на новый «крузак» для бати, и на любые технические приблуды. В чём Лёка реально нуждалась, так это в присутствии бати рядом. Но ему она об этом никогда не говорила – достаточно было видеть его глаза, когда он вновь отправлялся на свою платформу. Кроме того, она ведь была совершенно самостоятельной и всё держала под контролем.
В прошлом году тётя Нюта умерла – ночью, во сне. Сердце.
Утром, собираясь в школу, Лёка заглянула в её спальню и замерла в дверях. Она почему-то сразу поняла, что тёти Нюты здесь больше нет. Только сухонькое хрупкое тело под одеялом – с заострившимся носом и провалившимся ртом. На ночь тётя Нюта всегда аккуратно снимала зубные протезы и страшно стеснялась, когда Лёка заставала её без них.
Лёку сотрясала крупная дрожь, но к соседкам она не побежала. Она вызвала «скорую» и позвонила бате. Тот прилетел на следующий день.
После похорон и поминок они сидели рядом на диване в опустевшей квартире, и батя неловко ерошил ладонью чуть отросшие Лёкины кудряшки. Тётя Нюта виновато смотрела на них обоих с портрета на полке, перечёркнутого чёрным крепом. Рядом с портретом стояла рюмка водки, накрытая куском чёрного хлеба.
«До сорокового дня душа витает в доме», – вспомнила Лёка когда-то сказанное тётей Нютой и на секунду прикусила губу.
– Надо что-то решать, Лёльк, – устало сказал батя, потирая осунувшееся лицо. – У нас там школы нет, вот в чём закавыка. Я, сама знаешь, через месяц по три на платформе. Школу-то надо заканчивать, одиннадцатый класс, экзамены… Побудешь пока в интернате, может? За деньги, наверное, хороший можно подыскать, навороченный.
Вот ещё!
– Я здесь останусь. Не переживай, бать, – решительно заявила Лёка, глядя в тревожные отцовские глаза с залёгшими вокруг них лучиками морщинок.
– Одна ведь будешь, Лёльк, – с тоской вздохнул отец и похлопал себя по карманам в поисках сигарет. – А тебе всего-то шестнадцать.
– Уже, а не всего. Ты за меня не волнуйся, – хрипло проговорила Лёка. – Я вот, между прочим, даже не курю.
Отец через силу улыбнулся:
– А… всё остальное?
– Секс, драгз энд рок-н-ролл? – она тоже нехотя усмехнулась. – Отстой. Не переживай, бать. Отмучаюсь в школе ещё год, и приеду к тебе.
– А поступать? – всполошился отец.
– А поступлю, – категорично заверила Лёка. – Батянь…
Отец взял её за плечо, внимательно глядя ей в глаза.
– Не подведу, – проглотив комок в горле, твёрдо сказала Лёка. – Управлюсь, честно. Езжай.
Через три дня батя улетел на свою платформу, и Лёка осталась одна.
Она не соврала бате. Так, кое-что утаила, чтоб тот не беспокоился. Курить Лёка начинала – только для того, чтоб голос стал погрубей, и бросила, поняв, что всё это фигня. Никаких других допингов она не хотела – зависимость ей была не нужна, тем более такая. Любая зависимость – для слабаков.
К ней, конечно, толпой потянулись однокласснички – свободная хата и имевшееся в наличии бабло их сильно привлекали, и это давало ей дополнительную над ними власть. Но она никого шибко не привечала и дури в своём доме не терпела. Получили возможность пожрать и выпить на халяву да потрахаться друг с дружкой? Скажите спасибо и выметайтесь до следующего веселья. Такая была у Лёки политика.
Но вот так вот веселиться ей хотелось нечасто. Эка радость – Ванятка лабает на гитаре и что-то заливает, грохочет музон, девки задницами виляют, да пацаны зажимают их в углах.
Скукотища.
У Лёки был другой кайф – Суза.
В шестнадцать лет она получила права категории «А», и батин новый мотоцикл «Сузуки Десперадо» наконец перешёл в её владение.
«Suzuki Desperado VZ400 Winder» сошла с японского конвейера в девяносто девятом, но новую машину Лёка не хотела. Её Суза была огромной, мощной, хищной и стремительной.
Отчаянной.
Суза дала ей скорость. Простор. Ветер в лицо. Ну, и право войти в байкерский тусняк – в основном мужицкий. Девчонки-соски были не в счёт. Правда, там тоже кое-кому кое-что сразу объяснить пришлось – раз и навсегда, чтоб поняли.
Но там были мужики годные. Понятливые.
***
Со школьного крыльца Лёка сошла не торопясь, повесив тяжёлую сумку на плечо. Пришлось ещё задержаться в библиотеке – добрать недостававших учебников – уже за деньги. Бесплатные учебники в первую очередь выдавались детям из малообеспеченных и неблагополучных семей. В эту категорию Лёка не попадала – ещё чего.
Вышагивая по проулку, она ещё несколько минут рассеянно прикидывала – пойти ли сразу в гараж или завернуть домой, чтоб поесть, переодеться и бросить сумку с учебниками. Гараж, конечно, победил. Как всегда.
Тем более, что переодеваться ей и не шибко нужно было. Данью первому школьному дню, – празднику знаний, чтоб его, – была только светлая рубашка с короткими рукавами. А так на ней красовались обычные чёрные джинсы и всегдашняя кожаная жилетка с множеством карманов, в которых хранилась куча всякой нужной мелочёвки.
В том числе нож-«бабочка». О чём знать хоть кому-нибудь было необязательно.
Свернув в другой проулок, ведущий за гаражи, Лёка вдруг остановилась и прислушалась. За кустами раздавался странный, частью матерный, галдёж, и один из голосов был ей слишком хорошо знакомым.
Она подошла поближе.
Так и есть. Шаттл.
Так и есть. Плющит новенького. Забавляется.
Илюхи рядом, конечно, не было. Илюха таких забав не уважал. Скорее всего, он отправился на свою баскетбольную тренировку. И, воспользовавшись этим, Ванятка собрал кодлу малолеток, чтобы испытать новичка на прочность. Так сказать, «пользуясь случаем, хочу» – померяться письками и нагнуть, если получится.
Понять это Лёка могла, но ей было как-то противно.
Остановившись за углом гаража, она пристально всмотрелась в происходившее.
Новичок, Антон, стоял, прижавшись спиной к хлипкому заборчику, и внимательно следил за гомонящей стаей. В его правой руке была крепко зажата штакетина – очевидно, выломанная из этого же забора. Белая рубашка новичка была в грязных пятнах, рюкзак валялся в пожухлой траве. В углу его плотно сжатого рта запеклась кровь, но глаза глядели, как в прорезь прицела – твёрдо и с прищуром. И были уже не серыми – почти чёрными.
– Уясе, мальчик-одуванчик, – уважительно присвистнула Лёка, и все, конечно же, к ней обернулись.
Она не спеша прошла к месту дуэли и тоже прищурилась, глядя Антону прямо в лицо:
– Фехтуешь, что ли, Д‘Артаньян?
– Фехтует, бля, – мрачно пробурчал сзади Ванятка, зажимая левой рукой пострадавшую правую – видать, уже хорошо огрёб. – Всыпь ему, Чума, чтоб не выпендривался!
– Уткнись, Шаттл. Забирай своих сявок и вали отсюда, – устало скомандовала Лёка. – Задолбал. – И, услышав за спиной недовольное бурчание «сявок», не спеша оглянулась, сверкнув глазами из-под сведённых к переносице бровей: – Ну?
– Чего, Чума, запала на няшечку, что ли? – нагло съехидничал Ванятка, с сожалением отступая. – Чего-то непохоже на тебя. Ты ж у нас эта… как её… Валькирия! А, не, весталка!
– Новые слова выучил, умник? Мультик какой-нибудь посмотрел, что ли? – поморщилась Лёка. – Поговори мне ещё.
– А что такое? – придурочно заблажил Ванятка. – Выдерешь, что ль? Товарищ сержант, вы всё обещаете и обещаете!
Кодла грохнула хохотом.
За всей этой идиотской перепалкой Лёка не заметила, что Антон смотрит на неё округлившимися глазами, опустив свою «шпагу». Встретив её взгляд, он сглотнул и ошарашенно пробормотал:
– Запала? Так ты что… девушка?
«Девушка», конечно, вызвала новый припадок идиотского ржания, хотя особо смачные комменты Ванятка героически проглотил – понимал, долбаный тролль, что рискует по-настоящему.
– А почему тогда Лёха? – продолжая изумлённо таращиться на неё, осведомился мальчик-одуванчик.
– Лёка, – незаметно вздохнув, строго поправила она, – Ольга то есть.
– Княгиня Ольга! – ввернул Ванятка.
– Извини… – пробормотал Антон, отчаянно покраснев. – У меня… близорукость минус два, а очки я сломал. Извини.
На самом деле Лёка должна была обрадоваться тому, что её так вот запросто взяли и приняли за парня. Была она высокой, почти метр восемьдесят, и крепкой, широкой в плечах. Все ненужные округлости, которые она люто ненавидела, надёжно скрывал жилет и мешковатые джинсы. Волосы она по-прежнему коротко стригла, даже не позволяя им виться, рука у неё была тяжелой, походка – размашистой. Так что ей следовало радоваться такой ошибке новичка. И она радовалась.
Радовалась, честно.
А на странную досаду, вдруг царапнувшую изнутри, не стоило обращать внимания.
– Ты к ней в гараж сходи, слышь, ты, как тебя… Сувор! – посоветовал Ванятка, отступая назад по проулку. – Вон как Княгиня к тебе… расположилась. А то ведь нам-то ничего не перепадает. Она ж у нас даже ещё того… нецелованная. Спорнём, что тебе повезёт? На штуку!
– Сгинь! – гаркнула Лёка, разворачиваясь к нему и делая движение вперёд.
Только башмаки по тротуару загрохотали.
Лёка не спешила поворачиваться к Антону.
Ванятка и сам не знал, сраный бандерлог, как больно задел её. И Антону это знать было тоже необязательно.
***
Она до сих пор была нецелованной, это верно, в её-то почти семнадцать лет. И это когда тринадцатилетние соплюхи уже с упоением делятся с подружками на переменках рассказами про то, как же это бывает.
А её в тринадцать лет просто и страшно, без поцелуев, изнасиловали – там же, возле гаражей, в сарайчике вечно бухого соседа Матвеича, – трое взрослых мужиков, чудом не изувечив. Хорошим стояком они похвастаться всё-таки не могли, крепко были датые.
Вообще этих троих бухариков Лёка видела и раньше – либо у гаражей, либо возле пивного ларька.
Вырвавшись от них наконец, она кое-как добрела до дома, проскользнула в квартиру и заперлась в ванной. Там Лёка содрала с себя изгвазданную одежду, надёжно спрятав её в угол за стиральную машинку, и села прямо под горячий душ, лупивший её по голове и плечам. Стоять сил не было. В водосток стекла и кровь, и грязь, и омерзительная вязкая жидкость, впитавшаяся, казалось, в её кожу сквозь поры.
Невидяще глядя на белые кафельные плитки с синим узором, Лёка бесстрастно думала, что в ментовку не пойдёт. Никто не должен был узнать о случившемся, тем более отец или тётя Нюта – всё внутри неё вставало на дыбы от одной мысли об этом.
Она должна была справиться сама.
Лёка просидела под душем почти час, меняя воду с кипятка на почти ледяную, и вышла только тогда, когда тётя Нюта встревоженно постучала в дверь, осведомившись, не заболела ли она.
Ночью Лёка прошерстила Интернет и припомнила болтовню старшеклассниц в туалете.
А утром она в первую очередь запихала рваные и грязные шмотки в мусорный бак во дворе. Потом отправилась в аптеку, где купила те таблетки и свечи, названия которых выписала ночью на тетрадный листок. Аптекарша воззрилась было на неё изумлённо, но смешалась под Лёкиным тяжёлым взглядом.
Лёка отчаянно надеялась, что обращаться к врачу ей всё-таки не придётся.
Потом она незаметно проследила за вчерашней троицей. Помнили они её или были слишком обдолбаны, Лёку не волновало. Решение она приняла.
К вечеру эти трое, прикончив последнюю бутылку палёной водки, захрапели прямо на полу всё в том же сарайчике Матвеича. Сам сосед, к счастью для себя, снова пропадал на даче.
Канистру с бензином Лёка взяла в отцовском гараже. Дождавшись сумерек, она бесшумно вошла в провонявший перегаром
