захотелось понаблюдать со стороны за Сергеем. И я не осмелился или не захотел, уж кто как расценит, отказаться ради этики от своей затее.
Прямо с порога я заметил его. Он стоял у стойки, в углу. Стоял в полуоборот. Перед ним кружка с пивом - ещё не тронутым. Обе его руки локтями были упёрты в столик: одна подпирала подбородок, другая держала зажженную папиросу.
За прилавком находилась женщина довольно-таки опрятного вида. Сам прилавок сверкал чистотой, да и... в баре был порядок. Это произвело хорошее впечатление. Не знаю кому как, а я, в описываемое мною время, ценил подобное в такого рода заведениях метко прозванных народом за вечную грязь "забегаловками". Мне важно было, чтобы Сергей меня не заметил. А чуть что, не менее важным счёл предъявить ему и оправдание, с этой целью и подошёл к прилавку.
На мой осторожный вопрос - что у вас можно покушать? - я получил немного неожиданный ответ: "Слепой, что ли? Всё на витрине".
- Но там ведь кроме яиц и рыбы ничего нет? - изумился я.
- А тебе чего надо? Хочешь жрать, столовая рядом, - отпарировал торговый работник.
Я пришёл в замешательство.
Достав с кармана деньги, я попросил дать мне пару яиц. Каково же было удивление, когда увидел, что работник прилавка берёт кружку и наливает пиво. "Может не мне", - подумалось тоскливо, но нет: кружку двинули в мою сторону.
- Я яиц просил, - теряя терпение, напомнил я.
- Не глухая, слышала. Одно без другого не даём.
Возмущение во мне достигло крайности. Чтобы не вспылить, я вынужден был взять кружку с пивом и по скорее отойти.
- Что - тоже решили? - кивком головы показывая на злосчастную кружку с грустной иронией пошутил Сергей.
- Как вам сказать, - недовольно пробурчал я: стало понятно - он всё слышал. Да и как тут не услышать, в баре ведь не более пяти человек.
"Почему к тебе-то подошёл", - силился я вспомнить, но так и не вспомнил: путались мысли. Наконец, почувствовав, что занят собою до неприличия долго, я, со словом "возьмите", подставил к нему кружку и добавил:
- Платы не надо, меня угостили.
Сергей рассмеялся. Впервые. Правда, не сказать, чтоб очень весело, однако откровенно.
- Вот так Машка, - произнёс он, но без восхищения.
- Это продавец? Вы с ней знакомы? - поднял я на него неодобрительно взгляд.
- Я? Что вы! Просто я эту невоспитанность во всём её блеске раза два видел. А ведь не и подумаешь, да?
Я нахмурил брови, движением головы согласился.
- Вот это-то и страшно, - уже совершенно серьёзно и вместе с тем печально заключил Сергей. - Не знаешь что ждать от человека.
Он помолчал. Затем резко взял кружку и выпил половину содержимого. Достав платочек тщательно вытер рот, немного затянувшись папиросой, затушил её и подойдя к урне, выбросил.
Не знаю почему, но когда мы продолжили путь, у нас с ним не получалось разговора. Я, верный своим принципам (а именно: не начинать первым любой разговор), молчал. А он единственно, что произнёс - это попросил ехать немного потише.
"Даже пиво не подействовало на его настроение", - подумал я и поймал себя на мысли, что сильно хочу услышать кое-какие подробности о маленькой девочке горько плачущей в сарае. Отчего она мне так запала в душу, я объяснить себе до конца не пытался. Может и оттого, что у меня у самого дочь такого же приблизительно возраста. Её душа тоже для меня потёмки и мы с Верой также мало уделяем времени для изучения запросов малышки. И тем не менее...
- Я заметил: вы что - не курите? - неожиданно вдруг спросил Сергей.
- Нет.
- Ну вот, а я со своими переживаниями и разрешения-то не спрашиваю, - виновато выдавил он.
- Я на вас не в претензии.
- Вы простите меня. Всё равно я должен был узнать - можно ли курить.
- Ничего, ничего. А... - я чуть замялся, неудобно как-то, но я поинтересовался, - у вас, простите, большое горе.
- Травма жизненная, - ответ последовал не сразу. - Так будет вернее.
Этот диалог, по всему, и заставил Сергея продолжить свой рассказ.
2. Лет пять тому назад... - Сергей замешкался что-то припоминая. - Да, - усевшись поудобней, уточнил он. - Пять лет тому назад - время-то как быстро летит! - Я шёл к Любе. Погода стояла пасмурная, накрапывал дождь, надоедливый такой, в настроение какая-то подавленность. Ну, как обычно в такую погоду. Я не дошёл до её подъезда немного, когда увидел, как дверь его быстро распахнулась и мне навстречу выбежала племянница.
- А мне купили пианину, - сообщила она новость.
- Вам приходилось когда-нибудь наблюдать, как радуется ребёнок? - восхищённо обратился Сергей ко мне. - У вас дети есть?
Я хоть и не любил, когда меня о жизни моей расспрашивали и собственно отвечал-то на такие вопросы всегда уклончиво: "Да, мол, есть", - что моя семья для человека ни разу до этого мною не виденного и через десять-двадцать, ну пусть час, вычеркнутого из моей жизни, - ему я дал подробнейшие данные своего семейства.
- Во-о-т, - протянул Сергей. - Тогда вы знаете, что такое детская радость. Маленький человечек в радость вкладывает такую силу, что став взрослым он уже никогда, ни при каких обстоятельствах так радоваться не сможет. Вот что такое - детская радость!..
- Да, ей купили пианино.
Подавленности в настроении у меня, как не бывало.
- Ты знаешь "Кузбасс" называется, - путаясь под ногами, выкладывала подробности малышка. - В кредит взяли. Папка уже за бутылкой побежал, - она была прекрасна, моя племянница!
А дождь накрапывал и я боясь её простуды старался подталкивать рукой в спинку, чтобы побыстрее шла. Но она вертелась и это мало чем помогала. В общем, продвигались мы сложновато.
Дверь в квартиру у них была открыта. На пороге стояла Люба. Как всё равно человек сделавший что-то нехорошее и тут же пойманный - таков оказался её вид.
- А я смотрю - ты идёшь, - слов она больше не нашла, развела руками, посторонилась.
Я прошёл, стал разуваться.
Судорожно перебирая пальцы, Люба вкрадчиво попросила.
- Да ты уж не разувался бы.
Сергей замолчал, отвернувшись. Потом продолжил.
- Понятно, сделала она это ради приличия - на улице грязь, слякоть. Как же не разуться. Не мог я не разуться - нет сомнения. А вот...
- Да что же ты, дядя Серёжа? - о, как девочке хотелось показать мне пианино!
Я торопился. А она бегала вокруг и опять, как на улице только затрудняла мои действия. Она тащила меня то за один рукав, то за другой, то пыталась помочь мне избавиться от обуви, то отойдя в сторонку и демонстративно трясясь всем телом в нетерпении, с недоумением заявляла.
- Ну мама же разрешила не разуваться. Пойдём скорее. Я покажу.
Тут до меня дошёл глубокий вздох Сергея.
- Вот такая она.
- Надо вам сказать, что в комнате у них, конечно же, произошли изменения. Пожалуй, единственное, что осталось на своём месте - это палас. Всё же остальное оказалось либо сдвинуто со своего места, либо вообще перестановлено к стене противоположной. Комната у Любы и без того не ахти какая стала ещё теснее.
Пианино она поставила неудачно. Оно загораживало проём окна. Я ещё, помню, подумал: "Хорошо бы его отодвинуть на полметра-метр вправо пожертвовав креслом", - но вслух мнения не высказал. Побоялся обидеть сестру, которая, чувствовалось, ожидала похвалы или, хотя бы, одобрения. Пришлось изречь.
- Отлично.
Что ещё женщине надо?
- Я видел, что Сергею эта часть воспоминания доставляет неописуемое удовольствие. Но мне как-то чудилась и безысходная грусть засевшая в нём. Именно так, противоречиво я его наблюдал. А он рассказывал дальше.
- Николай, - имя своё я ему сказал. - Надо было быть там, чтобы видеть, как демонстрировала, если так можно выразиться, достоинства музыкального инструмента девочка. Да-а, об этом так просто не передать! Впрочем, я попытаюсь.
Она бегала и тыкала пальчиком то в одну клавишу, то в другую - звук раздавался то высокий, то низкий повергая в восхищение ребёнка.
- Смотри, смотри, - кричала, - смотри, как играет.
Нажимала следующую и скривив губки в нарочном удивлении, заявляла.
- А эта совсем не так звучит.
Несколько раз она подбегала ко мне, прося что-нибудь сыграть. Чудачка, ей казалось, раз играю я на баяне, то уж на пианино подавно должен. Я отказывался. И она не обижалась. Она снова летела к инструменту, крича:
- Я вон на ту ещё не нажимала.
И до того всё это заразительным было...
Долго мы любовались ею и сестра в продолжение этого была, кажется, очень счастлива. Мне даже порой думалось, что она как-то с высока на меня поглядывала. Я чувствовал: отчего-то она торжествовала. А...
Сергей с досадой махнул рукой и замолчал.
Лихо обогнав нас, затормозил КамАЗ. Дверка его кабины открылась и водитель усиленно замахал рукой требуя остановиться. Я подчинился. Камазист выскочил на асфальт и ещё издали, направляясь в мою сторону, совсем уж голосом не соответствующим его комплекции, закричал.
- Земляк, я правильно еду на Кемерово?
Камазист был серьёзен, но я рассмеялся.
- Если земляк, - сквозь смех ответил я ему, - то зачем спрашиваешь? А если нет - то правильно.
Юмор до дяди не дошёл, но суть, видимо, уловил: резко развернувшись, почти бегом, он пустился назад. А мы ещё долго смеялись. После чего Сергей, конечно же, не мог сразу настроиться.
- Вернулся Володя.
Наконец услышал я.
- Надеюсь вы догадываетесь - это муж сестры. У него была такая сумка спортивного вида, а в ней - спиртного больше, чем съестного. Хотя...
Я уж давно заметил, что Сергей в продолжении своего повествования вёл какой-то скрытый от меня анализ чего-то для него важного.
- Я тоже пил.
- Пианино - вещь по тогдашним меркам престижная. Поэтому для соседей приобретение такое незамеченным едва ли возможно. Ну, а от детского мира такое скрыть вообще нельзя, - повернувшись ко мне, заметил Сергей. - И вот они начали появляться, дети имеется ввиду. Не все сразу. По двое, по трое, по одному. Так и дежурила моя сестра у дверей. А что поделаешь, - усмехнулся рассказчик. - Ничего не поделаешь. Это дети.
На приглашение Любы, - мол, проходите, - они реагировали как-то своеобразно, чисто по возрастному. Стояли и просто топтались на месте. Если двое, трое, то и перешёптывались. Я уж после догадался, кто был виною их нерешительности. Я, конечно. Проходить надо было мимо. Этим и смущались. Догадался ещё и потому, что, в конце концов, пробираясь к пианино они уж больно недружелюбно поглядывали.
Сергей усмехнулся. Пошутил.
- Я бы даже сказал: враждебно.
И грустью отдались его последние слова.
- О том, как Ирочка принимала гостей, как она им объясняла обо всём, что их интересовало исходя из опыта ею уже приобретённого, а также о том, как детская настороженность постепенно перешла в детскую раскованность - я вам рассказывать не буду, так как вы свободно можете это представить. Я только обострю ваше внимание на одном моменте. В то время, когда все малышки с детской непосредственностью слушали объяснения племянницы, одна из них явно выделялась. И чем бы вы думали? Она стояла в стороне и участия, ну никакого не принимала и взгляд её нахмуренный говорил о многом - это была сама зависть. Смотря на этого ребёнка, что-то закрадывалось в душу. Уж больно откровенную позицию она занимала. И меня, помню, немало поразило, когда Люба, показывая на неё, представила
