орудие.
Она подхватила ведро и легко затопала к дому. Я глядел ей в след и не мог никак понять, отчего мне так хорошо, когда она рядом, а как только уходит – становится грустно и одиноко.
Я долго упражнялся, воюя с чурками, которые вечно пытались уклониться от моего удара. Но результата достиг. Вдруг мой нос учуял завораживающий дух, чего-то знакомого из далекого детства. Блины! – сообразил я. Одурманивающий запах печеных блинов. Не тех эрзац-блинов, что подают в блиндональдцах, а настоящих – из белой муки, свежих яиц, на парном молоке, сделанных с любовью... Я набрал охапку дров и поспешил на запах.
У рыженькой в кухне весело шипело. Забросив дрова в печь, я пробрался тихо по коридорчику и уселся на табурет, прислонившись к теплой стенке. Как это чудно, - подумал я, - вот так сидеть в узкой кухоньке, в ожидании вкусных блинов, и глядеть на маленькую хозяйку, что суетится у плиты, смешно морща маленький носик. Меня слегка разморило от тепла и запаха свежей выпечки. Может это и есть – простое человеческое счастье? Не Мерс дорогой под жопой, не квартира, заставленная барахлом, не бумажник, полный банковских карточек, а вот этот – тихий уют и рядом всегда человечек, которого ты любишь… Любишь? Неужели я ее люблю?
Она обернулась, поймала мой растерянный взгляд и беззлобно засмеялась:
- Чего уставился, как телок на вымя? Держи!
Передо мной выросла гора пышущих жаром блинов румяных, коричневых. Тут же появилось блюдце с густой сметаной, с янтарным медом, с темным рубиновым вареньем. Кружка молока теплого, но вкусного… Отхлебнув крепкий сладкий чай, я зажмурился от удовольствия.
- Ты чего? – усмехнулась она.
- Что за чай такой вкусный? – спросил я.
- Самый дешевый, - махнула она рукой.
Дешевый, но почему такой вкусный и ароматный?
- Будешь голову править? - немного мрачновато спросила она, достав откуда-то из-под стола остатки виски. При одном взгляде на эту коричневую отраву, меня передернуло.
- Нет. Я чайку – лучше.
Бутылка исчезла обратно под столом, а рыженькая зачем то нагнулась ко мне и поцеловала в небритую щеку.
- Ну, что за нежности, - недовольно буркнул я, а у самого сердце радостно прыгнуло.
На улице надрывисто и хрипло заурчал мотор. Девчонка уставилась в темноту за окном.
- С Горловки автобус, - объяснила она. – Значит, скоро дорогу расчистят. – Быстро взглянула на меня. Во взгляде отчаяние. Но, стараясь придать голосу безразличие, спросила: - Ты когда поедешь?
- Рассветет – поеду. Надоел уже?
Она отвернулась к плите и холодно произнесла:
- Иди, ложись, выспись перед дорогой.
- А ты? Пойдем вместе…
- Мамка скоро с работы вернется. Я должна есть приготовить. Да и что она скажет, увидев нас в кровати. Ремнем меня потом так отходит…
Сытый и довольный я побрел в комнату. Печь уже полыхала и жарила. Я сладко потянулся, предвкушая долгожданный спокойный сон, откинул одеяло… Когтистая лапа сжала сердце. Посредине на простыне темнело коричневое пятно. Она мне соврала! Я не первый? А это что? Может у нее месячные? – пытался себе успокоить, но тут же вспомнил, как срывал трусики с ее попки. Не было там ни прокладок, ни … чем там еще пользуются…
Зашлепали босые ноги. Я рывком бросил одеяло обратно на кровать.
- Забыло белье сменить, - рыженькая вихрем влетела в комнату, сорвала простынь, метнулась к совковой полированной стенке, через миг уже застелила новой простыней матрац, старую скомкала и исчезла обратно за занавеску.
На душе сделалось хреново. Зачем обманывала?
Под ногой что-то мешалось. Нагнулся, поднял телефон. Мой мобильник. Наверное, выпал из кармана вчера. Странно как-то он смотрелся. Совсем не подходил к обстановке, мне так казалось. Как будто этот прибор попал сюда из другого мира, другого измерения, из другой параллельной жизни. В той другой, параллельной живет успешный менеджер, который разъезжает на новой машине, водит шашни с секретаршей шефа, летает в отпуск на знаменитые курорты… вообще – доволен жизнью… Ага – доволен, пока шеф его не вызывает на ковер и образно не становит в позу, что бывает очень часто.
Злой волшебник закинул сюда в спокойный, сонный, занесенный снегом этот маленький прибоик, как удочку, как привязь. Телефон показался мне древним божком. Он смотрел на меня глазами шефа, и говорил голосом шефа: - Не забывай, сволочь, кто ты. Ты здесь чужой. Твой мир там – в шумном суетливом городе. Там твои друзья, твоя баба модная…
Да какие нахрен – друзья. Есть парочка старых школьных, остальные – пока лаве им занимаешь и отдавать не сильно требуешь - друзья.
На экранчике значилось пять пропущенных звонков. Под каждым – Анна. Я нажал вызов, даже не заботясь, что сейчас еще раннее утро. После череды длинных гудков услышал ее сонное: «Да, слушаю», но почему- то нисколько не обрадовался, ничего во мне не дрогнуло, не зазвенело.
- Привет!
- Константин? – оживилась она. – Ты где?
- В деревне какой-то. Название еще не выяснил.
- Постой. Что ты за бред несешь? Куда ты пропал?
- Не помнишь? Шеф меня выдернул с вечеринки у Семенова и отправил в Смоленск.
-Во, епть, - сочувственно выдохнула она. – Не помню.
В трубке зашуршало. Я услышал ее приглушенный голос, как будто она прикрыла ладонью микрофон: - Подожди. Я по телефону разговариваю. Руку убери!
Меня, словно окатили холодной водой. Что бы это значило?
- Ты не одна, - как можно ровнее спросил я, но голос показался чужим.
- Ты о чем? – растерялась она. – Одна. Тут кошка на кровать запрыгнула…
Я не дослушал и сбросил звонок. Во – прошмандень. Надо же – кошке говорит, чтобы та руку убрала.
Телефон разразился настойчивым звоном. Я поднес его к уху:
-Да!
- Что ты возомнил себе? – испуганно, но нагло кричала Анна. – За кого меня принимаешь?
Я опять сбросил звонок. Через пару секунд мобильник вновь ожил, тогда я его отключил без жалости, без сожаления. Поводок с тем миром оборвался. Но вместо горечи потерь, я вдруг почувствовал странное облегчение. И что мне эта Анна с ее эпелированными до блеска ногами. Да, она красивая. Красивая? После часа, проведенного в салоне – красивая. А дома в халатик и стоптанных шлепанцах – рядовая мымра. Любил я ее? Не помню. Вряд ли. А что это такое?
Я внезапно вспомнил, как наблюдал веселую картину. Мужик вел собаку на поводке, простую серую дворняжку. Она косо поглядывала на строгого хозяина, а тот все дергал ее, осаживал. Вдруг псина неуловимым движением вывернулась из ошейника и бросилась в парк. Носилась кругами по газонам, весело задрав хвост, не взирая на грозные окрики хозяина. Вот и я почувствовал себя такой же сорвавшейся псиной. Я – свободен! Могу любить, кого хочу, могу спать с кем хочу и кого поймаю!
Ложиться спать расхотелось. Голова все же побаливала с похмелья. Пойду-ка дров еще наколю. Мороз и свежий воздух дурь выгонит. Серое утро начинало прогонять ночной мрак. Все вокруг - как черно-белая фотография. Возле косого штакетника, что отделял соседний огород застыло чучело, а может ствол срубленного дерева – хрен разберешь. Странно, - подумал я, - на чучеле снега нет. Вдруг чучело застонало. Сказка какая-то. Неужели я белочку словил. От такой мысли волосы встали дыбом. Не хватало еще с местными психиатрами познакомиться.
- Браток, - жалобно заговорило чучело человеческим голосом. – Помираю. Спаси!
Я с опаской подошел к штакетнику. Так это же танкист-рулевой с грузовика, что меня вытаскивал из сугроба. Лицо серое, зубы стучат, глаза мутные, красные.
- Ты чего? – испугался я.
- Плохо мне. Помру сейчас.
По виду – и вправду готов ласты склеить.
- Скорую вызвать?
- Какая скорая в пи… Мне бы стакан.
- Какой стакан?
- Перепил я вчера. Сегодня совсем плохо. Помру сейчас. Спаси!
- Ну, ты даешь, дядя. Может, чаем отопьешься, аспирин там, рассольчик… Чем здесь голову правят?
- Каким чаем, - совсем слабо простонал он. – Сердце останавливается. Кликни Петровну. У нее в заначке всегда шмурдяк есть. Я деньги отдам. Я всегда отдаю…
Он наклонил голову, ухватился обеими руками за штакет и начал шататься из стороны в сторону. В горле его хрипело и булькало.
- Погоди, не умирай!
Я стремглав кинулся в дом, на кухню. Нырнул под стол. Нащупал между помойным ведром и авоськой с картошкой недопитую бутылку виски. Понесся назад.
Рулевой еле стоял. Я сорвал крышку и сунул в нос ему бутылку. Он присосался к горлышку, совсем, как младенец, громко глотая и причмокивая. И тут - грохнулся в сугроб. Я, как мог, перекарабкался через забор – чуть штаны не порвал. Рулевой лежал, закатив глаза, но дышал. Я схватил снег и принялся растирать ему щеки. Хоть бы не помер! Этого еще на мою голову не хватало!
- Все! Все! Все! – недовольно отмахнулся танкист и сел. – Ох, браток! Ох, ты спас меня. Смертушка уже душить начинала.
- Пить меньше надо, - с облегчением выдохнул я.
- Так, завязывал, зарекался - сколько раз. В церкви свечи ставил… Не отпускает проклятая. Ой, спас меня, браток. Проси - чего хочешь. Я по гроб в долгу у тебя.
- Чего я хочу, рыбка золотая, - горько усмехнулся. – В Смоленск мне надо.
- В Смоленск – проблема. Только к вечеру дорогу расчистят. Вон, зять Петровны всю соляру в округе скупил и продал. Теперь, пока из Велижа не привезут, трактора так и будут стоять.
- Хоть к вечеру…
- К вечеру почистят, - заверил он.
- Мне бы еще голову освежить. Только не пойлом.
- Просто, - он отшвырнул пустую бутылку и тяжело поднялся. – В баньке попариться – как огурец на грядке будешь.
- В какой баньке? – не понял я.
- В моей. У меня банька лучшая в поселке. Все просятся попариться. Мне один мой хороший знакомый – печник баньку помогал строить. Сам помер, а печка до сих пор его греет. Вчера кумовья мылись, банька еще теплая. Я сейчас раскочегарю, отстегаю тебя веничками. А венички у меня знатные: сам лично летом сушил. И березовые, и дубовые есть.
- Поможет? – с сомнением спросил я.
- Дедовский способ, - заверил он. – Пошли.
Он меня подвел к низкой черной избушке, сложенной из бревен с малюсенькими окошками. Заходи, - поманил он в черный проем двери. Я вошел и тут же покрылся испариной. Жарко.
- Ну и сауна у тебя. Жжет!
- Это предбанник только, - довольно хмыкнул он. – Раздевайся, посиди, я щас дровишек подкину, да пару поддам.
Он нырнул в следующее помещение, загрохотал, разразился бранью. Я разделся. Тепло. Но башка начала колоться пополам от жары. Через пять минуть рулевой вынырнул, за ним следом, как за Мефистофелем из ада, вырвались клубы горячего пара. Старик быстро скинул одежонку, откуда-то со стены снял веник.
- Захоть! Пьянству бой! Да здравствуют трезвый образ жизни и бабы с большими сиськами! – воскликнул он бодро, только я не понял – к чему.
В парной я чуть не задохнулся. В мутное окошко еле пробивал свет. Рулевой уложил меня на огненную лавку животом вниз и принялся стегать вениками. Я чуть не взвыл от боли.
- Терпи! – орал он и бил еще сильнее.
Глаза чуть не вылезли на лоб. Дышать невозможно. Как только он выносит такой жар? Полчаса назад помирал, а сейчас ему – хоть бы что.
В конце гад окатил меня водой. Я подумал, что это кипяток. Пришел мой последний час.
- Не боись! – хмыкнул рулевой. – Вода ледяная. Это только кажется горячей.
Но мне стало намного легче. Я почувствовал, как боль отпускает голову, а в теле появляется приятная слабость.
- Ты тута, алкаш несчастный, - прокричал снаружи грубый женский голос. В оконце
