теперь тщательно скрывала от Люськи.
Когда Чайковскому было разрешено выходить в коридор, его посетил следователь, удовлетворенно поведавший ему, что сутенер Жоржик, ударившись в бега, погиб под поездом под Рязанью, осиротив двух маленьких девочек.
Как же он мог заниматься сутенерством – подивился Чайковский.
Следующим днем Гектора Петровича ждал сюрприз. Когда он продрал правый глаз после послеобеденного сна, то обнаружил подле себя загоревшую Андромухину.
- Не ждал?
- Как говаривал Альбер Камю - «раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно» - уклончиво отбился высокообразованный больной.
- А еще он говаривал: «Как жить, не имея нескольких серьезных причин для отчаяния!» - продолжила словестную дуэль Муха. - Вот оставишь мужика без присмотра, таких делов натворит. А ты, оказывается, тетенек разных от сутенёров спасаешь. Но я, правда, не удивлена твоему геройству. Как утверждал создатель Винни Пуха: «Если однажды меня не окажется рядом с тобой, запомни: ты храбрее, чем подозреваешь, сильнее, чем кажешься, и умнее, чем ты думаешь. И еще кое-что – я всегда буду с тобой, даже если меня не будет рядом».
- Никакой я не герой. Это получилось случайно.
- А я утром прилетела, в квартире – кавардак, тебя нет, а соседи говорят – Гектор – в больнице. Когда повязку с глаза снимут, мой адмирал Нельсон?
- Нельсон – фыркнул как конь Чайковский - не был одноглазым и никогда не носил черную повязку. И даже не пытайся сравнить меня с Кутузовым. С ним примерно такая же история, хотя он и был косым на один глаз из-за двух серьезных ранений. Как мы легко покупаемся на исторически мифы.
- А шахматист-любитель из «12-и стульев»? – подыграла ему Анромухина.
- Еще вспомни пирата Билли Бонса – с грустью добавил Чайковский. Вот отпишу на тебя всю собственность и поселюсь у моря в трактире «Адмирал Бенбоу», где буду целыми днями посасывать Scotch с привкусом буковой стружки и торфа и утешать жен местных рыбаков. Или, как автор поэмы «Москва — Петушки», завербуюсь лаборантом в какую-нибудь дальнюю экспедиции по борьбе с окрылённым кровососущим гнусом.
- А что у тебя там за книжка возле подушки?
- Перечитываю «Камеру обскура» Набокова. Вот отгадай, про кого это написано: «круглота форм, толстый задок и гладкое темя, прекрасный крап, а главное – неуловимое прелестное – смешное нечто, фантастическая, но весьма определенная жизненность»...
- Если крап поменять на храп, это вылитый ты!
- Это описание морской свинки Чипи. А про храп вот тебе новость из вчерашней газеты: некий америкашка из Висконсии позвонил в полицию и, признавшись, что накануне был изрядно выпившим и ничего не помнит, потребовал выгнать из своей кровати незнакомую храпящую бабу.
- Надеюсь, в мое отсутствие с тобой ничего такого не происходило? - хитро прищурилась на него Андромухина.
- Эка невидаль. У меня таких историй почти на каждый день – подал признаки жизни из-под одеяла Флакон.
- А что до книжки, то я как раз дошел до места, когда ослепший рогоносец нескладно пытается застрелить изменницу, и в результате сам получает смертельную пулю в бочину - продолжил Чайковский, не обращая внимания не реплику Флакона.
- Я отлично помню этот сюжет, Гек, ведь благодаря тебе я стала весьма начитанной дамой. И беременной! Если тебе интересно, ребеночек был зачат в самом конце августа.
Но ведь тогда Домовитый точно не при чем! – ликующе пронеслось в голове новоиспеченного отца.
- Ну, ты попал, мужик – снова хрюкнул со своей койки Флакон, после чего Чайковский швырнулся в него казенной тапочкой.
- Я люблю тебя, Марго – лапидарно выразил он свои чувства.
Ведь Андромухину звали Маргаритой.
В ночь перед выпиской Гектора Петровича, как будто не желая больше беспокоить соседей, по-тихому помер Бээф. Сонные санитары в застиранных комбинезонах мышиного цвета увезли жмурика на дребезжащей каталке, а привыкшая ко всему нянечка проворно перестелила белье, готовясь к приему нового пациента.
Чайковский горестно повздыхал:
- Держись, Флакон, у тебя еще все впереди. А хочешь, я четвертушку пригоню, друга помянешь.
- Не нужно - вдруг отрешенно ответил ему большой любитель «Ясенина», размазывая слезы по опухшей роже. И начал что-то глухо бормотать себе под нос. К своему огромному удивлению, Чайковский признал «Местоимения» Льва Лосева: «Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной./Душа живет под форточкой отдельно...»
Голос Флакона постепенно окреп, и по палате отчетливо разнеслось: «Чем я, больной, так неприятен мне, /так это тем, что он такой неряха:/на морде пятна супа, пятна страха/и пятна черт чего на простыне…
Затем, декламатор, привстав с постели, взволнованно продолжил: Еще толчками что-то в нас течет,/когда лежим с озябшими ногами,/и все, что мы за жизнь свою налгали,/теперь нам предъявляет длинный счет./Но странно и свободно ты живешь /под форточкой, где ветка, снег и птица,/следя, как умирает эта ложь, /как больно ей и как она боится»…
В кабинете Ждынкина из старомодной радиолы звучал тёплый, переливчатый тембр Вадима Козина «Когда простым и нежным взором/Ласкаешь ты меня, мой друг...».
Расспросив Чайковского о самочувствии, доктор нежно погладил его по руке: Голубчик мой, до новых встреч.
- Я к Вам еще не скоро надеюсь попасть – испуганно одернул руку Чайковский.
- Да я имел в виду Серебряный бор, дорогой мой Гектор Петрович.
***
ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ. ИСКУШЕНИЕ
Чайковский с черной «пиратской» повязкой на лице помогал пополневшей Анромухиной наряжать новогоднюю елку игрушками, которые он еще в раннем детстве нанизывал на пушистые ёлкины лапы вместе с мамой. Особенно дороги ему были "чипполиновые" персонажи – девочка Редиска, служанка Земляничка, юный Вишенка, толстый синьор Помидор, принц Лимон и луковый мальчишка собственной персоной. Краска на игрушках местами пооблезла, но все равно – Гек твердо верил, что настанет день, когда его повзрослевший сын – Петр Гекторович Чайковский - будет цеплять вместе с шаловливыми внучатами эти самые фигурки на колючие ветки. Так рождаются семейные традиции, которым нельзя изменить.
- Муха, поедем летом в Кисловодск, - расфантазировался Гектор Петрович – остановимся в санаторий имени Горького. Нет, лучше в «Красных камнях». И обязательно сходим в кинематограф.
После Паттайи Андромухиной не очень хотелось в Кисловодск.
-Во-первых, мне сперва нужно родить – радостно рассмеялась она - Во-вторых, кто же с таким крохой путешествует. Да, забыла тебе доложить - сегодня звонила Буролисицина и сообщила, что договорилась о прослушивании для Верочки в музыкальной школе при Московской консерватории.
До Нового года, который сулил им новое счастье, оставалось три часа. Андромухина отправилась на кухню рубить салаты к праздничному столу. В десять к ним забежали поздравить накоротке проживавшие в том же доме Голубковы с коробкой шоколадных конфет, которую знатному искусствоведу вручили в Союзе писателей как члену Правления. Чайковский, получивший точно такую коробку, но только как член ревизионной Комиссии, проявив дипломатичность, порылся в кабинете и принес Голубкову фривольный настенный календарь на следующий год, а Зинаиде Валерьевне - свежий номер «Журнальца» со своим новым рассказом «Наш дурачок Ники». Пока Голубков разглядывал изображенных на календаре телочек, Зинаида Валерьевна трещала, как швейная машинка:
- Какой ты молодец, Гектор, что начал писать прозу. А то всё других критиковал. Говорят, Федя Бондарчук сильно хвалил твоего «Дурачка» и хочет писать по нему сценарий в стиле прошлогоднего «Шпиона».
Голубков ждал, что Гектор, по заведенной традиции, позовёт его в кабинет пропустить по рюмочке, но тот объяснил, что он больше не пьет.
- Язва, что ли - участливо и немного расстроенно спросил Голубков и почему-то посмотрел на Зинаиду Валерьевну.
Она ему и ответила за Чайковского:
- Геша - молодец. Ему здоровье необходимо, чтобы детёныша подращивать. А ты, Голубков, только пузо свое ненасытное растишь.
Когда незваные гости отступили, по телефону позвонил Цукерман с последней новостью: Домовитому еврейское счастье подвалило. Прямо мексиканский сериал! Оказывается сын Томки морячок Дениска от него. Новоиспеченный папаша, говорят, собрался жениться на Томке, а в качестве свадебного подарка подарил ей шею.
Как шею? – встала в стойку Андромухина.
- Ну, вы, бабы в этом лучше разбираетесь. Какие-то гиалоуроновые инъекции для омоложения.
Мне, скупердяй, никаких инъекций не предлагал – отметила про себя Андромухина и внимательно рассмотрела свою шею в антикварном трюмо. Ладно, пока сойдет. Но после рождения Петеньки она обязательно займется собственным апгрейдом.
Андромухина не виделась со Степаном со времени своего отъезда в Таиланд. С одной стороны, она была даже рада, что Степа, обретая семейный статус, «обнулял» их недавние шашни. Но легкая ревность по отношению к Томке, про которую они с Чайковским много слышали, но которую до сих пор не видели, шипящей ядовитой змейкой шевельнулась в женской груди.
Когда Андромухина, наведя последний лоск на праздничном столе, осторожно выудила из духовки жареного гуся с яблоками, раздался звонок в дверь.
Кого это еще черти носят – удивился Чайковский и пошел открывать.
За дверью стоял глупо улыбающийся Домовитый с бутылкой шампанского и огромной перевязанной розовой ленточкой коробкой с «Наполеоном» в сопровождении миловидной женщины средних лет, в глазах которой проглядывалась некая чертовщинка.
- Поздравляем! - дико заорал Домовитый, пытаясь таким образом предвосхитить момент возникновения возможной неловкости.
Не дожидаясь приглашения, он подтолкнул спутницу в сторону прихожей.
- Ну, заходи, Степан Иваныч - после небольшой паузы взял себя в руки Чайковский, пытаясь подобрать правильную интонацию. – Как я понимаю, твою спутницу зовут Тамарой?
- Томкой ее зовут. Томкой! А это Гектор Петрович и Муха!
«Гектор» - подправил Домовитого Чайковский и протянул Томке руку. То же проделала Андромухина, пытаясь на глазок определить состояние нынешней шеи новой «старой» избранницы Степана. До или после чудодейственных инъекций явилась гостья? Надо будет обязательно расспросить. А, может, лучше лазерные процедуры? Кстати, знает ли Томка, что еще совсем недавно у Степана был амур с Андромухиной?
Все устремились к праздничному столу.
- К гусю картошка или гречка будет? - нахально спросил хозяйку Степан.
- Гречка.
- Под водочку?
Гектор Петрович хотел было снова заявить, что он больше не пьет, но только безвольно махнул рукой и достал из серванта графин с вишневой наливкой.
-Разливай – поддержала его в этом Андромухина. – Только мне совсем чуть-чуть. Я же все-таки беременная.
А Вы? – спросила она Томку.
- Я пока не знаю - ответила Томка. Было не понятно – имела ли она в виду, что не ведает, беременна ли она не сей момент, либо не определилась, будет ли пить предложенную наливку.
- Товарищи, не называйте, пожалуйста, Томку на «Вы - взмолился Степан. – она же свойская баба.
Все согласились и поскорее выпили, чтобы почувствовать себя каждый в своей тарелке. С хорошей закуской.
- Ой - вскрикнула теперь уже Андромухина.
