советскую территорию, почти вдвое превосходящую территорию рейха! Адольф Гитлер сказал, что мы взяли два с половиной миллиона пленных, свыше семнадцати тысяч танков, уничтожено пятнадцать тысяч самолетов. Мир подобного не видел! — воскликнула женщина с восторженным удивлением.
— …Большевиков поддерживают торгаши-евреи из Великобритании и Соединенных Штатов, жаждущие руками красных уничтожить Германию! — убеждённо заявлял молодой мужской голос.
— …Говорят, англичане и евреи, — громким «секретным» голосом рассказывала одна женщина другой, — переодеваются в немецкую санитарную форму и тайно добивают раненых!
На подиум выбежали почти раздетые танцовщицы, принялись исполнять что-то древнегреческое или египетское, демонстрируя груди, ягодицы и стройные ножки. К подиуму тут же потянулись фронтовики, соскучившиеся по обнажённым женским телам.
— …Мои подруги, у которых мужчины служат во Франции или в Северной Европе, жутко довольны, — с гордостью рассказывал женский голос. — Вы представить себе не можете, что шлют им оттуда наши солдаты: продукты, ткани, бельё, платья, меха. Такую войну можно вытерпеть.
— А у моих двух подруг мужья служат на Восточном фронте, — печально возразил другой женский голос. — Женщины живут в постоянном страхе. Каждый день почтальон может вернуть им письмо на фронт с пометкой:
«Пал на поле чести». Да вы и сами видите, что газетные полосы сплошь заполнены объявлениями о смерти. Геббельса уличают во лжи рассказы отпускников и раненых о тяжёлых боях под Москвой.
— Запад рухнул сам, а на Востоке приходится сражаться не на жизнь, а на смерть, — констатировал мужской голос. И тут же ободрил: — Но мы победим и поселимся там.
— «Колосс на глиняных ногах», каким представляли Россию фюрер и его генералы, не падает, — негромко заметил другой мужской голос. — Оправившись от первых тяжких месяцев, они сопротивляются, как ненормальные!
— Их заставляют сопротивляться комиссары! — возмутился женский голос.
— Так заставить сражаться невозможно. В России против нас воюет весь народ. Эти ужасные партизаны… Сколько от них хлопот! Русские мужики сжигают посевы. Русские рабочие увозят заводы и уезжают на Восток сами, а что остаётся — разрушают. Везде мины, западни. Русские не сдаются, даже попав в безнадежное положение. Ломают наши тактические и стратегические планы. И свирепо атакуют. Такое впечатление, что их ресурсы неисчерпаемы. Передовые части вермахта уже видят колокольню Ивана Великого, но Москва не собирается капитулировать. Они воюют не по правилам!
— Воюя по правилам, советы давно бы проиграли.
— Даже некоторые «ПГ» (прим.: партайгеноссе — член нацистской партии) перестали болтать о близком «победном конце», — добавил другой мужской голос. — Колосс на глиняных ногах оказался поразительно стойким. Похоже, он спит. Когда русский колосс очнётся и придёт в движение, нам может не поздоровиться.
— Проблема в неистребимой русскости наших противников. Иванов не переделать ни в Жанов, ни в Гансов. Они были, есть и будут русскими. Мы в цивилизованной Германии вырубили все столетние буки и корабельные сосны, а русские продолжают жить вне цивилизации в тех же дремучих лесах, что и их далекие предки.
За столом «номер один» встал оберштурмфюрер. Он поднял бокал до уровня третьей пуговицы мундира, локоть согнул под прямым углом, как предписывала военная традиция, и пролаял:
— Meine Herren! Стоящие перед нами задачи выходят за сугубо военные рамки. Наша миссия не только военная, но и политическая! Мы род, раса, народ, имеющий право на законную власть над миром. Веками перед белокурой расой стояла задача нести миру счастье, культуру и порядок. Мы — носители Нового Порядка! При Новом Порядке Европой будем править мы, немцы. Остальные будут работать до полного истощения или смерти. Вслед за великогерманским рейхом придет тысячелетний германо-готский рейх, наступит арийская эра. В гигантском государстве немцев, занимающем всю Европу, все культуры, кроме немецкой, будут уничтожены. Франция будет обслуживать наши продовольственные нужды. Париж станет солдатским борделем, — обер-лейтенант широким жестом указал на танцующих стрептизёрш. — Русские завалят нас мясом. Мяса у русских много. Иваны — дети природы, едят то, что немцам непотребно, спят стоя, как кони, наивны, как домашняя скотина… За Новый Порядок, meine Herren!
— За Новый Порядок! — ответили сослуживцы слаженным хором.
Одним движением, будто в строю, все подняли бокалы, залпом выпили и одновременно, будто винтовку к ноге, с громким стуком поставили бокалы на стол.
Оберштурмфюрер удовлетворенно кивнул. Ему нравилось единство движений сослуживцев.
Стриптезёрши убежали, повиливая круглыми попочками. На эстраде барабан отбивал неторопливый ритм. Флейта подхватила чёткую, но грустную мелодию народной песни. Солист запел бархатным баритоном:
Was wollen wir trinken, sieben Tage lang?
Was wollen wir trinken, so ein Durst?
Es wird genug für alle sein!
Wir trinken zusammen, roll das Faß mal rein,
Wir trinken zusammen, nicht allein!
(Что будем мы пить семь дней подряд?
Что выпьем, изнывая от жажды?
Мы выпьем все — и не однажды!
Мы выпьём все вместе, выкатывай бочку.
Напьёмся все вместе, а не в одиночку!)
За что только эту грустную народную песню сделали гимном люфтваффе?
Майер допил разбавленный шнапс, налил порцию неразбавленного. Приятное тепло из желудка поднялось в голову. «Вот ведь как интересно, — подумал Майер. — Пил ледяное, а поднимается тепло». И понял, что пьянеет. «Прав был официант, не разрешив мне пить пиво со шнапсом. Надрался бы, как свинья».
— Ехать на фронт? — рассуждал мужской голос от «стола номер один». — Что я там забыл? Грудь у меня и так в крестах и медалях, это для меня главное. Нет уж, пусть воюют без меня… Опять же, нехватка мужчин в тылу создаёт выгодную ситуацию в смысле спроса и предложения со стороны женщин…
Мужчины весело рассмеялись.
Майер усмехнулся. Таковы они, диванные герои.
Женский голос рассказывал:
— Один владелец ремонтной мастерской сказал своему клиенту: «У нас можно здороваться без «хайль Гитлер!» и вытянутой руки. Мы просто говорим друг другу: «Добрый день!» На следующий день его отправили в концентрационный лагерь…
Зал наполнялся. Открывались и закрывались двери, громыхали стулья, стучали тарелки, звенели фужеры, ножи и вилки.
Со стороны фронтовиков кто-то рассказывал:
— Кость немного кривовато срослась и палец отняли, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: теперь дальше местного гарнизона не пошлют.
— Да, тебя можно по-настоящему поздравить. А я не смогу выдержать того лицемерия, которое здесь творится. Хочу на фронт, к старым камрадам (прим.: к друзьям).
— Ты же недавно женился!
— В тылу это меня не удержит. Мой долг — с оружием в руках сражаться за фатерланд на передовой. Победа ощутимо близка.
— Между прочим, — продолжил «женскую тему» мужской голос, — на оккупированной территории наши солдаты сталкиваются с проблемами... когда хотят вступить в половые сношения с русскими женщинами. Те и слышать не хотят о «временных связях»... Нет, если за ними долго ухаживать... Но, чтобы так, запросто... Ни в какую!
— Поразительно, — хохотнул другой. — Они должны бы почитать для себя за честь...
— Между прочим, закон о чистоте расы запрещает вступать... — назидательно заметил третий.
— Да ладно! Не везде есть глаза и уши гестапо, а солдаты есть солдаты. Мужское естество требует своего.
Майеру захотелось покурить. Он похлопал по карманам и вспомнил, что курево закончилось.
Официант принёс украшенную потёками соуса и зеленью свиную ножку, по-царски возлежавшую на гарнире из тушёной капусты и россыпях жареного картофеля. Да, порция изрядная. А какой аромат!
Майер жадно сглотнул слюну, едва сдерживая себя, ухватил вилку… Ах, да! Он же хотел курить!
— Принесите, пожалуйста, курева.
— Из качественных могу предложить сигары «Черута», сигареты «Галльские» из Франции и наши «Юно».
— У русских была Machorka, — усмехнулся Майер.
— Machorka… — задумался официант, вспоминая сорта русских сигарет. — У нас таких сигарет нет. И каковы русские сигареты? В Сибири, по-моему, табак не растёт.
— В Сибири растёт русский сорт табака, Machorka. Это, скажу я вам, покрепче гаванских сигар и двойного кофе! Листья этого табака вручную рубят ножом. Из клочка газетной бумаги размером с ладонь сворачивают кулёк и набивают его рублёным Machorka. Такая газетная упаковка, начинённая сеном из Machorka называется «das Ziegebein» — «козья ножка»…
Майер почувствовал, что пьянеет. Приятно пьянеет. Видимо, сказывалась расслабленность от ощущения безопасности.
— «Черуту» принесите…
— Ох уж эти русские… Ziegebein… — усмехнулся официант, удивлённо качнул головой и пошёл за нормальной «Черутой».
Майер выпил неразбавленного шнапса и принялся за свиную ножку. Какой восхитительный вкус! Нежное сладковатое мясо поросёнка гармонировало с чуть кислой капустой и острым соусом, вкус которых подчёркивал пресноватый картофель… Бесподобно!
Официант принёс пачку «Черуты», предупредительно чиркнул зажигалкой.
Майер закурил, кивком поблагодарил официанта.
Да-а… Это жизнь… Не то, что в окопах или на марше… Грязь, пот, вши… Недосыпание, невозможность отдохнуть до полного восстановления сил, ожидание выстрелов из леса, из чистого поля, из-за угла… Майер вспомнил один из артиллерийских обстрелов. Та мощная огневая подготовка русских перемесила немецкие окопы основательно. Когда обстрел прекратился, Майер удивился, ощутив своё тело целым куском. Один из снарядов превратил часть окопа в огромную воронку, засыпал стрелка. Товарищи бросились откапывать его… Вот показалась рука с шевелящимися пальцами… Все лихорадочно разбрасывали рыхлую землю… Мокрую землю, обильно смоченную кровью… Землю, смешанную с внутрестями человека… Тело, у которого вместо живота была грязная каша из земли и кишок… Все замерли, выжидательно глядя на фельдфебеля. Рука в земле то ли шевельнулась, то ли это осела земля… Фельдфебель безнадёжно тряхнул головой, резко воткнул сапёрную лопатку в землю, аккуратно присыпал кровавые останки землёй…
От жирного мяса в животе разгорелся небольшой пожар, захотелось пить. Майер налил сельтерской наполовину со шнапсом, выпил.
«Ну вот… Напился, наелся… Делать в Берлине нечего… Свадьбы не будет, потому как невеста беременна от выбранного научным методом самца… Родит породистого арийца… Когда родит? Июль, август, сентябрь… Весной, короче. Какая разница! Не тебе родит, рейху… Фюреру… А мне-то как жить? Нормально жить. Ехать на фронт. К своим ребятам. Они, конечно, раздолбаи, но не предадут в серьёзный момент… Ребята в окопах… Гибнут… Может, и я погибну…».
Грустные мысли оттеняла печальная мелодия.
Ich hatt' einen Kameraden,
Einen bessern findst du nicht.
Die Trommel schlug zum Streite,
Er ging an meiner Seite
In gleichem Schritt und Tritt
Eine Kugel kam geflogen:
Gilt's mir oder gilt es dir?
Ihn hat es weggerissen,
Er liegt vor meinen Füßen
Als wär's ein Stück von mir
(Был у меня товарищ,
Ты лучше не найдёшь.
Барабан бил перед строем,
Товарищ шёл сбоку от меня
Размеренным натренированным шагом.
Пуля прилетела,
Выберет его или меня?
Его она пронзила.
Он лежит у ног моих.
Как будто часть меня)
От глубочайшей печали глаза Майера затуманились слезами, губы
