмотрю. Пресервы из горбуши привозить?.. Хорошо, не буду. Творожку вкусного в банках, шоколадного плавленого сыра и, конечно, котлеты из трески испеку, зельца «Деревенского» куплю, да?.. Ой, аж два килограмма!.. Ну да, если заморозишь… Всё, заказ принят, но пока выползай-ка на солнышке греться!.. А ты потихонечку, помаленечку, со своим Кейтом поговорите… Ага, на этот раз я сама всё привезу… Да ладно, возьму сумку на колёсиках, так что не надорвусь… Пока, до вечера, до «спокойной ночи»!
И то был последний телефонный разговор с братом…
И на другой день поехала в Карачев, вначале позвонив ему: калитку, мол, открыть сможешь? Знала: вешает на неё замок, спасаясь от пьяниц. И сидел у ступенек в коридор, ждал. Пристроилась на перевернутом ведре, вынула пакет со свежими помидорами, клубникой, грушами. Но надо бы их помыть, порезать, а как пройти в дом? Кей привязан у порога, меня не узнаёт, мечется. Из пакета вынула пару курьих ножек, бросила ему. Из-под коридора выглянули кошки, смотрят в глаза. Дала и им, но опять: как пройти в дом?
- Собачка красивая, собачка умная, разреши пройти! - Лает, скалит зубы. - Кейт, ну пожалуйста! - Нет. Взяла еще пару лапок, протянула: - Кейт, разреши, я только за ножом!
И пошла прямо на него, лающего. Вот-вот - за ногу! Но нет, пропустил. Нашла нож, отмыла, снова смело, - чтоб знал пёс: не боюсь! - прошла мимо, всё так же лающего, очистила грушу, порезала, протянула брату. Поддел кусочек ножом.
- Ви, не надо ножом, возьми рукой, а то упадёт. - Нет, снова поддел. Груша упала. - Ну, вот, видишь!
А потом вместе пробирались в хату: я - впереди, он - опершись на моё плечо, медленно переставляя то одну, то другую ногу. Вот и у кровати. Присел, прилёг.
- Может, обезболивающее выпьешь? - Ага, выпьет. - А где таблетки? - Не знает «где», а потом:
- Да утащили. Они их любят. - Черти! Замолчал. Но слышу: - Вон там пакет, в нём поищи. - Поискала. «Кетарола» не нашла. – Вот-вот, его-то и украли.
И пришлось идти в аптеку. Купила и сока яблочного, колбасы, сметаны, творога. Поел, остальное попросил спрятать в ящик, что рядом с кроватью.
Начало смеркаться.
- Ви, я поеду. Ведь у тебя даже прилечь негде. Но завтра приеду, и пораньше.
А на следующее утро услышала голос Наташи: позвонил сосед Сашка и сказал, что Виктор лежит на полу, на кровать взобраться не может, и она с Максимом на машине друга едут в Карачев, чтобы привезти его к себе.
Когда пришла к Наташе, цепко смотрел потемневшими, бездонными глазами, здоровой рукой не отпускал мою. Что хотел сказать, но не мог?..
Врача ждали до четырех. И пришел. Пожилой, низенький, не поднимающий глаз. Взглянул на ноги Виктора, покачал головой, Виктор - на него. И даже вроде бы улыбка мелькнула, - понравился ему врач, знаю. А тот присел на краешек кровати и на табуретке стал выписывать рецепты, объясняя действие лекарств себе под нос, но вдруг услышала:
- И зачем живём? Ведь все равно умираем, умираем. Да и планеты гибнут, в Космосе такое невообразимое творится!..
И уходил, - маленький, серенький, - словно извиняясь.
... Крик отчаяния - во мне! И заглушить его, - ничего, мол, рано или поздно все уходят, - не могу. Только - на балконе, когда слежу за полётами стрижей… Или как сейчас: на Красной площади моросит дождь, зрители под зонтиками, а на сцене - двухтысячный хор в честь праздника славянской письменности и культуры. И как поют! Словно бдение соборное.
... И снова его взгляд тёмный, бездонный… и уже устремлённый не в этот мир, - в иной!
Но что сказать хочет? Глажу по руке, по волосам: тебе тяжело, но ты не один, мы любим тебя… еще подержишь в руках книгу - роман свой. Смотрит, не отрываясь. Что сказать хочет?!
А перед сном – снова тот хор. И прекрасные песни, и яркие зонтики… но зловеще-яркий закат над башнями Кремля.
... Уже лежит, отвернувшись к стене. Устал бороться. Ви, ну пожми руку, если слышишь! Будто не слышит. Ви, ну пожалуйста, взгляни, подмигни! Ведь дочке жал руку!
А Настя прилетела из Испании. Красивая, улыбающаяся Настя. Склонялась над отцом, что-то рассказывала, трепала за руку. И отзывался! Но не мне. Чем обидела?
... Незадолго до болезни Натали ездила к нему и, чтобы взбодрить, сообщила:
- Люда обещала в сентябре издать твой роман.
А он лишь рукой махнул:
- Какая разница? Выйдет со мной или без меня…
И мне как-то - по телефону:
- Всё. Поставил последнюю точку в своей эпопее.
А раз последнюю… Да и жить в Карачеве одному уже не под силу, а без того и другого…
... Прислала договор на издание «Троицына дня» Люда Жукова, а он и не захотел его подписывать.
- Ви, почему? Ведь Люда уже три года хлопочет. Нельзя так, братец, нельзя.
Знаю, вижу: слышит, но… И посадили в кровати. Натали, поддерживая, прижалась спиной к его спине, а я водила его рукой с ручкой по договору и, наконец, кое-как вывели: «Сафонов».
... Снял нагрудный крест. Почему?!
- Наташ, может, мешал?
А, может: за что, мол, Бог меня вот так?.. я же молился ему! Нет, не может он так думать, не может! Или: зря, мол, жизнь положил на роман, а не на семью. Нет, не надо ему и так думать, не надо! Невыносимо, тяжко беспомощному - с такими мыслями!
День тот был жаркий, наполненный радостной весенней зеленью и солнцем. Не думала, что на кладбище придут столько… И говорили его ученицы. И как же искренне, взволнованно благодарили учителя!
А я и не знала, что их столько… Ну да, они же из другой, неведомой для меня жизни брата.
И я: Виктор был мне отцом… лучшее во мне – от него… не встретила человека более цельного, ибо всю жизнь – «Троицыну дню», хотя и не издал… и до праздника Троицы не дожил всего один день… а, может, в этом что-то и есть?
Потом - небольшой фильм из его фотографий, смонтированный дочкой и внучкой за ночь.
И песня его любимая: «…А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звёзд весенний салют, а на том берегу мой костёр не погас…»
Виктор - о своём романе:
Роман «Троицын день» я начал писать под керосиновой лампой осенью 1950 года в деревне Алымово Карачевского района Брянской области, куда попал преподавателем физкультуры после поступления в Ленинградский университет на заочное отделение филологического факультета. Квартировал у вдовы с двумя детьми и ей за мой постой выделяли немного керосину и несколько чурок сырых осиновых дров, которые пригождались моей хозяйке для выпечки хлеба, так как от соломы его не «захватывало». Замешанный на картошке, он получался с синеватым отливом и такой прочный, что только молодые зубы и могли его разжевать.
После войны в колхозах на трудодень почти ничего не выдавали, зимой от стужи в хатах промерзали углы, а людям не давали даже соломы, чтобы хотя бы ею немного протопить печки, но зато весной на полях сжигали целыми скирдами.
А при Хрущёве колхозников обложили налогами даже на сады, люди стали их выпиливать, и за сорванный колосок давали восемь лет тюрьмы.
- Больно ты много болтаешь, Сафонов! - не раз упрекал меня начальник Карачевского отделения КГБ Пивень, вызывая на беседу по поводу какого-либо очередного доноса моих соглядатаев. - Садись, пиши, объяснительную.
Но не трогал, так как знал, что во время оккупации работал я в подпольной организации. И Карачевским подпольем интересовался не только Пивень, но и я сам. Взявшись описывать его деятельность и трагическую гибель, пошел глубже в историю характеров и впутался в роман с охватом действия в полста лет, а посему судьба подполья осталась где-то на периферии романа.
Шли годы. В 1958 году романом заинтересовались, он обсуждался на втором Всероссийском семинаре в Ленинграде, где получил высокую оценку, - у автора отметили «редкое драматическое дарование», - и рукопись была рекомендована к изданию. За это взялся Константин Симонов*, но вскоре в «Новом мире» его сменил Александр Твардовский, который ужесточил требования, а назначенный редактор начал бесцеремонно перекраивать сюжет. Я категорически не согласился и забрал рукопись из редакции. А тут еще выступил Никита Хрущев с погромной речью против писателей, которые якобы прячутся от современности за историческую тему, так что на печатание романа не оставалось никаких надежд. Молча, принял я вызов и по-мужицки занялся землей. Этот, исстари благословенный труд, укрепил мои нервы, характер, волю и я вытащил семью из нужды, да и роман тоже, - из первых пяти частей он разросся до четырнадцати потому, что я включил в него много новых героев и событий, которые заменили мне реальность. В мире, созданном моей фантазией, жили благородные честные люди с возвышенными характерами, и мне было с ними хорошо, они поддерживали своим рыцарским благородством, перед ними нельзя было проявлять слабость.
Когда-то своим ребятам из литературного кружка говорил: «Дармовая работа – самая интересная потому, что ее оплачивают не люди, а сам Господь, даруя бессребреникам благодать, открывая дорогу в Царство Небесное, в Вечность!
И нет у человека больше счастья, чем приобщение к ней!».
Февраль 2012 года.
Виктор Сафонов. «Троицын день»
Глава 1
Обширный господский дом располагался на возвышенности и был окружен со всех сторон садом, но от небрежения тот заглох: буйно и вольно в нем разрослись кусты крыжовника и малины, загустели, одичали, наплодив множество тайников в своих густых куртинах. Как душу замкнутого человека, знали его лишь те, кто часто ходил по его тропкам, прятал в нем тайны своей души и сердца, а для посторонних был он дик и строг, своенравен и прихотлив. В полуразрушенных, заросших диким разнотравьем клумбах рядом с бесхитростной полевой ромашкой цвели живописные флоксы, одолев густую крапиву и сочетавшись с ней в непролазную
