совершенно чёрными глазами, – изловчиться как-то и убить. Я хотел. Он этого заслуживал. Но… мама бы не пережила. И тогда я просто пошёл в фехтовальную секцию и научился драться очень быстро… тренировался как сумасшедший… потому что мне именно это было нужно.
Лёка с болезненно сжавшимся сердцем кивнула.
– Я подождал, пока мамы не будет дома, взял палку и сказал, что сейчас он за всё получит. Мне так страшно было, что я еле на ногах стоял. И одновременно так… весело, аж в ушах звенело, как будто я с обрыва прыгаю… не знаю, как описать. «Есть упоение в бою…» – знаешь?
Лёка молча кивнула. Она-то как раз знала. Но она не представляла, что об этом знает мальчик-одуванчик.
А тот, блеснув глазами, продолжал:
– Но врезать я ему тогда успел только один раз. Жаль, – он коротко рассмеялся, опять сощурившись, будто прицеливаясь. – Знаешь, он просто заорал и убежал. Он оказался… такой трус.
– Такие мудаки – всегда трусы, – проронила Лёка хрипло.
– И он сам подал на развод, представляешь? – Антон откинулся на спинку скамейки и посмотрел сквозь наполовину облетевшие тополиные ветки в безмятежно синевшее небо. – И я понял… что могу. Что шпага – она, знаешь, просто символ. Что сила… – он опять рассмеялся легко и весело, – она в ньютонах.
Лёка почему-то тоже засмеялась. Так они сидели и хохотали, глядя друг на друга.
– А потом пришлось через суд разменять квартиру, и нам досталась комната в секции, ну, в общежитии. Но мама очень переживала всё время, нервничала. Врач объяснил, что ей нужно сменить климат и обстановку, и мы решили уехать. У мамы здесь подруга, она сейчас в Германии живёт. Она пустила нас пожить бесплатно и даже временно прописала, представляешь? А комнату в Геленджике мама сдала, у нас там это приличных денег стоит, это же курорт. Так что у нас теперь всё хорошо, только вот мама… – голос у него чуть дрогнул.
Они помолчали.
– Из букв «ж», «о», «п» и «а» слово «вечность» получается редко, – наконец обронила Лёка и усмехнулась краем губ, видя, как Антон опять удивлённо моргнул. – Этого ты тоже не знал? Ну, младенец… У вас там в вашем Геленджике небось и матом не ругаются?
Антон качнул головой и неловко пробормотал:
– Ругаются, почему. Просто я… ну, не очень. Не привык как-то, – он виновато улыбнулся. – Хотя это очень уместно бывает… знаешь, с лексической точки зрения.
– С лексической, значит… А Геленджик – красивый город? – решила переменить тему Лёка.
Он опять взглянул на свои руки, а потом ей в глаза:
– Там море, – проговорил он мягко и мечтательно. – У нас там море. Оно, знаешь, совсем живое. – Глаза его просветлели. – Даже учёные теперь считают, что море – единый живой организм. На прибой я часами могу смотреть, знаешь.
– Море волнуется «раз», – пробормотала Лёка начало детской считалки. – Никогда не была.
– Я тебе покажу! Можно же съездить! – с жаром выпалил Антон и осёкся. – Когда-нибудь.
Они опять неловко замолчали.
– Договорились. Когда-нибудь, – сказала наконец Лёка и выдернула у него из рук многострадальный рюкзак. – Дай сюда.
Она деловито порылась в одном из многочисленных карманов своего жилета и нашла булавку.
***
Лёка с Антоном вновь пролезли сквозь ограду горпарка и медленно побрели по тропинке. Они не разговаривали, – слишком много уже было сказано, – и даже не смотрели друг на друга, просто каждый из них чувствовал, что рядом идёт другой. Иногда они касались друг друга локтями и торопливо отстранялись.
Этих мелких пацанов первой заметила Лёка – они хохотали и толкались в полуразломанной беседке неподалеку от тропинки, по очереди тыча хворостиной во что-то, лежавшее на земле.
Лёка нахмурилась, приглядываясь.
– Эй, сопли зелёные, что там у вас? – грозно крикнула она.
«Сопли» поспешно кинулись врассыпную, и Лёка с Антоном подошли к беседке.
– Ох… – растерянно выдохнул Антон, присаживаясь на корточки. – Смотри, это же ёжик!
Ёжик лежал, зарывшись в листву, и уже не пытался ни убежать, ни свернуться в клубок, только едва слышно пыхтел и подёргивал колючками на спине.
– Они его покалечили, – пробормотал Антон, касаясь пальцами ежиной мордочки. Как ни странно, ёж не отпрянул, лишь запыхтел громче. – Его надо к ветеринару, срочно.
И он начал поспешно вытряхивать из рюкзака учебники и тетрадки.
– Спятил? – Лёка схватила его за руку, и он укоризненно на неё посмотрел.
– Я здесь в беседке всё оставлю, потом заберу, – пояснил он, пытаясь сложить своё барахло на сломанную лавочку внутри беседки.
– Да ты тут через пять минут никаких концов не найдёшь! – рявкнула Лёка свирепо и беспомощно. Она уже поняла, что остановить сейчас этого малахольного невозможно, разве что вырубить и уложить на травку рядом с долбаным ежом.
– Ну тогда… – И малахольный так же решительно принялся расстёгивать рубашку.
– Совсем ёбнулся? – нарочито сгрубила Лёка.
– Он же живой, – упрямо выпалил Антон. – Понимаешь?
Она понимала только, что тоже совершенно спятила, когда, скрипнув зубами от досады, расстегнула жилет, в котором всегда чувствовала себя, как в броне, и осторожно завернула в него злосчастного ежа.
Антон стоял, таращился на весь этот идиотизм и лыбился дурацкой блаженной улыбкой.
– И не пялься на меня! – сердито прикрикнула она, чувствуя себя практически голой в одной рубашке с короткими рукавами, обрисовавшей фигуру так, что Лёка изо всех сил старалась не покраснеть.
– Что ты, я не пялюсь, – испуганно проговорил Антон, перестав улыбаться. И добавил вдруг: – Я и так знаю, что ты красивая. И ещё ты добрая.
Прорычав что-то невнятное, Лёка ринулась к выходу из парка. До ветеринарки было минут двадцать хорошего ходу. Если она не закрылась уже, конечно.
Добрая! Это она-то!
Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит! Приходи к нему лечиться и корова, и волчица! И дурацкий ёж…
Её почему-то опять начал разбирать смех. И странный озноб. Хотя холода она совсем не чувствовала. Наоборот, ей было даже жарко.
Она плотнее прижала к груди жилетку с затихшим ежом и с досадой оглянулась на Антона, поспешно сгружавшего учебники обратно в рюкзак:
– Давай, шевели копытами! А то твой ёж их щас отбросит…
***
В ветеринарке их не послали, как зловеще предсказывала Лёка. Впрочем, они ведь заплатили деньги. Точнее, Лёка заплатила. Антон растерянно вывернул почти пустые карманы, где оказалась лишь горстка мелочи. Лёка буркнула:
– Успокойся уже! – и достала своей кошелёк.
– Я тебе потом отдам… – неловко произнёс Антон.
– Ещё чего! – процедила она.
– Ну это же вроде как мой ёж… Он же тебе не понравился.
– Ещё чего!
Ветеринар с ухмылкой поглядел на них. Он был весёлый, очкастый и довольно молодой. Он вкатил ежу какой-то укол, от которого тот совсем распластался на оцинкованном столе, – Антон зажмурился и отвернулся, – обработал его ссадины какой-то мазью и протянул Лёке тюбик той же мази с краткой инструкцией:
– Обрабатывать утром и вечером. И, между прочим, это девочка.
Девочка, ну надо же…
– Ежиха это, – буркнула Лёка, сгребая «девочку» обратно в жилетку. – До свиданья.
– Спасибо! – расцвёл улыбкой Антон. Это, похоже, было самое популярное слово в его лексиконе.
– Надо ей имя придумать, – весело сказал он, догоняя Лёку.
– Начинай, – хмуро посоветовала та, и совершенно зря, потому что он с готовностью начал сыпать совершенно идиотскими кличками:
– Лейла! Ариэль! А, знаю, Твайлайт!
– Это ещё что?! – простонала Лёка, кусая губы, чтобы не прорвался смех.
– Не что, а кто! Ты что, «Май литтл пони» не смотрела?
Она резко остановилась и уставилась на него.
– Хорошо, хорошо, – примирительно замотал головой Антон, почему-то тоже прикусив губу. – Согласен, она у нас дамочка крутая… Тогда Тринити! Или эта, как же её… ну, в последней «Матрице», такая, с формами… А! Персефона!
Представив себе ежиху «с формами», Лёка не удержалась и захохотала:
– Не гони!
– Как скажешь, – покладисто согласился Антон. – Переходим к реальным звёздам. Как насчёт Мерилин?
– Меланья, – отсмеявшись, безапелляционно отрезала Лёка. – Это ежиха наша, русская, правильная ежиха. Меланья. И всё.
– Ладно, – опять легко согласился тот, а потом тревожно спросил: – Кстати, как она там?
Они немного развернули жилет и, затаив дыхание, потрогали Меланью за бок. Та вроде была тёплой, но чёрные глазки её были странно полуприкрыты.
– Мы не спросили, чем её кормить, – огорчился Антон.
– Погуглим, – отмахнулась Лёка и хотела было добавить, что, может, ежихе есть больше никогда и не придётся, но промолчала, представив, как вытянется лицо у этого мальчика-одуванчика.
Они уже практически вышли к её дому. Лёка сообразила это, только машинально поздоровавшись с вышедшей на крыльцо своего магазина Сонькой-продавщицей, проводившей их любопытным взглядом. Антон, похоже, этого не заметил. Он вообще мало что вокруг себя замечал. Хоть он и пялился рассеянно по сторонам, мысли его явно блуждали где-то далеко.
Чёрт с ним, пусть тащится за ней, – внезапно решила Лёка. Ей с ним было как-то… умиротворённо. Эдакого слова раньше точно не было в её активном словарном запасе. Впрочем, как и мальчика-одуванчика рядом, и ежихи Меланьи в руках.
Они вошли в лязгнувший лифт, вонявший мочой и украшенный чёрными запятыми от затушенных «пяток». Антон, как зачарованный, глазел на наиболее смачные надписи на стенах. Лёка ждала, что он опять покраснеет, и лишь потом сообразила, что самой понятной для него в этом наборе, наверно, была фраза «Сохатый – лох».
– У вас в Геленджике небось в лифтах ничего не пишут? – не выдержала Лёка.
Антон сосредоточенно заморгал:
– У нас мало высоток. И в лифтах… да, не пишут. Совсем.
– Скучно там у вас, – поддела его Лёка, выходя впереди него на своём восьмом.
– Что ты! – серьёзно возразил он и даже остановился, так что лифт едва его не прихлопнул. – Я же говорю – у нас же мо-оре!
– Мо-о-оре! – передразнила его Лёка отчасти завистливо и сунула ему в руки свёрток с Меланьей, чтобы достать ключи из кармана. – Ноги вытирай!
Свой дом Лёка старалась содержать в чистоте. Никакого такого «уюта» она не признавала, считая всякие там занавесочки и цветочки бабской блажью, но грязи не терпела.
Антон послушно пошаркал кроссовками об половик у порога, а потом, придерживая одной рукой ежиху, начал дёргать за шнурки, намереваясь разуться. Лёка поспешно выхватила у него Меланью, чтоб не уронил, но тот вдруг замер с полуразвязанным шнурком и выдохнул:
– Так мы что, к тебе домой пришли, что ли?
Лёка закатила глаза:
– Нет, блин, к Путину в Красную Поляну!
Он ещё немного поморгал и улыбнулся.
***
Позже, когда они уже умяли по две тарелки вермишелевого супа каждый, а Меланья мирно засопела в углу кухни на расстеленном половичке, Антон спохватился ещё раз:
– А твои родители не будут тебя ругать из-за ежа?
– Некому ругать, – Лёка сосредоточенно разлила чай по большим пузатым кружкам – они с батей любили чаёвничать как следует. – Отец на Сахалине на нефтегазовой платформе вкалывает, а мать… – она запнулась. – Нету матери, в общем.
– Умерла? – выдохнул Антон едва слышно. Глаза его распахнулись.
– Секи пафос, – сумрачно посоветовала Лёка. – Сбежала она от нас, когда я почти грудничком была. Давай, пей чай и не болтай… ерундой, – добавила она присловье бати.
«И выметайся», – хотела добавить она сурово, но
