Написано в стиле а-ля бурлеск.
Описанные в рассказе герои и события не имеют под собой исторической и хроникальной достоверной основы, как и любые совпадения с реально существующими людьми совершенно случайно. Автор предупреждает: не ищите сало в колбасе, если оно не включено в рецептуру изделия!
По противной англосаксонской привычке, доставшейся в наследство от далёких предков, любителей в экзальтированном состоянии сделать крюк в пару-тройку сотен миль после успешного набега на соседей (кстати, тогда же вошла в обиход пословица: Резвому коню десять миль не крюк), Геннадий Михайлович в миру, среди допущенных к доверию в узком масонском кругу мастер Готфрид, любил после сытого обеда вздремнуть на каждый глаз по шестьсот секунд.
Эта привычка играла с ним то добрую, то злую шутку, в зависимости от обстоятельств.
Добрая: Гена опоздал на собственное бракосочетание; в силу привычки, утомление почувствовав, лёг кемарнуть, для ускорения процесса проникновения в сады Морфея, принял на грудь магической полынно-мятной настойки с заговором от всех бед-несчастий. Таким образом, свадьба не состоялась, она сулила ему огромаднейшую выгоду, невеста Марина являлась единственной дочерью и наследницей богатого «Буратино», владельца газет, заводов и всего прочего, из чего можно выжать хоть процент выгоды при минимальной затрате средств. «Буратино» сим пренебрежением к его любимому чаду был крайне взбешён. Не принял искренних Генкиных объяснений и извинениями приказал подтереться. Напоследок послал неудачливого жениха в известном в англосаксонском миру пешем направлении, заявив вослед хаму и стервецу, что отныне он нелицеприятен, отлучен от дома и лишён всяческих привилегий, полагавшихся ему как жениху.
Злая: утомлённый жарой и непосильной офисной работой, Гена, едва добравшись до дома, только собрался прилечь, уже и рюмка запотела в пальцах и диван манил к себе сказочными обещаниями, и большая пуховая подушка гарантировала продолжить вольное переложение сказок из «Тысячи и одной ночи», и сиренево-светлое марселевое покрывало внушало незапятнанную пошлыми идейками мысль о тепле и комфорте, как нельзя вовремя или наоборот, разошёлся диким превобытно-несдержанным криком входной звонок.
Кляня себя и всех людей на свете, Гена поплёлся открывать дверь, так как звонивший не собирался отступать и желал добиться своего любыми целями. За дверью Генкиным очам предстала живущая этажом ниже соседка. Захлёбываясь слезами и глотая слова, комкая заплаканный платочек и ломая длинные красивые пальцы, объяснила, перескакивая с мысли на мысль, что сломался кран в ванной. Что делать она не знает. Вода же тем временем хлещет сильными струями. А она, слабая и беспомощная женщина, решила принять ванну. В силу сложившихся обстоятельств, она не знает категорически что делать и, уставясь влажными глазами в Генкины очи, тая надежду, спрашивает: «Вы мне поможете?» Подбоченясь, выставив свою фигуру в выгодном для себя свете, Генка хотел выдать что-то оригинальное, но в его затуманенном работой мозгу что-то щёлкнуло, и он сказал то, что послужило чертой раздела между его прежней жизнью и будущей, между свободным плаванием в поиске амурных приключений и надёжным приколом корабля с обветшавшими парусами в надёжной семейной гавани. «Помочь в чём, - начал внезапно высохшим горлом Гена, - принять ванну или отремонтировать кран?» - «И то, и другое», - выдохнула соседка, опустив свои ясные очи.
С того дня Гена перебрался к соседке жить. Навёл порядок в сантехнике. Разобрался с хозяйством. Заодно, привёл к общему знаменателю свою личную жизнь и соседки, носящей прекрасное светлое имя Анфиса.
Геннадий и Анфиса, выяснилось позже, люди общих интересов, убеждений, мировоззрения и прочих околомистических штучек, требующих участия разнополых индивидуумов и целеустремлённых личностей. Долгими вечерами, в любое время года, сиживая возле пылающего каина, щедро рассыпающего эманации тепла, Гена и Фиса радовались свалившемуся на их голову счастью. Посмеиваясь, они перебрасывались привычными англосаксонскими шутками. Гена: «Старый трактор борозды не испортит». Фиса: «Но и всё поле не вспашет». Гена: «По грибы пойдёшь – клад найдёшь». Фиса: «Не считай прибыль с убытка». Гена: «Солнце днём светит – луна ночью». Фиса: «Не на всяк огонёк летит мотылёк».
Жизнь семейной пары шла по непроторенным путям. Гена и Фиса всё больше сближались. Узнавали глубже родословные. И, как нельзя, но очень можно, когда сильно припекает, независимо друг от друга они узнали об общих англосаксонских корнях. Благодаря всё той же противной привычке, сыгравшей в судьбе Геннадия солирующую партию. Произошло это фундаментальное открытие на даче у друзей, куда Гену и Фису пригласили отдохнуть от мирской суеты и шума улиц городских, загрязнённых практически бесполезными для организма человека октановыми выбросами автомобилей, на лоне природы прочистить ауру воздухом речных извилин, песчаных берегов, зелёных полян и беспокойных сосновых боров. В распоряжении друзей оказался некий древний, - безусловно, не истинно англосаксонский, но из тех же к нему приближённых источников, - артефактище, толстенный фолиант с потемневшими листами пергамента в надёжном кожаном переплёте.
С пожелтевших от беспощадного влияния времени желтых страниц в лица Гене и Фисе дохнула сама История застарелым перегаром войн и побоищ, эпидемий чумы и заразы, тихой радости и сладкого веселия, также смрадным душком гнили потасовок и неизбежных фальсификаций. Среди огромного облака зловония и бумажной пыли Гена и Фиса нашли некие первоистоки, в коих упоминались далёкие предки, покрытые кровью врагов, пролитым потом, пылью маврских дорог. Они, - предки, - рука об руку совершили немыслимый по тем древне-историческим временам туристско-милитаристический вояж в страны дальние и прекрасные, где течёт по утверждению неких источников, написанных со слов очевидцев, молоко и мёд. Сие мероприятие заняло по тем же достоверно-историческим временам небольшой относительно-сравнительный срок; всего-то каких-то восемь лет. Из прославившего их вояжа гордые и смелые предки вернулись, сияя щербатыми ртами, красуясь полученными шрамами, выпячивая полученные в боях-сражениях-стычках трофеи, взятые с полного согласия жителей дальних земель: изящно-тончайшие произведения ювелирного искусства, ткани изумительно-восхитительной красоты мастеров-ткачей, кованые изделия профессионалов-кузнецов и удивительно-непревзойдённые гончарные изделия, кои допреже не были известны в родных краях и по сией причине не имевшие в ней хождения в быту и в жизни. Обозы с добытым добром предков прибывали в мелкие городки, туда, откуда столь славные предки пошли есть две недели.
Щедра англосаксонская душа! Пей сколько влезет браги – лупи врага с отвагой! Так завещано с тех самых седых времён, а некоторые умудряются дознаться, покопавших по пыльным сусекам архивов и библиотек, ещё с более давних, когда птицы по небу не летали, а звери на ветках ночевали. Счастье это потомкам не улыбнулось: птицы на памяти их небеса своим домом считали, звери в траве тропы торили и добычу искали.
По истечении срока, когда товар прибыл весь на родину, был пересчитан и перевешан, давние предки, поделив справедливо между народом то, на что у самих глаза не смотрели, зажили не то чтобы мирно, - без конфликтов жизнь не в радость, пуста и постыла, - но, и чтобы зря не разбрасываться словами – дружно. И вот с тех самых давних-предавних, древних-предревних пор, когда не всякая дичь лесная и полевая и не каждый дикий зверь лесостепной и тундрово-таёжный попадали на стол пиршественный или служили ежедневным рационом питания мастеровито-рукастыми стряпухами приготовленные, начали зарождаться присказки-присловья, составившие впоследствии неиссякаемый запас народной мудрости, переходящие поперва из уст сказителя в уши слушателям, впоследствии же умными мужами были записаны в толстые талмуды научные и названы нематериальными ценностями.
Как-то сидя вечерком в тени осеннего мрака, залившего комнату, который едва разгоняли слабые языки пламени, вяло и медленно лижущие сырые не ошкуренные сосновые поленья в камине, ударились Геннадий и Анфиса в воспоминания, пульсом бьющиеся под виском памяти, аки знамена ратные, за ненадобностью стоящие в пирамиде в торжественности забытой опустив расшитые крыла, не развеваемые ветром военных побед.
Скука кислым узлом язык вяжет, славный эль любые узлы развяжет.
Ударная доза доброго и верного напитка прогнала прочь под холодный дождь унылую тётку хандру с дочерьми тоской и грустью. Просветлели лица Геннадия и Анфисы, озарились изнутри сиянием дивным-предивным очи. Слова те, что прежде с трудом сказывались, обрели лёгкость, сродни облачкам весенним, форму впечатлительного содержания и поскакали с языка жеребятами прыткими и резвыми. Припомнилось отчего-то обоим то, отчего не далее, как вчера, сегодняшнее лучше завтрашнего выглядело.
Разгорячась духом, хлопнул Геннадий ещё пинту эля, двинул бровью и изрёк мудро: - Мой отец, за что ни брался, всё в его руках горело и всегда нахваливал своего прапрадеда, уж он-то был на все руки мастер: и дома строить, и девок портить. При случае или без оного любил повторять с необыкновенной для того седого времени гордостью: «Мы англосаксы народ рукастый». Зашлась звонким серебром смеха Фиса, запрокинула голову, расплелись шелковы косы, полились жидким золотом по плечам, заструились живой пшеницей: - А мой дед говорил так: «Что добром не возьмём, то силой отберём». Бабку мою ему уж шибко родня не хотела в жёны отдавать, заворачивала сватов такими словами: - Неказист, невысок, бородат, пьёт не в меру да весел и потешен. Осерчал после очередного отказа дед и поступил по зову сердца, а сердце-то, делился он потом со всеми, вещует исключительно только то, что тебе надо: отбросил всякие разные сантименты, среди ночи обложил дом сеном, взял уголёк из костра и бросил. Когда все в переполохе начали выскакивать из дому, вошёл дед горящими дверьми в горницу к бабке, взял на руки милую девицу, и был таков.
Начали Генка с Фиской соперничать, кто какую пословицу вспомнит. Вредная привычка вошла прочно в их жизнь. Каждый день отметив парой-тройкой пинт эля, окунались наши возлюбленные в приятные воды воспоминаний, ощущая на собственном сознании и подсознании целебно-возбуждающее воздействие газовых пузырьков разнообразия.
Крикнет Генка ухарски, дланью вытерев усы, упрётся руками в бока, расставив широко ноги для удержания равновесия, так как земное притяжение на каждого индивидуума действует по-разному и зависит от площади соприкосновения подошв с землёй: «Собака лает – англосакс отдыхает».
Фиса смехом зальётся, будто пойменный луг вешней водой: «Врага опасаться в набег не ходить».
Топнет Генка ногой, зло блеснут карие с янтарным отливом очи, элем разгорячённые: «Нося шубу по зверю не плачут».
Фиска не отстаёт от мужа, идёт с ним ноздря в ноздрю:
