Свинцовые тучи, казалось, распластались на плоских крышах многоэтажек и никак не желали пропускать солнечный свет. Привычно мрачное утро конца ноября наступало с большой неохотой.
Катя безрадостно смотрела в огромное больничное окно, по которому промозглый ветер время от времени бросал то капли дождя, то снежную крупу. Поглаживая живот, повторяла как молитву одну простую, но на последние двенадцать часов ставшей спасительной фразу: "Всё когда-то обязательно заканчивается". Ей самой с трудом уже верилось в это, так измотали бесконечные схватки, но если бы не старая истина, кажется, она не пережила бы ночь.
Когда стрелки часов приготовились показать восемь, за дверью палаты послышались голоса. В родильном отделении началась обычная утренняя пересменка. Мир наполнялся звуками, спасение казалось близким, роженица на мгновение забыла об изматывающей боли и с надеждой повернулась к двери.
В ординаторской, под шум закипающего чайника, ночной дежурный врач передавал смену коллеге:
— Роженицы две. Людмила Александровна, обрати внимание на... — высокий, с медной бородкой и пронизывающим взглядом синих глаз доктор заглянул в медицинскую карту. — Екатерину Ивановну Белову, двадцать два года. Поступила вчера в восемь вечера. Воды отошли в девять, родовая активность сильная, схватки всю ночь с частотой пять минут. В гинекологии тяжёлая больная, ночная операция, поэтому времени не было.
— А вторая? — в голосе молодого, ещё не очень опытного акушер-гинеколога проскользнули тревожные нотки.
— С этой всё хорошо, никаких отклонений, скоро сама родит. А за Беловой присмотрите, — доктор, потерев правый висок, провёл по жёстким волосам, словно снимая рукой ночную усталость. — Удачного дежурства, коллега, — наконец-то улыбнулся любимец женской половины большого коллектива городской больницы.
Доктор Смирнова с медсестрой направились в палату и, задав вопросы и осмотрев проблемную пациентку, посмотрели друг на друга.
— Ничего не понимаю, — пожала плечами врач. — Она ведь давно должна была родить. — Наташа, позови-ка нашего гуру, — попросила сестричку.
— Никитишна, — громко позвала, выглянув в коридор, Наталья. — Подойдите сюда, нужна ваша помощь.
Пожилая акушерка с добрыми глазами сказала какие-то ободряющие слова Кате и, быстро осмотрев, скомандовала:
— Немедленно на стол.
Дальше всё завертелось, как при ускоренном воспроизведении киноплёнки: бегающие медсёстры, склонившиеся врачи, отрывистые указания и любопытные взгляды практикантов.
Но всё действительно когда-то заканчивается. И начинаются вопросы.
— Почему мой ребёнок молчит? — страшное предчувствие застыло в потемневших от боли и усталости глазах родильницы.
— Сожалею, но… — Людмила Александровна отвела взгляд. — Но ребёнка не удалось спасти…
Катя ничего не сказала, не было сил, да и о чём можно тут говорить. Осталось только плакать — тихо, молча, прогоняя все мысли, чтобы не сойти с ума…
Какая у меня красивая мама. Только измученная. Бедненькая. И надо было мне запутаться в этой пуповине. И зачем я только вертелась как юла? А почему она так сильно плачет? Что случилось? Где я? И почему мне так хорошо? Совсем не больно и не холодно как там… Это из-за тебя, Свет? Ты всегда здесь? Да? И я могу остаться с тобой? А как же моя новая мама? Ей так плохо без меня, она меня любит, я знаю. Хочу ли я к ней? Да. Очень-очень. Можно? Я и только я решаю это? Спасибо, добрый Свет! А как же ты? Мне не хочется от тебя уходить. Ты и так всегда рядом, просто невидимый? И всё равно к тебе вернусь? Позже? Когда? Когда сама захочу? Тогда, до встречи!
Лишь большие круглые, как на железнодорожных вокзалах, часы нарушали тишину. Тик-так, тик-так — эхом отзывалось в голове у Кати, лежащей на столе в пустом родзале, покинутого всеми разом, как будто и не было врачей, медсестёр и толпы студентов, с интересом наблюдавших сложный случай.
— Людмила Александровна! Как мой ребёнок? Что с ним? Он жив? —Катя приподнялась на локте, увидев зашедшего врача.
— Не волнуйтесь, мамочка. Самое страшное позади. Вы молодец. Стойко пережили патологические роды — ребёнок был обвит пуповиной, — доктор Смирнова заботливо укрыла пациентку одеялом. — Если бы не наша опытная Никитишна, мы бы его потеряли. Вытянули с того света, можно сказать.
— Это мальчик?
— А вы не видели? — Катя отрицательно покачала головой.
Взяв из находящейся рядом барокамеры крошечное тельце, врач поднесла его к матери. Девочка открыла глаза, по кругу медленно обвела взглядом холодный, в белой керамической плитке, большой зал, внимательно посмотрела на держащую её чужую женщину. Затем, опустив взгляд на измождённое лицо самого родного на земле человека, уставилась почти не мигая.
— Ну и глазищи! А смотрит как! — удивилась доктор. — Такое впервые в моей практике. Чудесный ребёнок.
— Доченька... — прошептала Катя, почувствовав, как волна любви и нежности накрыла её, смыв всё пережитое. — Нарушая традицию, я назову её в вашу честь и спасительницы акушерки — Людмила. Мила, — слёзы радости покатились по лицу счастливой матери.
***
— Лапа Ивановна! Катюша! Я взял Милку. Мы уехали! — прокричал водитель ГАЗа и хлопнул дверцей. — Через часик будем. Пусть малая покатается.
— Хорошо, — согласилась Катя. — Саш, только осторожно, очень прошу, присматривай за Милой, не оставляй одну, — последние слова услышаны не были, заревел мотор.
Промелькнули дома, грузовик выехал на трассу.
— Красиво? — спросил папа, кивая на панораму за окном. Дочь согласно закивала и с интересом стала рассматривать переливающееся золотом под лучами яркого июльского солнца море пшеницы, потом весело закивали жёлтыми головками подсолнухи. Вскоре въехали в посёлок и остановились у небольшого деревянного здания, окружённого деревьями.
— Вот мы и приехали, дочурка. Ты посиди. Папка скоро, — Саша открыл бардачок, достал конфету. — Держи, от зайчика. Вчера тебе передал.
— Пап, а какой он был — беленький или серенький? — серьёзно спросил пятилетний ребёнок.
— А какие зайцы летом, а? — Саша подмигнул и достал ещё какую-то книжечку.
— Серенький? — серьёзно спросила Мила.
— Верно, умница моя, — отец смачно чмокнул любимицу в конопатый нос и ласково погладил по русым волосам. — На, вот, полистай, — и вручил "Правила дорожного движения".
— Эй, ты кто? Выходи играть! — толпа местных детишек собралась у ГАЗона.
— Я Мила. А мой папа Саша скоро придёт.
— Ну и что!
— Выходи!
— В "горелки" поиграем!
— Или в "печника"!
Милка посомневалась, но всё же решилась — открыла дверцу и спрыгнула с подножки...
Водители заполняли путёвки, перебрасываясь анекдотами и шутками. Когда в контору вбежал рыжий вихрастый мальчишка и закричал, смотря полными ужаса глазами: "Дядь Саш, дядь Саш!" — все замолчали, почуяв неладное.
— Что случилось-то, пацан? — побледнел Саша.
— Там Колька вашу дочку убивает! — выпалил рыжий. Все охнули, а Саша подскочил как ужаленный.
— Где она? — побелевшими губами спросил он.
— Вон там, дяденька, я покажу.
…Отец нашёл бездыханное тело дочери в зарослях пижмы и тысячелистника, на которые указал малец. Рот и нос девочки были забиты землёй.
Как здесь хорошо. Какой ты добрый и ласковый, Свет. Я бы хотела, чтобы ты был всегда. Ты и так есть всегда? А почему же я вижу тебя только сейчас, а раньше нет? Видела, но забыла. Разве тебя можно забыть? Можно? Люди всё время забывают? Ты спрашиваешь, хочу ли остаться с тобой? Конечно, да, с тобой так хорошо. Я должна подумать? Но почему? Посмотреть туда? Кто это там кричит и плачет? Это же мой папочка. Жаль его? Да, очень. Я могу вернуться? Я сама это выбираю? Спасибо, дорогой Свет, тогда я вернусь.
— Слава Богу! Доченька! Жива! — Саша бесконечно обнимал и целовал дочку, то прижимая к груди, то вытирая её лицо от грязи. — Выплёвывай, что осталось. Сейчас я водички тебе дам, пойдём умоемся, моя хорошая, — слёзы текли по лицу большого и сильного мужчины...
***
"Девятка" стояла на широкой обочине. Пока водитель бортировал колесо, его любимая рвала полевые цветы. Десять минут назад Костя сложил все ключи, домкрат, закрыл багажник, а Людмила всё бродила.
— Мил, ну поехали уже, сколько можно! — Костя заметно нервничал, как будто это ему нужно было рожать. — У тебя же в любой момент могут начаться схватки! Поехали! — и, чтобы поторопить жену, нетерпеливый ответственный муж сел за руль и посигналил.
С поля, усеянного головками алого мака и голубых васильков, Мила помахала букетом любимых цветов. Затем неторопливо, переваливаясь как уточка, подошла к авто и взялась за ручку. И вдруг услышала рядом быстро надвигающийся шум — на огромной скорости по обочине мчался чёрный внедорожник внушительных размеров. Последнее, что увидела молодая женщина — обезумевшие глаза водителя иномарки.
Какой ты ласковый, Свет. Я же тебя знаю? Я всегда тебя знала? Как же хорошо с тобой. Я могу остаться? И могу вернуться? Мне решать? Посмотреть туда? Кто там на трассе? Мой муж. Люблю ли я его? Очень! И нашего ребёнка тоже. Но теперь он ведь не родится. Что? Я могу вернуться? Но ведь я... там... Это ничего не значит? Не понимаю, но… какая разница. Да, конечно, я возвращаюсь. Благодарю тебя, Свет!
— Любимый, ну здесь я, чего ты волнуешься. Смотри, цветы какие! — довольная молодая жена захлопнула дверцу, и сразу же справа от "девятки" по обочине промчался внедорожник.
— Ни хрена себе! Он что, пьяный или обкуренный? — побледневший от предположения, что могло бы сейчас случиться с его Милкой, Костя смачно выругался вслед промчавшемуся автомобилю.
***
— Бабулечка! Что с тобой? Плохо? Подожди, я быстро. Сейчас скорую вызову. Секунду! — русоволосая девушка уже набирала "103".
— Не надо, Катюша. Не беспокойся, миленькая, — рука легла на телефон, а добрые синие глаза с любовью смотрели на внучку.
Та покачала отрицательно головой:
— Людмила Александровна! Даже не думай уходить! Как мы без тебя! — и молитвенно сложила руки. — Не надо, бабуля!
— Солнышко, со мной всё будет хорошо, — отношения двух представительниц разных поколений всегда были доверительными, добрыми и полными нежности. — Просто пришло время вернуться к Нему.
— К кому, бабушка? Ты меня пугаешь, — в больших серых глазах застыли испуг и любопытство.
— К Свету. Он всегда нас ждёт. Всегда любит. С ним очень хорошо. Поэтому не жалейте обо мне и не плачьте. Договорились? — внучка, не мигая смотрела на бабушку. — Обещай, Катенька.
— Обещаю, — и сразу же, нарушая обещание, по лицу потекли предательские ручьи.
Людмила погладила по руке ту, кто по традиции носила имя прабабушки, нежно дотронулась до лица, вытирая никак не желающие останавливаться слёзы.
— Верь мне... Всё будет хорошо... Я знаю это точно...
