гулкий замедленный треск пулемета «Максим». Немцы пока не определили, откуда прозвучал выстрел.
Сиротинин выстрелил, попал «командиру» куда-то под брюхо. Танк дёрнулся и замер. С грохотом сдетонировал боезапас. Башня кувыркнулась набок, из отверстия с ревом ударил и тут же опал столб пламени. Танк горел, потрескивая, как поленница дров.
Николай выстрелил по броневику, идущему впереди колонны. Солдаты выпрыгивали на землю, прятались за бронированные борта. Следующим сержант поджог танк, объезжавший подбитую технику. Один танк свернул на обочину и застрял в бочаге.
— Никуда не уезжай, — попросил Сиротинин. — Освобожусь, добавлю…
Сержант довернул пушку и подбил танк, замыкающий колонну. В танке взорвались снаряды, и башня свалилась, как шапка с головы.
Танки водили башнями, выискивая, откуда стреляет пушка, но рожь хорошо скрывала позицию Сиротинина, а волны от ветра смешивались с волнами от ударных волн при стрельбе.
Следующим выстрелом Сиронинин подбил грузовик с пехотой в середине колонны. Только на седьмом подбитом танке немцы поняли, откуда ведётся обстрел.
Сиротинин словно почувствовал того фашистского танкиста, который первый определил, откуда стреляет русская пушка. Сержант увидел, как поворачивается танковая башня в его сторону, как опускается орудийный ствол вниз, выцеливая его, Сиротинина. Сержант шкурой чувствовал, как фашистскому танкисту, вражескому башнеру хочется выстрелить первым… Всё замерло. Только железный шелест крутящейся башни.
Бешено-радостно глядя на вражеские танки, Сиротинин бросил снаряд в дымящееся отверстие казенника:
— На, сволочь! Не жалко!
Не успел фашист выстрелить первым. Выпущенный советским артиллеристом бронебойный снаряд проломил боковую броню фашистского танка.
Железный ящик с черно-белым крестом вздрогнул, покрылся испариной дыма, башня замерла. Не жилец он на белом свете, порадовался Сиротинин и всадил ему в бок ещё один снаряд. Внутри танка гулко рвануло, башня, скособочилась и осела набок.
Немецкие танки открыли по позиции Сиротинина шквальный огонь.
Пространство вокруг пушки грохотало, гудело и рычало, будто небо столкнулось с землёй. Падала на голову земля, взметались в небо огненные вихри… Но и на шоссе поднимались новые чадные столбы над загоравшимися танками, которым некуда было уйти со ставшего ловушкой шоссе.
«Неубитый» броневик открыл по Сиротинину пулемётный огонь. Тремя снарядами Сиротинин «успокоил» броневик.
Вокруг бронещита мело пулями. Смерть кружила хороводом вокруг пушки, подступала всё ближе. Сиротинин хотел обогнать её, успеть до того, как она заглянет ему в лицо пустыми глазницами и запляшет над его телом, сжечь ещё один танк… И ещё один… И ещё...
— Я устрою вам русскую баньку, — приговаривал Сиротинин после каждого выстрела. — Вы меня хотите выпороть «свинцовыми вениками», а я заставлю вас купаться в кровавой реке… Ох, сколько вас останется здесь навеки!
Осколком Сиротинина ранило в левую руку. Стрелять из пушки в одного — тяжёлая физическая работа. А раненому — тем более. Но Сиротинину казалось, что ему помогают стрелять погибшие товарищи.
Наводчик Тимохин вместе с ним поворачивает ствол орудия маховичком. Ставит прицел в соответствии с дальностью стрельбы и поднимает рычаг-стрелку.
— Прицел один-шесть!
Замковый Фокин открывает затвор орудия.
Заряжающий Шматько с силой загоняет снаряд в казенник, замковый Фокин закрывает казенник затвором.
— Огонь!
Выстрел бьёт Сиротинина по ушам — некогда закрывать уши ладонями, надо торопиться — подносчик Хайбулаев уже протёр ветошкой следующий снаряд…
Горящие танки перегораживали шоссе. Справа и слева от шоссе, увязая в грязи, расползались гитлеровцы, выбравшиеся из огня. В середине горящей колонны, скрежетал по асфальту, ворочался танк, расталкивал по кюветам машины, давя убитых и раненых, пытался выбраться в хвост колонны.
— Ну чего ты толкаешься! — с издевательской укоризной проворчал Сиротинин, и всадил ему в бок бронебойный снаряд.
Танк скособочился от удара болванки, проломившей броню, и замер. Хоть взрыва и не последовало, но разлетавшиеся внутри башни осколки после удара бронебойным поразили экипаж.
Сиротинин механически нагибался к прицелу, руки сами крутили маховички, направляя ствол вдоль дороги, где в дыму шевелились живые и горели подбитые машины. Перекрестие нащупывало то гусеницы, то борта танков. Сиротинин не разгибался, даже головы не поворачивал, когда ствол орудия дергался назад при отдаче. И торопливо вставлял в казённик новый снаряд.
Сержант слышал истошный нечеловеческий вой горевших немцев.
Запас снарядов уменьшался. Пришлось стрелять более расчётливо.
Ещё два танка взорвались, выпустив в небо клубы чёрного дыма.
Сиротинин улучил момент, вытащил фляжку и допил остатки воды. В ушах звенело. Кровь пульсировала в затылке. Ноги устало гудели. Не разгибавшаяся два часа спина ныла. Рана, о которой он забыл в пылу боя, начала жечь с новой силой.
Сержант привалился к щитку пушки, пересчитал результаты своей «охоты»: одиннадцать танков, четыре бронетранспортёра и грузовик чадили на дороге.
Сколько осталось снарядов? Снарядов осталось восемь… Семь осколочных и один бронебойный.
Немцы открыли по Сиротинину миномётный огонь. Это плохо. Умелый миномётчик может и в человека попасть.
Отследив, откуда ведёт огонь миномётная батарея, Сиротинин выпустил по ней семь осколочных… Батарея умолкла.
Остался последний, бронебойный.
«Ну, ещё одному танку борт пропорю, и можно со спокойной душой уходить, — подумал Сиротинин. — Фашисты хорошо заплатили за смерть ребят».
Он устало наклонился, вытащил снаряд из ящика, с кряхтеньем распрямился. Автоматная очередь не дала ему шагнуть к пушке…
Сиротинин удивлённо оглянулся. За спиной у него стоял гренадёр с автоматом.
«Ну и чёрт с тобой, — устало подумал сержант. — Всё равно я вас…».
Немец выпустил ещё одну очередь…
***
Оберст (прим.: полковник), командовавший колонной, был поражён тем, что их разгромил один-единственный красноармеец. Он объявил русского артиллериста героем и приказал похоронить с почестями.
У могилы выстроились остатки личного состава разбитой бронеколонны.
— Не важно, что этот русский — наш враг. Он в одиночку разгромил бронеколонну. Если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы бы завоевали весь мир. Учитесь у советского воина защищать Faterland — своё отечество.
В знак уважения к герою оберст приказал дать три залпа из карабинов.
***
Кроваво-красное, расплющенное огромной каплей солнце легло краем на горизонт. Уставшие, и оттого шагавшие неторопливо, бойцы Говоркова вышли к шоссе. По дороге от Мостов ползли два тяжёлых КВ. Откуда-то с запада послышалось гудение самолётов.
Скоро появились «Юнкерсы». Штурмовики, скользнув на крыло, словно рассматривали танки.
Танки спокойно двигались вперёд. Люки на башнях танков были закрыты, танкисты не видели штурмовиков.
Первый штурмовик упал вниз, сбросил бомбы, свечой взмыл в небо. Над танком блеснула вспышка, сквозь вой самолётов прорвались звуки взрывов. Облако пыли и дыма окутало передний танк.
Ещё два штурмовика сделали кувырки и с рёвом бросились вниз, уничтожили второй танк.
Ни одного выстрела из зенитки. Ни одного нашего истребителя над дорогой. Немцы бросали бомбы, как на учебном полигоне.
Рота Говоркова двигалась вперёд. Просто вперёд. Конечного пункта движения не знал никто.
Жарко. Хочется пить. Дьявольски хочется. Во фляжках булькает вода, но её так мало, что последние глотки остаются на крайний случай. Гимнастерки и пилотки черны от грязного пота. Там, где гимнастёрки подсохли, выступают белые разводы соли. Ботинки и обмотки серые от пыли. Бойцы то и дело вытирают изнанками пилоток или рукавами посеребренные пылью, в потёках пота лица с потрескавшимися от жажды чёрными губами.
Не потеют, кажется, только трое: Говорков, старшина Семёнов и красноармеец Корнеев. У Лукича лишь мелкие бисеринки на загорелой, как кора дерева, шее, а у Говоркова и Корнеева влажные лбы. Корнеев скатку надел, как хомут, на неё взгромоздил станок пулемёта, чтобы не тёр плечи, шёл размеренными широкими шагами.
Тело пулемета несёт второй номер Корнеева красноармеец Тишкин. Весит тело поменьше станка, но нести его неудобно. Отупевший от духоты и усталости Тишкин то и дело перебрасывает его с плеча на плечо, кладёт то так, то этак, но железо от перебрасываний не становится мягче. Удобнее всё-таки держать на правом плече, на скатке.
В сумерках рота подошла к переправе. У моста шумело огромное скопление людей, автомобилей, повозок, бронетехники, тягачей и тракторов.
Поняв, что своего комбата в этом столпотворении не найдёт, зная, что подобное скопление войск — лакомая цель для немецких штурмовиков, Говорков повёл роту вверх по течению, к посёлку Шестилы, до которого километров тридцать пять. Перебираться на ту сторону вплавь в этих местах невозможно, во-первых, по причине отсутствия плавсредств — с оружием без плавсредств далеко не уплывёшь, а во-вторых, по причине заболоченности поймы — подойти к реке практически невозможно.
Вскоре после того, как рота Говоркова отошла от Мостов, оттуда послышался гул канонады.
На небольшой клочок земли перед мостом немцы обрушили огонь артиллерии и минометов, налетели штурмовики, началось кровавое побоище. Бой за мост, несколько раз переходивший в рукопашные схватки, продолжался всю ночь. Прижатые к реке, советские бойцы дрались до последнего, отбили все немецкие атаки.
Расстреляв боеприпасы, под огнем пытаясь пересечь болото и добраться до восточного берега, бойцы тонули в трясинах и в реке. Территория у моста и сам мост были завалены убитыми и умирающими, множество трупов медленно плыло по течению жутким хороводом. Вода шевелила их руки, волосы. Казалось, плывут живые люди. Взрывы подбрасывали мертвецов, сталкивали друг с другом. Воды Немана побурели от крови.
Удержать мост обескровленные части корпуса Мостовенко не смогли. Войска ушли, оставив мост целым, потому что взрывчатки для его уничтожения не хватило, а попытка танкистов разрушить фермы моста из пушек не удалась.
= 4 =
— Жрать-то как хочется! — простонал один из бойцов.
— Голодать полезно, — уверил другой. — В тощего бойца врагу труднее попасть.
«Где накормить роту?» — думал Говорков. — От роты осталось одно название. Людей — тридцать один человек, меньше взвода.
Шли параллельно реке. Немцев Говорков не боялся. С четырьмя станковыми пулемётами пехота не страшна. А немецкие танки по лесным стёжкам-дорожкам не ходят.
Шли без карты, примерно на юг. Узкие тропинки вились в чаще, обходили топкие места. Вроде в нужную сторону ведут, и вдруг поворачивают, куда не надо, и неизвестно, куда приведут.
Если не выйдем на Шестилы, думал Говорков, то со временем непременно пересечём шоссе Брест—Минск. До него меньше трёхсот километров. Неделя ходьбы. По шоссе наверняка отступают основные силы. Топать малой группой на восток по непроходимым лесам и болотам — дело ненадёжное, так что надо примыкать к крупным частям.
Окончательно стемнело. Рота вышла к ручью. Здесь Говорков решил остановиться
