деревни во время индельты. Неужели ты считаешь себя столь важной персоной, чтобы мы тратили деньги из королевской казны на то, чтобы привезти сюда на опознание кого-то из твоих односельчан?
И тут внутри у Никиты все перевернулось.
Страх перед пытками и мучительной казнью пропал, уступив место захлестнувшими его сознание ярости и ненависти.
Ведь что получается? Объявил себя шведом – не верят и подвергают пытке, объявил себя русским – то же самое ожидает. Что они тогда хотят от него услышать?
ПОЛУЧАЕТСЯ, ЧТО ОНИ ТРЕБУЮТ ОТ НЕГО ПРИЗНАНИЙ, ЗАРАНЕЕ ЗНАЯ, ЧТО ПРИ ЭТОМ НИ ОДНОМУ ИЗ НИХ НЕ ПОВЕРЯТ!
Где же здесь логика у них?
Знания и жизненный опыт шестнадцатилетнего Никиты, равно как и двадцатилетнего Ульфа, были слишком малы, чтобы понять, что п р и в и л е г и р о в а н н ы й е в р о п е е ц - существо совершенно особое. Не надо путать его с миллионами обычных трудяг, в поте лица добывающих свой хлеб, которые, в принципе, мало чем отличаются друг от друга в разных частях света, будь то Европа, Россия, Индия или Китай. «Привилегированный европеец» - тот, кто в силу своего происхождения или (и) воспитания уже с детства готовится встроиться во властно-бюрократическую вертикаль. Он одинаков и в XVIII-м веке, и в XIX-м, и позже. По мере созревания его личности ему вдалбливают в голову одни и те же представления о мире, превращая его в существо, недалекое и ограниченное, способное мыслить и действовать только в рамках определенного шаблона. Если вдруг этот шаблон входит в противоречие с элементарной логикой, выбор будет сделан в пользу него, а не логики. Воспринять какие-то аргументы, выходящие за рамки Его Величества Шаблона, такое существо не способно. Оно будет слушать, но не слышать, а верить только тому, чему хочет верить.
Хотя, различия бывают. Ватиканские и мадридские католики с оговорками могли бы воспринять какие-нибудь ссылки на Промысел Божий или Деву Марию. На допросе у инквизиции, если на костер не хочется, а голова работает, да и язык хорошо подвешен, можно эту самую инквизицию завести в такие эзотерические дебри, что святые отцы запутаются и отстанут. Нет, конечно, легким испугом тут не отделаться все равно, порку с покаянием все равно назначат, но после – гуляй, рванина, на все четыре стороны. То есть, от аутодафе отмазаться вполне было можно, если самому в зулупу не лезть.
Но в протестантской Швеции и подобных ей странах такое не прокатит. Здесь царствует Шаблон. В свое время философ Людвиг Фейербах, попытавшийся объединить материализм с гегельянством, дал очень правильную характеристику тому, что назвал «протестантской этикой».
Всего этого Никита-Ульф знать не мог, но ситуацию для себя понял верно. Говорить им что угодно – бесполезно. Они во всех вариантах не поверят и будут упорно и методично пытать дальше, хотя и заранее знают, что не поверят. Но все равно будут требовать ответа, людишки с ущербной логикой.
Ярость и ненависть заставили Здрогова забыть даже о страхе перед дальнейшими пытками и неизбежным четвертованием.
- Мрази, сволота! – крикнул он по-русски, сразу после этого перейдя на шведский. – Да вам же нет разницы, что я сейчас скажу! У вас же бананы в ушах! Пошли вы все подальше! И хрен я вам еще хоть словечко скажу, поняли?! Не дождетесь!
Дальнейшее было вполне предсказуемо. Никиту снова поволокли на тот самый пыточный стол, пристегнули к нему ремнями, а к табурету была пристегнута уже правая рука, на которую палач обрушил молоток.
На какое-то время Здрогов от боли потерял сознание и очнулся от того, что ему на голову вылили ведро ледяной воды.
Но всему плохому, как и хорошему, когда-нибудь приходит конец. Вот и сейчас полковник Брудберг объявил, что заседание суда будет продолжено завтра.
«Значит, завтра будут ноги ломать», - с тоской подумал Никита.
Превозмогая боль, он поплелся по тюремному коридору, сопровождаемый конвоирами. И вновь он оказался в своей камере, а дверь захлопнулась.
Впрочем, Никита понимал, что вскоре захлопнется и другая дверь – та, что отделяет земную жизнь каждого человека от всего того, что происходит после нее.
