подготовкой под одеялами: «Налево» «Напра-во»! «Кру-гом»! И еще раз, «Кругом!» «Нале-во!» «Напра-во!». И мой сосед по шконке, нервный амбал Кулешов запутавшись в простыне как младенец с грохотом шлепнулся на пол.
После этого, завершая программу, Мага поправил длинную, иссиня-черную как у киногероя, чуприну,
- Черепа-ч!
- Мы-ч!
- Дважды два ч?
- Сто двадцать пятьч!
- А Фоку сегодняч кидач через херч?
- Фока решил всех построич.
Время идет. Дембеля на ушлых местах ищут замену. Туда отбирают тех молодых, кто не шарит морзянку. Кулешов крутится вокруг нового старшины. То и дело он вызывается на работы в каптерки. Когда никто не видит, откровенно предлагает старшине назначить за Кочу его. Да, сладкая вакансия сапожно-портяночного короля не дает Кулешову покоя. Он терпеливо выносит гнев и поношения замка Гуры и чмыря Фадейча, втихаря усмехаясь – с мученическим видом ходит по коридору учкорпуса и распевает заголовки газет – но тщетно. Морзянка не лезет. Чувство ритма отсутствует, слуха – нет, по ушам прошло стадо слонов. А, что такое «распевать заголовки?» Ну, не только они, здесь могут быть любые слова. Просто заголовки местных газет – или заголовки на стендах - они на виду, например «Боевая страда», «Ратный труд» и можно издалека контролировать все ли буквы исполнил ушлый амбал. Как поется, к примеру, слово… ну… «Труд?»
Проходящий Бродвеем мимо учкорпуса Фока-Батянов, управленец-завхоз в казенной одежде, всю жизнь посвятивший тому, чтобы сброд молодежи превращался в подобие армии, в тех, кто чеканно марширует в парадных колоннах, исполняет всегда, что прикажут и при этом молчит! Вдруг с содроганием замирает от звуков! «Та-а-ак!!! – слышит он ревущее нечто, - «Ре-ша-а-а – ет.» «У-нес-ла-а-а-а!» «До-о-ми-ки-и-и!» Какой домики-и-и – раздраженный голос Фадеенкова. «До-о-о ми ки» Кулешов??? Ты нарочно? Еще раз.
И снова и снова гудят в пустых коридорах надрывные вопли. У других взводов по классам своим уже начинает болеть голова, они требуют учить тормоза ночью! Почему их кресты давно принимают на слух?! Наши только руки разводят – Кулешов – это нечто. И Юрец не сдается, но твердо идет к поставленной цели. И снова и снова громада учкорпуса оглашается унылыми воплями, словно где-то на горном склоне мычит недобитый осел. Мычит и мычит.
«До-о-о-ми-ки. За-а-а-ка-а-ти-ки»
Старшина ускоряет шаги.
Кстати, Фока не знает морзянки. Это позволяет солдатам, используя жаргонный свист, безнаказанно отправлять старшину в срамные места. Также казарменный люд категорично взял за правило применять и в других случаях созвучные по смыслу для него кодировки. Например, типичная по вечерам перепалка.
- Дневальный, командуйте построение, – бубнит старшина в оружейке. Он сидит за решеткой, а говорит стоящему на тумбе Тимохе (тот отбывает свои пять нарядов). Старшина делает пометки в журнале сдачи дежурств. («И тут бардак, абы как все ведут. Ни-е-е-е, так не пойдет»)
- Рота, стройся-а, - произносит под нос Тимоха, поправляя очки. Его взгляд устремлен на журнал «Иностранная литература». Он лежит вместе с уставами на тумбочке, впритык к палевому кирпичу ГГС с микрофоном. Тимоха аккуратно слюнявит палец и перелистывает страницу.
- Дневальный! Тимофеев! – новый старшина уже выучил фамилию шланга, гнусавит настойчиво, - командуйте по Уставу.
- Сейча-ас, - не реагируя, «а-кает» облокотившийся на тумбу инфернальный читатель и перелистывает еще.
Старшина делает глубокий вдох. Он бы с глаз долой отправил Тимоху. Скажем, на КПП. Но там он спит. Как и в других нарядах. И лучше тумбы места не существует. И то, пока старшина где-то рядом. Иначе он либо валяется на кровати, либо торчит в «чайной», поставив за себя молодого.
- Как вы отвечаете… - – вновь погружаясь в журнал сдачи оружия бормочет старшина – ответьте по уставу, а потом постройте роту.
- Ец, товарищ страшный прапорщик. – зевает Тимоха, видит в стеклянных дверях соплеменника Пана, у которого он стырил журнал, – Пан, постройка мне роту. – властно акает Тимоха и показывает пальцем на снующие, орущие, скрипящие джунгли, устраивающие подушечные битвы.
- Тимоха-ч! – ахает в ответ Панов и хлопает себя по левой половине груди – Сердце мое больное – журнал!!! Кричи сам, бобрина! – и выхватывая брошюру, отбегает на безопасное расстояние, после чего строит обидные гримасы напарнику.
- Тимофеев, – настойчиво гнусавит из-за спины старшина, – не слышу…
- Сейчас, я сказал… - раздраженно бормочет Тимоха и хладнокровно спускается с тумбы, прыгает на Панова, вырывает журнал, но Пан крепко вцепляется в руку гиганта, оба летят на полу, и, уже стоя в партере. Тимоха ловит за штанину кальсон бегущего мимо кривоного, лысого черепа. – Богдан, кричи «стройся».
- Рота, стройся! – истошно вопит наш собрат, отчего просыпается спящая смена, поднимают головы за забором прохожие, и открывают глаза спящие возле люков теплотрассы собаки.
Шлепая ластами тапок, молодой убегает в бытовку. Тимоха, зевая, становится к тумбе. Ищет страницу, на которой читал. Фока, с ошалевшим лицом, через решетку гнусавит: «Товарищ ефрейтор, вы чего?» «Чего?» «Вы сошли с тумбочки» «Ни-и-и-е, товарищ « старший прапорщик, вам показа-алось».
Славные деньки! Начало пути, каждый день новизна. Сдача на допуск, караулы, оружие! А еще - с велосипедом на носу быть непрестижно. Таких все время кличут ласково: «очи». И все чаще Кошкин подумывает перейти на контактные линзы. Они, в коробочке от сережек, утоплены в паролон. На гражданке от них болели глаза. Но здесь, каждый раз откликаться на оклик презрительный?» Хотя половина роты тоже слепая! Да, в дурацкой роте слепых – половина! Но никто не носит очки! Прямо как в школе, где Демьян их стеснялся.
«Решено, - вздыхает Демьян, - да здравствуют жесткие линзы».
Месяц долой, и линзы словно прирастают к глазам. Теперь процедура их надевания на зрачок превращается в ротное представление. Старые ахают, отворачиваются и за сердце хватаются, когда Кошкин хладнокровно ощупывает пальцами глаз.
Еще месяц мимо, и мы полностью знаем порядки. Но все равно на что-то надеемся. Мечтаем, что нас не будут гонять как несчастных бобров. Ведь мы же вместе трудились, сообща ненавидели. Мы им пытались помочь. Узнав, как их дрессируют, от страха и изумления Кошкин предложил дать отпор старикам сообща! В роте молодых человек шестьдесят, а их всего сорок, но те только состроили грустные рожи, типа, «мечты, мечты». А теперь уже и самого смех разбирает. А помощь бобрами встречается все холоднее. А их надзиратели день ото дня дружелюбнее… к ним.
Еще две недели долой, и быт втекает в невероятный, необъяснимый абсурд – вчерашние рабы и надсмотрщики сходятся как ни в чем ни бывало! Курят, смеются, анекдоты друг другу рассказывают! За столы одни в столовке садятся! Это после того, как они их дубасили!
Народ череповский вздыхает. Живет по инерции. Кошкин же в тайне надеется, что заслужит «автомобиль» - перевод в старослужащие. Перевели же Благого из пятого взвода, невысокого, близорукого земляка. Дема сам видел, как Эдик прятал очки. «Пацан офигительный» - говорили о нем. А ведь и Демьян офигительный, он лучше дедов шарит морзянку. Он сдал допуска, тащит смену, наряды. И чтобы его гонять как других? Это абсурд!
И в итоге Геша Тарабрин разрешит все сомнения. Этот тщедушный бледный пацан, с хохолком из белесых волос, сдаст его старикам. Так, с ухмылочкой и доверительно, хохмой поделится: Кошкин-то нас подговаривал ополчиться на старость. Старики призовут Демьяна на суд, и начхать, что был он неопытен, глуп. и ох, на быстром же «автомобиле» же Дема тут же прокатится! Прямо в наряды, работы, «в после отбоя» подходы, в досрочный бобрятский период. Будет люли принимать, отжиматься, считалочки всякие назубок отвечать, развлекать стариков, а его сопризывники будут видеть десятые сны. Зато в день приказа, ему будет все ни почем. Шкура дубленая, нервы – канаты. А главное, чутье и предвиденье. Когда «приказано выжить», в обстановку вникаешь мгновенно.
***
«Ну, и что приятного в третьем лице? Ничего нет приятного, – я отвлекся от мыслей, обвел взглядом скучный пейзаж. За плакатами размашистым шагом шел высокий, флегматичный мужик. В приплюснутой, приземленной, как летающая тарелка, фуражке. Старший прапор Кузнец. Начальник продсклада. Его Кондом не пошлет за флажковыми. Проходя мимо, поздоровался с Батяновым за руку.
И напомнил один эпизод, от которого на душе потеплело…
«Ха, так вспоминать надо не вообще, а о подвигах, когда дедов опускал? Странно, их до фига, а воскрешать и не тянет! Словно могут подслушать. Я и не пытался ни разу, проживал день за днем, откидывал, как землю в отвал – поскорей, поскорей! Может, стоить попробовать? Взять хоть случай «трех банок», «залетов», сиречь. Началось там печально. И, конечно, с Плутона. Как Д.Артаньян, в одно утро я получил три приглашения. Только не на дуэль, а подойти после отбоя к трем разным дедам…
. И как минимум в двух виноват был Плутон. Дело было так. Тимоха не вылезал из нарядов по роте. Стоял на тумбе. Но в тот вечер пятницы старшина куда-то уехал. И он живо поставил меня за себя. А еще Кулешовы Сомов в наряд припахал. Потом старшина приехал, и долго сидел в канцелярии, на горе Тимохе и Сомову – мы даже отбились нормально, и нас даже не дергали, потому что с ними в официальном наряде был Славка. Он же и встал в два часа ночи на тумбу. Поэтому мы отбились нормально и тут же заснули. А утром меня с Кулешовым снова вернули в наряд…
Над плацем гулял ветер. В пустой казарме к окнам второго этажа прилипли свободные солдаты, сплошь «бумажки». За стеклом, словно в театральной ложе, отчетливо читались их возбужденные силуэты. Они радовались, видя, как на плацу гнобят ненавистную старость. И не было лучшего зрелища в мире!
- Товарищ подполковник, разрешите? – басовито подал голос Гордей, его тонкая фигурка покачивалась на ветру перед строем, - у нас боевые расчеты не менялись полгода. Панов на две…
- Отставить! Сержант Панов, - зычно произнес Гонденко, сверля глазами строй.
- Я! – еще раз хитровато отвечал похожий на гнома Пан.
- Направление и позывные сети, – скучно произнес подполковник, поводя глазами по низким тучам.
- Направление номер двенадцать: Биатлон, Аномалия, Крещатик, Акация, Нарцисс, Легенда.
- Отвечайте по форме! – раздраженно бросил Гонденко и заложив руки за спину, повернулся к строю спиной, давая разглядеть свою идеальную осанку. Сам же занятым коршуном взирал на казарму, где оставшиеся без старшины дневальные, Згамук и художник Нападовский, тоже с интересом наблюдали уставную задрочку. Они согнулись в три погибели, монументально оттопырили зады в шинелях, а их веники словно приросли к земле. Гонденко поднял сжатый кулак, и метлы снова похоронно зашуршали по асфальту.
- Направление номер двенадцать, западный военный округ, – недоуменно произнес Панов: полного доклада никогда не требовали.
- Корреспонденты, локации? – Гонденко вновь повернулся к
