помятое со сна лицо:
– Случилось чего?
– Хочу с тобой попрощаться. — Девушка насторожилось, остатки сна покинули её. Она вопросительно смотрела на взводного. — Завтра штурмовые группы пойдут на тот берег, я и Вовка Серёдкин будем поддерживать связь с командованием.
– Возьмите меня товарищ лейтенант.
– Нет, женщинам там быть не полагается.
– Хвостик, раз на войне быть полагается, значит и там тоже.
– Там будет тяжело и опасно, что ты не понимаешь? Разве сможешь просидеть сутки безвылазно под огнём? Да с мужиками. Ты же женщина.
– На войне нет различия между мужчинами и женщинами, пуля не выбирает, — произнесла Женька свою всегдашнюю выстраданную установку.
– Пойдём, прогуляемся, — предложил Виктор.
Они вышли наружу. Дождь перестал, воздух был чистым и прохладным. Осенняя ночь опустилась на истерзанную снарядами землю.
– Присядем, — предложил Виктор, указывая на остатки какого-то разрушенного сарая вблизи берега. Они устроились на кирпичах и сидели, прижавшись, друг к другу. От невидимой в темноте большой реки веяло прохладой. Женька зябко поёжилась:
– Холодно.
Виктор обнял её за плечи и вдруг чмокнул в щёку. Женька сидела, молча, никак не реагируя.
– Женя, я давно думаю о том, что надо тебе сказать, но всё не решался. Вернусь оттуда или нет, хочу, чтобы ты знала — я люблю тебя.
Она молчала, десятки мыслей с бешеной скоростью пролетали в голове: « Боже, боже, я тоже люблю его. Нет, этого нельзя допустить, и даже показать ему это нельзя. Война идёт. Что же забеременеть, как Валька и бежать в тыл? Нет, нет и нет. Не для этого она пошла на фронт. Любить — потом, после, когда кончится война. Кончится эта кровь, грязь, мучительная усталость и смерть».
Виктор прижал к себе девушку крепче, рука скользнула под шинель и обняла её за талию.
Женька отодвинулась:
– Нет, Витя, я не могу. Я совсем недавно потеряла любимого человека. Погиб он.
Виктор застыл, убрал руку и спросил, помолчав:
– Кто же это?
– Ты не знаешь его, это был мой парень там, в городе, где жила… вот письмо получила от матери. Похоронка на него пришла.
Виктор покачал головой
– Неправду говоришь Женя. Что ж, насильно мил не будешь.
Поднялся, повернулся и ушёл не оглянувшись. А она долго ещё сидела в темноте, сжавшись в комок и вытирая кулаками слёзы.
Только в середине октября смогли войска дивизии переправиться через Днепр и расширить плацдарм. А ещё через две недели Женьке попала в руки дивизионная газета.
На первой полосе было написано: « Лейтенант Виктор Белохвостик и ст. сержант Владимир Серёдкин со своей радиостанцией под прикрытием передовых штурмовых групп под огнем противника переправились через Днепр, и пять суток поддерживали бесперебойную связь с огневыми позициями батарей. Сменяя друг друга у радиостанции, воины-связисты умело корректировали артиллерийский огонь, что позволило войскам удержать плацдарм и перейти в дальнейшее наступление. За этот подвиг они удостоились звания Героев Советского Союза.
Слава Героям!»
Вскоре в роте появился Вовка. При встрече Женька как будто невзначай спросила:
– А где же герой – лейтенант?
– Подымай выше, — ответил Серёдкин, — он теперь старший лейтенант. В госпитале ещё. Вместе мы там лежали, меня-то выписали, легкораненый, а его оставили, пока рана заживёт. Скоро появится.
Однако старший лейтенант Белохвостик появился в расположении части только через месяц. Его назначили командиром роты связи. В последний осенний месяц стоявшим на левом берегу Днепра дивизиям пришло пополнение. Ожидалось общее наступление по освобождению правобережной Украины.
Женька столкнулась с Хвостиком совершенно неожиданно, когда шла по вырытой вдоль берега траншее. Она рассматривала его во все глаза. Виктор изменился, лицо, бывшее по детски округлым, стало худощавей и жёстче, в глазах появились колючие огоньки. А может ей так показалось. Виктор смотрел на девушку и молчал, как будто не узнавая, а она ждала, ждала, что он сейчас улыбнётся, скажет: «Женька, как давно я тебя не видел, соскучился». И тогда она бросится ему на шею и наплевать ей на всех вокруг, пусть думают, что хотят. Но он вскинул голову и прошёл мимо. А она смотрела ему вслед и кусала губы, чтобы не разрыдаться. «Чурбан бесчувственный» — подумала, и решила: всё, вырву его из сердца, легче будет, даже к лучшему это.
Немецкие самолёты теперь появлялись редко, их авиация долбила, в основном, по плацдармам на правом берегу, и тем более было удивительно, когда спустя несколько дней неожиданно прозвучала команда «Воздух». Десяток «юнкерсов» заходили на круг для бомбометания.
– Откуда они здесь взялись, — произнёс старшина роты — добрейший, лет под сорок, сибиряк, и закричал: – Все в траншеи, быстро!
Минут пятнадцать разгружали самолёты с крестами на крыльях свой смертоносный груз.
Чёрные столбы разрывов накрыли позиции, в воздух взлетали обломки техники и блиндажей.
– Где же наши, чёрт побери, — выругался, отплёвываясь землёй старшина, когда самолёты, отбомбившись на первом круге, заходили на второй.
И как будто, ожидая этих его слов, из-за тучи вырвалась четвёрка истребителей с красными звёздами на крыльях. Закрутилась карусель. Потеряв два самолёта, «юнкерсы» ретировались.
Постепенно вылезали из окопов и траншей бойцы. Отряхивая землю и оглядываясь на разрушения, перекликались, выясняя все ли живы.
К Женьке, старательно счищавшей с гимнастёрки кусочки глинистой земли, подошёл старшина.
– Пойдём, проводишь.
Она послушно пошла за ним к блиндажу командира роты. Недалеко от разрушенного блиндажа на расстеленной плащ-палатке лежал старший лейтенант Белохвостик. Женька всматривалась в знакомое побледневшее лицо и не узнавала. Душа её не хотела узнавать. «Нет, нет, это не он, не может быть», твердила она. Но вокруг раздавались голоса:
– Только его одного и зацепило, рядом с блиндажом бомба разорвалась.
Выбрали место неподалёку, где стояла старая берёза, вырыли могилу, торопились, завтра предстояло наступление.
Женька как будто окаменела, она сейчас ничего не чувствовала. Пора было прощаться.
– Ты первая, — подтолкнул её старшина.
«Почему я? — пронеслось в мозгу, пока она шла эти десять шагов до неподвижно распростёртого тела, значит, они все в роте знали, догадывались, значит и он, наверное, знал, когда не поверил ей тогда ночью. А она даже лучшей подруге не сказала, что влюблена в него по уши, что думает о нём каждую минуту, что никто в жизни ей никогда не нравился так, как он. И никто кроме него не нужен».
Женька подошла, заглянула в глаза. Голубые васильки неподвижно смотрели в пасмурное небо. Тогда наклонилась и коснулась губами холодных губ. Это был её первый поцелуй. Она никогда ещё не целовала ни одного мужчину.
Лицо закрыли пилоткой, могилу засыпали песком. Все разошлись, только Женька неподвижно стояла на коленях на холодной и мокрой земле. Когда долго смотришь на песок, кажется, что он шевелится.
Ей вдруг показалось, что Виктор пытается выбраться из могилы, что он там живой, живой. Все ошиблись. Она рванулась вперёд и начала яростно разбрасывать песок. И кричала:
– Витя, Витя, Витенька-а-а!
Пожилой старшина, который немало повидал за свою жизнь, и знал, что бывает с людьми, когда уходят их близкие, стоял в сторонке. Подошёл, осторожно обнял девушку и увёл. Она уже ничего не чувствовала.
Два дня провалялась в горячке в медсанбате. На третий, когда очнулась, пришёл её навестить старшина, приехавший в тыл по хозяйственным делам.
– Выздоравливай Женя, ты у нас, как ясно солнышко, вся рота тебя ждёт.
– А скажите, товарищ старшина, вы догадывались, что я люблю… что я любила его?
– Конечно, дочка, у тебя же на лице всё написано.
– А он, как вы думаете, а он… знал?
– И он знал, я думаю, догадывался — точно.
Только после этих слов Женька поняла, что жизнь её ещё не закончилась.
Когда вернулась в роту, подошёл к ней Вовка Серёдкин, достал из кармана что-то завёрнутое в обрывок газеты:
– Вот возьми. Это от старшего лейтенанта. Он просил тебе передать, сам-то, сказал, стесняюсь. Прости, не успел раньше…
Женька развернула газету, в ней оказалась немецкая шоколадка.
– А когда он тебя это… попросил?
– Незадолго до того, как бомба в блиндаж попала. Сдружились мы на плацдарме за Днепром, там пекло было, мало, кто в живых остался. Вот он и рассказал о тебе… когда смерть над головой висит, откровенным становишься.
– А что рассказал?
– Да ты и сама знаешь — любил он тебя.
– А обо мне что?
– О тебе? — Вовка задумался. — Сказал, что чувствует — ты тоже… да что-то не получается у вас.
Женька глотнула подступившие слёзы, пробормотала: – Спасибо, Вова. — Отвернулась и убежала.
Месяц потом носила в кармане ту шоколадку, отламывала по маленькому кусочку, прихватывала губами, как будто целовала его, уже лежащего в земле.
Яркий весенний день музыкой и цветами радовал столицу. Пожилые люди, увешанные орденами, стояли кучками на широкой площади перед Большим театром, опираясь, кто на палку, а кто и на плечо молодого внука. Вот от одной из компаний отделилась седая женщина и пошла, с улыбкой рассматривая беседующих фронтовиков. И другая женщина шла ей навстречу, крупная дородная, поддерживаемая молодым человеком. Они разминулись, было, но вдруг остановились обе и обернулись. С минуту смотрели, молча, как будто узнавая знакомые черты. Потом седая тихонько произнесла:
– Валюха?
– Женька! — узнала другая, и обе бросились в объятья.
Вокруг уже собрались любопытные, а женщины, никого не замечая, обнимались, что-то говорили, перебивая друг друга, и не скрывали слёз.
– Валюха, Боже, сколько лет прошло?
– Да шестьдесят, пожалуй.
– Ах, целая жизнь.
– Ну, расскажи, как ты? — спросила Евгения, когда выпили уже по третьей за тех, кто не вернулся, кто умер, не дожив до сегодняшнего дня, за детей и внуков.
– Я, помнишь, тогда беременная поехала на родину к капитану своему, в Калугу. Но не приняли меня родители его, не поверили, отказались. И осталась я на улице на сносях. Мороз, зима сорок четвёртого, снег идёт, не знаю куда идти, тошнит до рвоты. Села на какую-то лавочку, думаю: «помру тут, уже никуда не хочу…». Но мир не без добрых людей, в войну-то их гораздо больше было. Подобрали меня, в больницу отвезли, там и родила дочку. Потом на работу устроилась, на завод, а дочку в ясли определила. Капитану своему сразу отписала всё, как есть, да письмо уже не застало его живым. Утонул в Днепре при переправе, снаряд прямо в лодку попал. Говорят там дно до сих пор костями человеческими усеяно. Замуж так и не вышла, а каждый год в день рождения капитана свечку ставила. Дочка, когда подросла, советовала: « Выходи мама замуж, что ж ты одна будешь, я уже выросла». Но не могла я, так и прожила всю жизнь в памяти о нём. Сейчас вот трое внуков и правнук один появился, — заключила Валентина, — ну, давай ещё раз за них.
– Давай.
Женщины выпили, не чокаясь. Валентина выжидающе посмотрела на Евгению:
– Сейчас твоя очередь, подруга.
– Ты, когда уезжала, дурой меня назвала, что от любви своей бегу. Всю жизнь потом эти
твои слова вспоминала. Может, признайся я тогда, что люблю его, он бы жив остался. А у
меня мозги были промыты пропагандой, что не может быть любви на фронте, только о том надо думать, чтобы как
