здания неприятного вида, которое могло быть только тюрьмой. Вход охраняли двое часовых, и их примкнутые штыки ярко отблескивали при свете горящего у входа факела.
Затем Здрогова вели по какому-то длинному коридору, и вскоре он оказался в камере. Массивная дверь захлопнулась.
А через час ему пришлось идти на новый допрос, который удивительным образом повторял предыдущий – в коордегардии. И вновь он отвечал то же самое, а секретарь старательно записывал.
Когда Никиту вернули в камеру, он облегченно вздохнул, до того надоели ему эти одинаковые допросы. Затем наступило затишье, разве что еду ему принесли. Оказалась она вполне сносной. Но потом узника вдруг вывели на тюремный двор.
Оказалось, что прогулка эта была затеяна с умыслом. В углу двора рядом с каким-то чиновником в штатском стоял его прежний командир капитан Конхейм. Чиновник показал ему на Здрогова, что-то спросил, и капитан утвердительно кивнул. Впрочем, вид у него был расстроенный. Ясно, что не за Никиту, а за себя. Ведь это он рекомендовал в дом Хольгенстрема нового денщика. Как бы не оказаться самому замазанным – эта мысль отчетливо читалась на лице капитана.
После того, как личность Ульфа Сингельда была таким образом удостоверена, прогулку быстро прекратили, а Здрогова загнали обратно в камеру.
Вот такими богатыми на события оказались эти сутки. Тогда Никита еще не знал, что следующие окажутся хуже.
Намного хуже.
Это был небольшой зал, обставленный довольно скромно, без излишней помпезности. Впрочем, особо осмотреться Никита не успел. Все его внимание оказалось сосредоточенным на двух главных объектах.
Первый – прямоугольный стол на небольшом возвышении, и за этим столом сидели военные. Их было трое. Самый старший офицер в чине полковника явно здесь верховодил, а офицеры слева и справа от него этому полковнику лишь ассистировали. Стена за их спинами была украшена огромным гербом Шведского королевства – с тремя коронами.
Сбоку располагался еще один стол, совсем небольшой, за которым устроился безликий чиновник в штатском, с перьями и чернильницей.
Но было в зале и нечто очень тревожащее. Оно располагалось в дальнем углу помещения и состояло из деревянного стола длиной побольше человеческого роста, нескольких мощных табуреток и другого стола, поменьше, на котором было что-то разложено, но разобрать, что это за предметы, было невозможно: их закрывало наброшенное сверху грубое полотно. А ко всему этому прилагались неподвижно стоящие сержант и двое его помощников в солдатских мундирах, все трое здоровенные и с раскормленными ряхами. Таких на плацу не муштруют и окопы рыть не заставляют.
Догадаться о назначении всего этого интерьера было нетрудно, и сердце Никиты бешено заколотилось, а по спине полились обильные струи пота.
«Неужели будут пытать?»
Тут же Здрогов попытался успокоить себя мыслью, что это всего лишь бутафория ради психологического воздействия. Ведь уже не средневековье на дворе, а 1741-й год. Да и сами шведы – культурная европейская нация.
Полгода назад Никита видел по телевизору, как в Москву прилетал с визитом их премьер-министр, улыбчивый такой, с Брежневым в аэропорту обнимался, на переговорах высказывался за мир на всей планете, а после вместе с московским начальством самолично поехал на «Красный Октябрь» договариваться о контрактах на поставку какого-то меланжа и сухого белка. По конфетному цеху прошелся в белом халате и с каждой из работниц за руку поздоровался. И вообще шведы всегда спокойными были, даже в хоккей играли очень культурно, на льду почти никогда не дрались, в отличие от чехов, а особенно, канадцев. Правда, все это было через два столетия с гаком. Но Никита все же сумел уверить себя, что никакого физического воздействия его не ждет.
- Ульф Сингельд, встаньте! – прогремел голос полковника.
Здрогов проворно вскочил.
- Вы находитесь перед военным судом его величества короля Швеции. Я его председатель полковник Брудберг, и вам надлежит обращаться ко мне «ваша честь»? Вам понятно?
- Понятно, ваша честь, - закивал Никита.
- Вам предъявлено обвинение в государственной измене, шпионаже в пользу враждебной страны и склонению к соучастии Козьмы Барабаша, верноподданного короля Швеции. Вам понятны обвинения?
- Понятны, ваша честь.
После этого председательствующий приступил к допросу. Его первая часть оказалась такой же нудной, как и то, что происходило уже два раза, начиная с кордегардии. Здрогову опять пришлось отвечать на многочисленные вопросы о себе, то есть – Ульфе.
Но когда дело дошло до начала его службы денщиком у Хольгенстрема, Брудберг вдруг заявил:
- Знайте, что предъявленные вам обвинения – одни из самых тяжелых. Если ваша вина будет доказана при вашем запирательстве и нежелании признаваться, приговором может стать казнь через четвертование. Если вы признаетесь в подробностях своих деяний и назовете сообщников, приговор может быть более мягким – пожизненная каторга.
О том, что вина может быть и не доказана, полковник не упомянул. Видимо, такой исход даже не принимался во внимание. Впрочем, удивляться было нечему, улика налицо – вынесенные из дома Хольгенстрема секретные бумаги.
Затем Брудберг добавил:
- Если вы будете упорствовать и пытаться скрыть историю вашей измены и имена сообщников, законы королевства позволяют применить к вам чрезвычайный допрос.
И полковник начал перечислять какие-то параграфы и уложения, которые предусматривали привлечение заплечных дел мастера. Сам же упомянутый специалист в своем углу переминался с ноги на ногу, лениво наблюдая за перебегающей по стене огромной жирной мухой, тем же занимались и двое его помощников.
У Никиты же от услышанного волосы встали дыбом, а мысли начали крутиться со скоростью ротора. Он почти мгновенно пришел к решению, что предполагаемую ранее тактику защиты придется отменить, то есть не отпираться и признаться в своих намерениях. Главное – не допустить, чтобы пытали, ведь покалечить же могут. Ну и надо избежать четвертования. Ладно бы хоть расстреливали, как красные и белые друг друга в Гражданскую, так ведь нет же, им надо обязательно надо какое-нибудь изуверство придумать. А если он признается? Тогда есть шанс, что отправят на бессрочную каторгу, а это уже куда лучше.
Никита прочитал немало приключенческих романов, и везде, где была каторга, положительным героям удавалось с нее сбежать. И не только вымышленным, но и реальным. Взять того же Котовского. Вроде бы, и у Махно такое имело место в биографии, хоть он и не положительный. Значит, и Никита сбежит. А теперь придется со всем соглашаться.
- Что подвигло вас к совершению измены? – спросил председательствующий.
- Я хотел получить от русских сколько-нибудь денег, - виноватым голосом произнес Здрогов.
Ответ, похоже, был самым правильным в этой ситуации.
Но следующий вопрос полковника поставил солдата в тупик:
- Сингельд, откуда вы знаете русский язык? Когда лейтенант и гвардейцы прибежали на зов Козьмы Барабаша, они слышали, что вы с ним разговаривали по-русски. И сам Барабаш сказал, что вы говорите не этом языке не хуже него самого.
Вопрос, на первый взгляд, не самый неприятный. Но это только на первый взгляд. Именно этот вопрос самый подлый и коварный.
Вот что сейчас Никите отвечать? Откуда, в самом деле, шведскому парню Ульфу, выросшему в деревушке Марманде, не умеющему читать и писать, знать русский язык?!
Вот такая ситуация и называется – «цуцванг». Что бы ни сделал – будет только плохо. Каков бы ни был ответ Никиты, ни одному не поверят.
И… неужели пытку применят?
Но молчать тоже нельзя, поэтому Никита выдал первую пришедшую в голову версию:
- Меня обучил ему русский шпион, который и склонил меня к измене.
Ответ вызвал оживление у сидевших за столом, они начали о чем-то вполголоса переговариваться, а потом полковник спросил:
- Как его зовут?
- Никита Здрогов, - буркнул солдат. Оговорить самого себя – не грех.
Никита ожидал, что его начнут расспрашивать о личности шпиона, откуда он взялся, как выглядит, ну и так далее, так что мог преподнести им пространный рассказ. Но Брудберг спросил совсем иное:
- Где и когда вы с ним встречались?
- Во время моих увольнений из казармы.
- Ты лжешь, мерзавец! – заорал Брудберг. – Ты служишь в армии совсем недавно. Из казармы вас отпускали редко и ненадолго. Когда он тебя, бестолочь деревенскую, мог успеть своему языку выучить? И выходил ты во время своих увольнений вместе со своим собутыльником Снурре, вы вместе пили пиво, и он не помнит возле вас никакого русского шпиона!
У Никиты язык словно прилип к гортани. Крыть было нечем.
- Господин сержант! – окрик председателя суда был адресован одному из тех троих, в углу.
Двое помощников сержанта проворно подбежали к Здрогову, сбили его с ног и поволокли к деревянному столу в этом углу, повалив на него. Действовали они сноровисто. Никита и икнуть не успел, как несколько ремней, наброшенных на его тело, намертво зафиксировали его на этом столе. Его левую руку положили на табурет и тоже пристегнули к нему ремнями так, что Здрогов ей и пошевелить не мог.
Сержант откинул с небольшого стола ткань и что-то с него снял. И Никита увидел – что.
Это был огромный молоток.
Здрогов понял, что они хотят сделать. И отвернул голову в другую сторону: лучше не смотреть. Но почему-то оставалась безумная надежда:
«Вдруг передумают? Или просто запугивают?»
Но додумать эту мысль он до конца не успел. Молоток обрушился на его руку, беспощадно дробя кость.
Прежде Никита никогда не сталкивался с настоящей болью. Конечно, он и в своем собственном детстве в двадцатом веке и в детстве Ульфа в веке восемнадцатом участвовал, как и все, в детских играх, которые часто заканчивались травмами. И драки бывали – куда без них? А еще был у Здрогова в детстве приступ аппендицита, после чего сделали операцию.
Но все это было песчинкой в сравнении с тем, что произошло сейчас. Никита закричал. Ведь не закричать было невозможно. Но сознания не потерял.
Откуда-то вдруг появился суетливый господин в штатском, оказавшийся врачом. Он быстро осмотрел разбитую руку пытаемого, пощупал ему пульс на другой, подсчитал частоту дыхания, даже глаза зачем-то осмотрел, а потом сказал:
- Можно продолжать.
Здрогова подняли со стола, довели до его стула и посадили в него. Уже с трудом соображавший Никита рухнул на стул и уставился перед собой.
Допрос продолжился.
- Так откуда вы знаете русский язык? – снова прицепился Брудберг.
Что?! Опять?! Получается, они от него с этим русским языком уже не отстанут, а значит, пытки не кончились, а только начались.
- Ваша честь, я и есть тот самый Никита Здрогов, тот самый шпион! – выкрикнул солдат. – Я не Ульф Сингельд! Я заслан сюда из Москвы, я русский, это мой родной язык!
Никита уже почти не соображал, что он говорит, глаза его застилала какая-то пелена, поэтому он даже не заметил, как члены королевского военного суда обменялись ироническими взглядами.
- Опять лжешь, - с сожалением сказал полковник. – Ну какой же из тебя русский? Капитан Конхейм тебя опознал, и он помнит, как вывез тебя из твоей
