- Мразь! - ещё громче завопил Меньшиков. - Насмехаться надо мною надумал! Савка! Плетей ему и в крепость посади. На веки вечные посади. Щенок!
Сильные руки схватили Тимоху сзади и потащили прочь от разгневанного князя. Скорняков, подстрекаемый явной несправедливостью творящегося с ним, хотел вырваться. Хотел он объясниться, опять попросить у важного царедворца небольшой отсрочки, но к первым сильным рукам добавились сначала вторые, а потом и третья. Бит был парень крепко, но не долго и уже избитого, полуголого бросили его на прелую солому жуткой темницы. Страшно было в сырой тьме тайного каземата. Страшно и холодно. Тимоха забился в угол, поджал к себе руками колени и, пытаясь согреться, стал думать о странностях своей судьбы. Чем же он нагрешил перед богом, что заслужил подобного к себе обращения. Он перебирал свои поступки за последнее время и вдруг понял причину наказания. Мертвый младенец. Ведь не похоронил его Скорняков подобающим образом, а закопал под мостом, как зверушку какую-нибудь. Вот и расплата за деяние это недоброе не заставила себя ждать. Что же теперь делать - нагрешил, ответь. Тимоха постарался еще поджать к себе колени и торжественно поклялся, если выйдет, конечно, на волю, похоронить мальца как положено. Парень стал мысленно представлять нужный обряд и тут вдруг услышал в противоположном углу глухие всхлипы. Тимоха с опаской двинулся в сторону звуков и уже в другом углу он понял, что звуки слышатся вроде как из-под пола. Скорняков пошарил рукой в соломенной трухе и почувствовал пустоту. В полу его темницы была дыра. Не большая конечно, но и не такая уж маленькая. Голова в неё не пролезет, а руку сунуть можно. Парень руку сунуть в дыру всё-таки заопасался. Мало ли чего. А вот ухо прислонить к отверстию в полу сподобился. И так ясно он услышал чьи-то жалобные всхлипы, что самому заплакать захотелось.
- Эй, кто там! - крикнул Тимоха в дыру, стараясь этим криком порушить противный ком в горле, предвестник предательской слезы.
В дыре стало тихо.
- Эй! Чего молчишь? - не унимался Скорняков.
- Чего надо? - после непродолжительного молчания ответила дыра.
- Ничего, - честно признался Тимоха и на всякий случай спросил. - А ты кто?
- Гамильтон я, Мария Даниловна.
- Баба что ли?
- Какая я тебе баба? Я фрейлина её Величества царицы русской.
- Вон как. Да только не верится мне, чтобы фрейлина в подполе крепостной темницы жила, - поведал парень свои сомнения неведомой собеседнице.
- В каком подполе? - не поняла та.
- В том самом, где сидишь.
- Так выходит, что меня в самую глубокую темницу посадили.
- Выходит, что так.
Скорняков жалостливо вздохнул и стал лихорадочно придумывать тему для продолжения разговора, но в голову ничего умного не лезло. Так бы может быть, и умерла эта беседа, но спасла положение неведомая Мария Даниловна. Она была, по всей видимости, постарше и потому быстрее сообразила, о чем можно поговорить.
- А ты кто такой? - прервал, чуть затянувшееся молчание хриплый, но весьма приятный голос из темной дыры.
- А я Тимоха Скорняков, - радостно отозвался парень.
- Вот что Тимофей, - донеслось из темноты. - Мне уж, наверное, не выйти из темницы, а ты молодой ещё, тебе может повезет. Помоги мне.
- Да чем же я тебе помогу здесь? - удивился столь странной просьбе Тимоха.
- Надежда у меня теперь будет на тебя. Пообещай мне, что если выйдешь отсюда, то сразу же найдешь во дворце Ваню Орлова, он денщик государев. Скажешь ему, что люблю я его больше всякого другого. Так и скажи. Никто с ним сравниться не может. Никто. Даже раза три повтори, что никто. Понял?
- Понял.
- А ещё скажи, что оклеветал меня Меньшиков. Самозванец этот. Сын купеческий. Это подговорил Дуньку Чернышеву, чтобы та перед государыней напраслину на меня навела. Понял?
Только ответить на последний вопрос Скорняков не успел. Заскрежетало что-то из дыры, заскрипело и тихо стало. Сколько потом Тимоха не звал свою таинственную собеседницу всё без толку. Не отзывался никто. Утомившись призывно шептать в черную дыру, узник встал с коленей и стал ходить по своему застенку. Из-за очень низкого потолка ходить было неудобно. Всякий порыв к распрямлению плеча прерывался приличной шишкой на теме. Тесно было в темнице. Немного постучавшись головой о шершавый потолок, Тимоха успокоился и согрелся, да так хорошо согрелся, что в сон сладкий его потянуло. Присел парнишка в уголок и задремал. Сначала, как всегда слега, а потом стал проваливаться в сладостную бездонную яму всё глубже и глубже. Полетел Скорняков, сам не ведая, куда и очутился на широком лугу. Хорошо было на воле. Изумрудная трава колыхалась от теплого ласкового ветерка, в небе куролесил жаворонок. Благодать! И вот тут вдруг эту благодать разломила жирная черная трещина, из которой черные люди полезли. Лезут они, лезут, будто нет им ни конца, ни края. Испугался Тимоха, застыл недвижимо, а черная рать визгом зашлась и расступилась, пропуская вперед вождя на белом коне.
- Взять его! - скомандовал вождь, глянув на испуганного парня и вся нечисть бросилась на Тимоху.
Он бросился бежать, но густая трава путала ноги и валила беглеца раз за разом к своим сырым корням.
- Эх, всё равно погибать, чего же я пугаюсь-то? - мелькнула мысль у Скорнякова, и он обернулся. Лучше бы он этого не делал. Но раз сделано, то уж сделано, назад ничего не воротишь. Ужас сковал Тимоху от увиденного. На него бежали тысячи младенцев с огромными синими головами, а впереди их неслась на белоснежном скакуне тимохина мать.
- Мама! Я есть хочу, - протянул он к ней дрожащие руки и упал на колени.
Мать склонилась над ним и захохотала не своим голосом, и лицо у неё уже было не свое. Чужое лицо. Она взмахнула рукой, и уродливые младенцы тучей ринулись на Тимоху. Он закрыл руками глаза и уронил голову на сырую траву. Уродцы запрыгнули парню на спину и стали безжалостно его топтать.
9.
Очнулся Скорняков от неприятного сновидения, лежа животом вниз на грязном каменном полу своей темницы. По спине его деловито разгуливали две крысы средних размеров, которым пробуждение узника явно пришлось не по душе. Они раздраженно махнули длинными хвостами и неохотно ретировались с теплой юношеской плоти в холодную дыру меж бездушных камней. Тимоха испугано вскочил на ноги, сразу же набив себе очередную шишку на темени с правой стороны. Резкая боль мгновенно прогнала все остальные чувства и вернула сидельца к очень печальной для него действительности. Хотя, с другой стороны во сне было и похуже, но это только уже было и как теперь выяснилось, было неправдой. Скорняков, аккуратно вжав голову в плечи, пометался ещё немного меж сырых стен каземата, и тут ни с того, ни с сего, а как-то сразу, вдруг, почувствовал Тимоха жесточайший приступ голода. Есть хотелось так, что в сознании между недоступных матушкиных пирогов мелькнул образ жареной на вертеле крысы. Скорняков передернул плечами, но навязчивый образ не пропал, а наоборот, выталкивал из сознания прочь остальные съестные припасы. Потом захотелось пить, но оказалось, что это хотение удовлетворить проще простого. Стоило только полизать вонючую влагу со стены и пить расхотелось, а вот есть после этого захотелось ещё больше. Тимоха лег на живот и притаился. Он, конечно, не знал на чем можно здесь поджарить крысу, но подумал, что надо сперва поймать, а там видно будет. Крысы к засаде не шли, а бугристый пол, надавив на молоденький живот, чуть-чуть унял муки желудка и парень опять задремал. На этот раз ему ничего не снилось, а может, снилось, но он позабыл про всё от внезапного пробуждения. Пока Скорняков спал, дверь в его темницу открылась, и пожилой солдат бесцеремонно лягнул парня ногой пониже спины. Тимоха вскочил и как-то сам собой, еще как следует не проснувшись, оказался на свободе да к тому же уже одетым в свой кафтан.
А на свободе дело было уже к вечеру. Еще было не темно, но и свет белым можно было назвать только с приличной натяжкой. Скорняков сначала рванулся к родимому дому, но скоро передумал, и выкрал у каких-то нерадивых хозяев кусок рогожи да старенький заступ. Вооружившись инструментом, Тимоха перекрестился и пошел младенца, неправильные похороны которого считал первопричиной своих напастей, хоронить по-людски. Стараясь не смотреть на раскопанное мертвое тело, парень завернул его в рогожу, донес до кладбища, вырыл там могилу, быстро сотворил молитву и также быстро закидал труп младенца сырой землей.
Исправив свой недавний грех Скорняков со спокойной душой, рысью помчал домой к матушкиным пирогам, да только вот ждали его дома не желанные яства, а тлеющие головни недавнего пожара. Сгорела изба Скорняковых. Почти дотла сгорела. Тимоха стоял и испуганно смотрел на теплые ещё угли. Всё как-то сразу позабылось: и голод, и неволя, только ужас безвозвратной потери бешеным вихрем метался в сознании парня, приковав его около пожарища.
Неизвестно сколько бы простоял Скорняков у пепелища, если бы не соседка. Она увела его к себе домой, сунула там в жарко натопленную баню, а потом чем-то сытно накормила. За весь вечер парень задал только один вопрос:
- А матушка где же?
По скорбным глазам доброй старушки и её протяжному всхлипу понял Тимоха, что матери никогда он больше не увидит. В ту ночь он почти не спал, а так забылся чуть-чуть под самое утро и всё.
В канцелярской избе было непривычно, для последнего времени, людно, и Скорняков сразу понял, царь Петр Алексеевич вернулся со своих розысков и опять осел в столице. Дьяки, приехавшие из государева розыска, шумно делились воспоминаниями и беспрестанно ржали только по ведомому им поводу. Тимоха осторожно протиснулся к своему скромному месту за дальним столом и осторожно огляделся. Отвык он за последние дни от подобной суеты и поэтому никак не мог решить, что сделать сперва: доложить Сидору Акимычу о результатах своего, правда, пока ещё не совсем удачного розыска или сбегать к Лушке и спросить у нее, что она нового про кольцо узнала. Утомившись от метаний между двумя путями своей дальнейшей жизни, решил Скорняков обратиться за помощью к своим старшим товарищам, благо под воздействием хмеля они часто просили парня не стесняться в случае чего. Когда Тимоха добрался до своих недавних собутыльников, то искренне удивился их усердию в письме. Писали Сеньша с Афоней старательно ни на мгновение, не отрывая сизых носов от стола. Даже тогда, когда Скорняков вплотную подошел к Сеньше, тот головы от писанины не оторвал, а лишь шепнул парню:
- Тебя Ушаков спрашивал. Сердитый шибко.
Тимоху от такого известия аж передернуло. К кому, к кому, а вот к Андрею Ивановичу Ушакову попадаться на глаза совершенно не хотелось. Уж больно строг он был как на вид, так и на характер. Скорняков даже не знал человека, который бы Ушаков не боялся. Ну, разве Толстой Петр Андреевич да сам царь батюшка Петр Алексеевич. Остальные даже при упоминании имени Ушакова тряслись, будто листы осиновые на ноябрьском ветру. От него в добром то настроении ничего хорошего ожидать нельзя, а уж коли, сердит, то точно головы не сносить. И вот только Тимоха про плохое подумал, как его кто-то за полу кафтана схватил и потащил куда-то. Это где-то оказалось рядом. Там же
