Филимонова.
- Так... ничего особенного. Это для Андрея Павловича.
- Для занудного брюнетистого хмыря с нашей кафедры?
- Какой же он хмырь! Он ничего...
- Хм. - скептически отозвался Филимонов, - Дурнее не встречал среди их сословия. Амбиции вагон, а сам!.. Недоученный ассистентишка!
- Да нет, ты зря, он просто очень устаёт в последнее время, поэтому иногда и ... срывается.
- Срывается, ха. Здорово! А впрочем, ну его. Я не об этом.
Рита понимающе засмеялась.
- Испугался, что курсовой прозевал?
- А то нет! - он тоже засмеялся. – Хотя, какой уж тут курсовой на зачётной неделе!.. Да! - вдруг словно спохватился Филимонов. - А хмырю зачем чертежи?
- Он скоро защищается в нашем совете.
- О-о-о! - с потугой на уважительность протянул Филимонов, - Какие связи! И сколько стоит такая работка? Может, стоит подзаняться?
- Сколько стоит? Не знаю, я не спрашивала.
- Что же ты так?
Рита пожала плечами. Еле слышно вздохнув, ткнулась ему носом в грудь и тут же отпрянула.
- Неудобно как-то. - нехотя ответила она. - Он попросил, я согласилась. Я у них в лаборатории на полставки работаю.
- А-а-а! – понимающе протянул Филимонов.
- Ничего не "а"! - вдруг рассердилась Кошкина. - Меня оформляют только на семестр! И его чертежи - это не моя работа, это помимо! Он попросил! Их знаешь, сколько много и как надо их чертить?! А тут сессия, приходится ночами корпеть!
Казалось, Рита совсем забыла, где она, с кем она, что произошло несколькими минутами раньше.
- Тихо. Спокойствие. К чему такое волнение.
Филимонов окинул взглядом танцевальную комнату. Кажется, риткин крик души был услышан лишь только им одним. Она замолчала и потупилась, съёжившись в его руках. Такая она была в этот момент несчастная, беззащитная, такая хрупкая, что он неосознанно заботливо защищающим жестом прижал её к себе, ещё раз изучающе огляделся и, медленно кружа среди вертящейся толчеи, потянул Риту к теряющейся в сумраке двери, ведущей в прихожую.
- Пойдём, погуляем? - шепнул он ей на ухо. Рита согласно кивнула, но, когда дело дошло до шубки и сапог, вдруг села на полочку для обуви и заявила, что уходить незачем, здесь тепло, а на улице холодно, бр-р-р. Филимонов стал уговаривать, торопить. Чуть-чуть холода - это неплохо, даже прекрасно, к тому же потом они опять будут в тепле. В каком-то странном нетерпении он прикидывал, как быстро они доберутся до его дома и как хорошо, что у них, как и у Акимушкиных, квартира в новогоднюю ночь пуста, обитает лишь сонный кот Кузьма. Мама всего наготовила на всю новогоднюю неделю вперёд, так что ему есть чем угостить Ритку. Они послушают музыку, у него отличные записи, потанцуют. А тут так ведь и будут коситься на них, невесть чего ожидая от него: какой-нибудь идиотской выходки - одни, чтобы повеселиться, другие, вроде Панкова, чтобы заклеймить его позором. Катька того и гляди закатит истерику, испортит приподнято-нежное настроение, вдруг охватившее Филимонова. А ему просто хочется поболтать и потанцевать с Риткой, ну, пообниматься, а что здесь такого? Кто бы знал эту Кошкину! Глаза у неё странно бездонные, затягивающие глаза, и сама она такая нежная, прижать бы её к себе и не отпускать. Ну, ничего, сейчас они придут к нему и...
Но Ритка упрямилась и вообще повела себя совершенно несообразно и с той Риткой-зубрилкой, что он знал до сегодняшнего вечера, и с той Риткой, что заехала ему по лицу. В довершение всего она закапризничала, чем вывела Филимонова из себя. Чего-чего, а такого он от неё не ожидал, она ничуть не лучше других девиц, она как все, только дай повод!
У него презрительно скривились губы, правая рука непроизвольно сжалась, ногти ощутимо впились в мякоть ладони. Ему вдруг стало так обидно! Когда огрела его по щеке, не было обидно, а тут... Словно Ритка обманула его, хотя не брякни Акимушкин свою комичную жалобу, кто знает, чтобы сейчас делал Филимонов, но уж почти наверняка не уговаривал Кошкину. Одной той хохмы, что поднялась вокруг Кошкиной тогда в общежитии было маловато, чтобы сдвинуть себя и начать ухаживать за ней ради потехи.
Пока Филимонов страдал, Рита передумала и сдалась.
- Ладно. Идём. - сказала она, тяжело вздохнув, прощально оглядываясь на просвечивающийся сквозь занавеси проём двери, ведущей в комнаты. Никогда ей ещё не было так тревожно радостно на душе, как в прошедший час. Не было той обычной тоски и боли, что она никому не нравится, что Малыш, такой недосягаемо-красивый, никогда не глянет на неё, как глядят парни на Борисову или Светку.
Пусть на них с Филимоновым косились. Не беда, что они стали центром внимания, что Филимонов схамил, а она ударила его по лицу, наоборот, этот эпизод непостижимым образом приблизил её к этому парню, к которому никогда у неё не лежало ни сердце, ни душа. Уходя, она теряла удивительное чувство всеобщей заинтересованности и ревности, адресуемой к ней.
Рита резко встала, натянула на себя цигейковую шубку; сапоги уже были на ногах. Как жалко уходить, ну да ладно, в этом их уходе тоже что-то есть - пусть позлится, побесится Борисова, пусть Светка поломает голову - как так случилось, что её верная тихая подружка уводит с новогоднего вечера Филимонова. Но даже ради этого Рите не очень хотелось уходить. Как ей общаться с Филимоновым один на один, без окружения ребят? Каким он предстанет там, за дверью? Боязно обнаружить нечто совсем противоположное, что вырисовывалось здесь, в этой квартире, в этом праздничном шуме и гаме, вполне подходящем для новогодних сказок.
А Филимонов всё ещё пребывал в великой обиде. Глядя на Риту сверху вниз, он медленно и холодно произнёс:
- Уволь. Если хочешь, иди.
Ишь, вздумала вертеть им, Филимоновым! Катька и та, опасается!
В замешательстве глаза Риты остановились на его глазах. Но разглядеть она ничего не смогла, потому что первой неуправляемой реакцией на слова Филимонова оказались слёзы. Чтобы он не увидел их, она резко отвернулась, решительно надела на голову шапочку и дёрнула за дверную ручку. Дверь была заперта. Замок не поддавался. Филимонов молча следил за попытками Риты открыть дверь. Поковыряется и остынет. Сам он уже остыл. Ну и покапризничала немножко. Вон как с неё быстро слетела всякая дребедень. Борясь с замком, она не играла: если откроет - упорхнет непременно. И его неодолимо потянуло проверить это свое убеждение. Он не волновался, ибо был уверен, что успеет в последний момент поймать её за шкирку, как котёнка - у него приятно засмеялось всё внутри от этого сравнения.
- Безрукая. - буркнул Филимонов и открыл дверь.
Не оглядываясь, Рита стремительно ринулась в дверной проём и шустро застучала каблуками сапожек по ступеням. Он было подался за ней, взмахнув рукой, поймавшей лишь пустоту, выскочил за порог, но вспомнил, что уже снял куртку, вернулся за ней. Куртка, конечно, куда-то запропастилась. Филимонов завертелся, засуетился и окончательно разозлился. Внизу сухо хлопнула дверь из подъезда на улицу. Филимонов в сердцах закрыл дверь в квартиру.
- Эй, кто там дверями хлопает?
В прихожую высунулась хмельная физиономия Гусева. Из-за его спины выглядывали: вовремя подоспевший, как и положено хозяину, Акимушкин и Света Тихомирова.
- Ты куда это собрался? - обеспокоился Акимушкин.
- Никуда. - ухмыльнулся Филимонов и оттолкнулся плечом от косяка.
- А-а-а! - понимающе, на повышающихся нотах загудел Гусев и сделал жест ручкой. - Риточка тю-тю-у! - и пьяненько засмеялся.
- Пошёл-ка ты... - Филимонов выбросил руку вперёд и ловко дёрнул Гусева за нос, сильно потянув вниз. Гусев замолотил руками по воздуху, раз попав, но не в виновника его болевых ощущений, а в Леночку Кудимову, заинтересовавшуюся скоплением в дверях.
- Гусев, ты дурак! - закричала Леночка и в сердцах двинула его в бок. Внимание миниатюрной толпы отвлеклось на расшумевшуюся Леночку и оправдывающегося разобиженного Гусева.
Кто-то, как бы между прочим, предложил догнать Кошкину - каково ей, бедной, в новогоднюю ночь бегать в растрёпанных чувствах по холодным улицам! Но предложение это не нашло должного отклика. Ищи свищи убегающую деву по всем улицам! Что в таком случае останется от праздника? Ничего страшного с ней не случится, на улицах полно народу, прибежит домой и успокоится; может, ей спать уже захотелось!
Ловко протиснувшись мимо спорящей пары, Филимонов пробрался в комнату, где стояли столы. Комната вдруг приобрела какой-то неуютно-неухоженный вид, словно померкли все краски, стол уже не представлялся экзотически ярким ковром, расписанным ярым импрессионистом с наклонностями абстракциониста. Особенное раздражение вызвали грязные вилки. Он повертел в руках наиболее чистую и бросил на скатерть.
Краем глаза уловил Катю, она медленно подошла к нему, вертя в руках конфету.
- Ну, что, - снисходительно насмешливо спросила она, - выудил лекции? Через два дня экзамен.
Филимонов приподнял удивлённо брови и пожал плечами. На лице его застыла нагловато-спокойная улыбка. Стоит и молчит, разглядывая стол.
Больше всего в данный момент Катеньке страстно хотелось треснуть его или ещё как-нибудь выплеснуть скопившееся в ней тёмное чувство. Большее облегчение она бы почувствовала, конечно, если бы треснула - и не обязательно, как дохлая Кошкина, по лицу, можно и по шее или по затылку, да куда угодно, лишь бы он прочувствовал! - и дала бы волю слезам с шумом и криком. Пусть они там устраивали конкурсы соблазнения, как говорит Панков, а ему верить приходится, - всё равно, Катерину это не касается, пусть бы кто-нибудь другой взял на себя эту миссию; она полночи вместо того, чтобы веселиться, только и делала, что кипела возмущением, ревностью и чувством мести! А потом, узнав от Панкова об их предновогоднем сборище, как последняя идиотка ждала, когда Фил утрёт нос этой Кошкиной!
Филимонов так и не глянул на Катю. Он тоже взял со стола конфету, не спеша развернул фантик и сунул содержимое в рот. На душе у него было скверно и почему-то хотелось спать. Завертело вдруг перед глазами.
- Костик, и что означает твое молчание? - она чуть придвинулась к нему, губы сложились в очень опасную улыбку - берегись! Этакая пантера перед прыжком, обуревающие чувства которой можно узреть лишь в глубине глаз.
- Да отстань ты! - Филимонов небрежно отмахнулся рукой и едва успел увернуться и схватить Борисову за руки.
- Н-ну-у! Катька, ты что, с ума сошла? – ухватив покрепче рвущиеся к его лицу руки, он подался всем корпусом назад. Прищуренные глаза вскипевшей от негодования и ревности Катеньки застыли на его лице, губы что-то шептали, ему не было слышно - опять гремела музыка, и Гусев с Леночкой никак не могли успокоится. Но явно что-то крайне малоприятное. Катя яростно дёрнула руками, пытаясь освободиться.
- Тоже ручки чешутся? - вопросительно зашептал он ей на ухо. - Лучше не надо. - в голосе его прозвучала явная угроза; никогда Катя не слышала от него ничего подобного. И ей стало не по себе. Филимонов крепко стиснул ей пальцы, рывком притянув к себе; Катя извернулась и ойкнула.
- Потанцуем, а? - предложил он нарочито громким голосом. Рядом загоготал Егоров.
- Выясняем отношения, голубки?
- Ага. - с готовностью отозвался Филимонов. - Зову танцевать, а она не идёт. Ломается вот.
- Ты что из себя тут строишь?! - зашипела Борисова. Рванула свои руки из его, Филимонов мгновенно разжал пальцы, и Катя с трудом
