Дневник Владимира Мономаха

и на охотах, [с] тринадцати лет...[/b]»[/i]

Далее подробно приводятся автобиографические сведения («Поучение» Владимира Мономаха), которые, собственно, и стали «притчей во языцех» всех исследователей, пытавшихся сопоставить описываемые события с предполагаемым временем написания этого произведения. Так и не найдя «общего знаменателя», наши учёные скромно завуалировали главное в определении жанра изучаемого предмета.

Смею предположить, руководствуясь логикой, что сам автор этих с позволения сказать мемуаров, в совершенстве владевший грамотой, для написания своего бессмертного и бесценного для нас «поучения», пользовался, в той или иной мере, какими-то черновыми записями, памятками «для себя», где сохранял основные обстоятельства места и времени тех или иных событий из своей жизни.

Достаточно просто прочитать этот документ истории, чтобы иметь основание сделать такую гипотезу. И хотя некоторые исследователи ссылаются на отличную память Мономаха, цитировавшего наизусть Евангелие, но библейские догмы - это одно, их следовало знать каждому христианину, подобно тому как нынешние набожные люди легко цитируют библию, а подробные обстоятельства многолетней давности из реальной жизни - другое. Многие ли из нас столь же подробно и живо могут описать, полагаясь лишь на свою память, события давно минувших дней?

Что говорит в принципе против того, что Мономах вёл (с тринадцати лет!), своего рода, записную книжку или даже дневник, который и послужил в последствии основным материалом для написания «Поучения»? Напротив, подробности его жизнеописания, содержащиеся в «Поучении», наталкивают на мысль об этом. В таком случае, эти гипотетические записи (если, конечно, они существовали) и могли бы рассматриваться в качестве одного из прообразов современного дневника.

Мало того, у нас нет никаких оснований категорически отрицать, что сам оригинал «поучения», написанный собственной рукой Мономаха, в действительности мог представлять собою дневник. Именно в пользу этой, самоубийственной для меня гипотезы, и говорит то, что исследователи до сих пор спорят о времени написания оригинала рукописи.

Оправдываясь, скажу, что гипотеза, в отсутствие точных сведений, - не кощунство, а лишь один из способов, признанных наукой, приблизиться к истине. Насколько «научна» именно эта гипотеза - вопрос, вероятно, спорный. Я пока не готов идти напролом, голословно утверждая её состоятельность, так как пользуюсь логическим анализом уже добытых авторитетными учёными сведений и не компетентен в чисто научных вопросах. Но и не намерен отказывать себе в удовольствии и праве предполагать, тогда как истинные профессионалы не особо то и располагают.

Конечно, можно с уверенностью сказать, что дневниковедение как культура, в нашем нынешнем представлении, в этот древний период нашей истории ещё не зародилось. Принято считать, что дневники, в их современном виде, появились в России лишь к концу 18-го века. Тем не менее, это не произошло на пустом месте: доселе они назывались, может быть, по другому, и несли в себе скорее практическое, сугубо прикладное значение, более выполняя функцию журнала, некой записной книжки, хранилища данных, важной информации, экономического, статистического, учётного характера. Об этом свидетельствует и то, что само понятие "дневник" - более поздняя словоформа, чем "журнал", "записная книжка", означавшие в конце 18-го - начале 19-го века одно и то же.

Таким образом, предшественниками классического дневника можно считать такие документы, которые наиболее полно соответствуют нашему нынешнему представлению о назначении и функциях дневника. Несогласие с этим не критично, но на мой взгляд отдаляет от правильного (научного) анализа исторического прошлого. Если в ведении дневника взять за основу методологию летописных традиций, которая всё ещё имеет место быть даже у современных авторов, то о документальности нужно забыть, а следовательно, и об уроках истории… Делая современную летопись, вроде т.н. «политических дневников», всевозможных публицистических сериалов под вывеской «дневника», мы снимаем с себя ответственность за «правду» и «ложь», идеализируем описываемые события и наше отношение к ним, вольно или невольно искажаем действительность в угоду навязываемым стереотипам и общественному мнению, дезавуируем грань между личным и официозом.