встреть... Уселся я на лавку возле вокзала -- думаю, как самому до адреса добираться. А округ меня шалупенок все крутится да крутится. Годков семи. Шу-у-устрый... Ну и подмани я его. Он ко мне с охотою. Я ему леденец петухастый на палочке. Он хохо-о-очет. Порезвился округ да й убег... Гляжу: опять ко мне со всех ног скачет и ра-а-адуется... Подлетает и ручонкою в небо тычет. «Дя-я-ядь! -- верещит, -- Глянь-ка: по небу селедки с кильками летают!» Я, дело понятное, зырк да зырк по облакам... Все обсмотрел. Ну нет на небе ни рыбешки(!), хоть убей. Глаза опускаю, а шпингалета этого и след простыл. И чемодана... след... простыл...
Дикий хохот заглушает концовку рассказа. Да и дальнейшее уже никому не интересно...
Дождик сходит на нет. Солнце сквозь облачные прорехи воспаленно всматривается в поле боя. Жарковато. Разговор притормаживается от струйнобурливости до вялотекучести.
Солдат-похоронщик с Васей-северянином, подхватив Цыгина со спины под мышки, тащат его в траншейный тупичок -- в тенек, где и укладывают почивать. На глине остается пара витиеватых бороздок от сапожных носков спиртным ухайдаканного. Вскоре следы волочения уже затоптаны до неузнаваемости.
-- А я свово одново мъадшова из двойнят по-фашистки назваъ, -- скорбно вещает Колюня, -- Век себе не пгощ-щу... Угогаздиъо ж...
-- Хе, -- с недоумением смотрит на рыжеуса Вася-северянин, -- Эт как, по-твоему, выходит: Ванька -- фашисткое имя?
-- Да вовсе и не Ванька он! -- досадливо машет рукой Колюня, -- Не Ванька.
-- А сам-то все: «Ванька мой... Ванюшка, Ванятка, Ванек...», -- встревает Шрапнель, -- С Ильюхой, мол, они как две капли...
-- Адоъьфик он, -- приоткрывает завесу тайны Колюня, -- Доъька, Адоъьф...
-- Адо-о-ольф?! -- лицедейски изумляется Шрапнель, -- Твой Ванька -- Ги-и-итлер?!
-- Ты эт че-е-е?! -- подскакивает вспыхнувший гневом Колюня, -- Ка-ако-о-ой он те (мой Ванька.., мой Доъька!) Гитъег?!! Да за тако-о-ое..! Я не посмотгю, што ты ветегинаг!.. В могду хошь?!!
-- Неа, не хочу, -- признается Шрапнель.
-- А че? -- совсем безгневно вопрошает Колюня. Похоже, он испытывает облегчение от того, что драка не состоялась (в соответствии с неписаным окопным законом, согласно коему забияка в первом же бою после поединка имеет реальный шанс на пулевое продырявливание спины из огнестрела обиженного соперника). Посему и редко-прередко на передовой споры разрешались «на кулачках».
-- Не хочу я в морду, -- смеется Шрапнель, -- Вот не хочу, и все!.. Ишь, агрессор выискался: «в мо-о-орду хо-о-ошь?»... Я что ли твоего пацана по-фашистки окрестил? Я? Я?! Я-я-я?!
-- Я-я-я, -- повинно клонит головушку опустившийся на чурбак Колюня, -- Бес попутаъ... А все энти бабы! Кто их съушат, тому по жизни невезуха... Заъадиъа да заъадиъа, заъадиъа да заъадиъа: «Гегмания -- наш ъучший дгу-у-уг. Стаъин с Гитъегом как бга-а-атья! Давай втогого двойняшку в чесь Гитъега нагечем! Штоб ему жиъось да гадоваъось!»... Ага... Веъика гадость -- Адоъьф Никоъаевич!.. Я с июня согок пегвого ево Ваняткою зову. А тоъку-то? Пацану ещ-ще четвегтый годик, а у нево уже къеймо на всю пожизненность! Задгазнят шпанята до безобгазия... А потом, кода выгастет... Ох-х-хо-хо-о-о...
-- И нельзя имя поменять?! -- сочувственно интересуется сержант Безбрежный.
-- Да можно поди-ка.., -- приглушает голос Колюня, -- Я ей: «Штоб к моему возвгащению, хоть из кожи выъезь, Ва-а-анькою(!) по метгикам быъ офогмъен!»...
-- А она? -- любопытствует Вася-северянин.
-- Она-она.., -- бормочет Колюня, -- Говогит: «А вдгуг немец победит!»...
Бойцы (кто глазами, кто покачиванием головы, кто «ахами» с «охами») выказывают смесь изумления с возмущением.
-- Ни х-хрена-а-а(!) себе-е-е.., -- Шрапнель замирает с полуоткрытым ртом.
-- А как же первого из двойнят-то обозвали? -- интересуется Шишкин.
-- Иосифом, -- поясняет Колюня, -- В пагу. Стаъин и Гитъег -- бъизнецы-бгатья -- годня... Да у меня ж пгедпосъедний-то -- Ъавгентий... В чесь Бегии(!) Все имена из поъитики. Ейный ж папа быъ мусогом ъегавым. Агентом пегвого газгяда. В угоъовном гозыске. Идейнова из себя стгоиъ. Дескать, я -- не я -- кум центгаъьнова секгетагя(!)
-- Фу-у-у.., -- корчит брезгливую физиономию Анохин, -- Агент первого разряда. Мелкая сошка. Клопячья должность.
-- Да и я своей Авдотье скоко говагиваъ: «Папаня твой -- фогменный боъван! Всю жизь в кузне куваъдою пгомахаъ, а тепегь -- фу-уты-ну-уты(!) Дознава-а-атеъь(!) Пги фогме да с нага-а-аном(!)»
-- Из кузнецов в мильтоны легавые?! -- изумленно покачивает головой Шишкин.
-- Да какой из нево кузнец? -- мелко трясет ладонью Колюня, -- Дъя кузнеца-то он на башку съабоват. Моъотобоец(!) он. Всю моъодость доъбиъ куваъдою туда, куда кузнец показыват. Безо всякова сообгажения(!) Дятеъ и дятеъ, Цагствие ему Небесное, ежеъь где-нибудь уже не живой... Он и потом до поту надсажаъса. В миъиции-то. Сиъушки-то немегяно, куъаки пудовые. Че ему не миъицействовать?.. Как доъбанет кому, аж зубы сквозняком чегез жопу стгуей выъетают!.. Попгобуй тут не сознатца... А кому ваъенком по темечку часто-часто и доъго-доъго, а ково патокой обмажет и в мугавейник нагим усадит... А дгугому ежика в штаны засунет и под музыку пъясать впгисядку вынудит. А сам посиживат, пъастинки на г-гаммофоне менят да в ъадошки хъопает... Он ить завсегда все пгеступъения гаскгываъ. На Доске почета до самой пгопажи пговисеъ.
-- До какой-разэтакой пропажи? -- интересуется Вася-северянин.
-- Да сгинуъ он в двадцать седьмом, -- поясняет Колюня, -- Как ветгом сдуъо. Без вести пгопаъ. Ни съедочка, ни весточки. Как в воду кануъ. Из пытошной своей вышеъ, а до дому не дошеъ...
-- Поди убили? -- предполагает вятский Вяткин.
-- Мож и да, а мож и нет, -- двусмыслит Колюня.
-- Поди тот, ну, коему он ежика в портки,.. угробил? -- вяткинские глазки-пуговки мерцают непременным в таких случаях сочувствием.
-- Мож и да, а мож и нет, -- повторяется зять пропавшего без вести милиционера, -- Ъеший то знат... А можа и тот, ково он кошку в подхвостку цеъовать заставиъ... А мож и вовсе сам по себе сгинуъ...
-- Эт надо ж до этакого дотумкать(!) -- удивленно округляет глаза Анохин, -- Е-е-ежика в штаны(!!).. Да он у тебя натуральным затейником был. Наподобии Кулибина. А ты говоришь: «дятел и дятел».
-- Ага, Куъибин, -- иронизирует Колюня, -- Мендеъеев с Ъомоносовым. Тож мне изобгетатеъь... Да оне ж, ежеъь хошь знать, все (ихняя фамиъия-то) на башку скособоченные!.. А моя Авдотька пуще остаъьных. Вся в папаню -- зъыдня. Выъитая. И куъачи-ищи(!).. Кажный с чугунок.
-- Тяжелая поди на руку-то? -- фальшиво-сочувственно взирая на Колюню, вкрадчиво спрашивает Шрапнель.
-- О-о-о(!) -- нервно поглаживая себя по скуле, пристанывает тот, -- У-у-у(!).. Хо-хо-о-о(!)..
-- Так и сказала: «а вдруг немец победит»(?!) -- негодующе ворчит Безбрежный, -- Колю-ю-юня-я(!) Эт-то как же тебя угораздило на тако-о-ой(!) пожениться?
-- Как-как.., -- бурчит рыжеус, -- Спогтиъ девку, забгюхатиъа -- женись... Как обычно... Как всегда... Обныкновенно...
-- Но ведь немцу никогда-а-а(!) бы до твоего Тобольска не дойти! -- негодует Безбрежный, -- даже до Урала нивкакую! Она у тебя что, безграмотная?!
-- Хитгосдеъанная, -- ворчит Колюня, -- Я ж говогиъ, оне все такие(!) Вся ихня семейка. Без искъючения... Академики чокнутые...
Похихикав, пехотинцы бредут по своим делам и делишкам, посапывают, похрапывают, перекусывают, покуривают, Шрапнель с Безбрежным на замаскированной потертостями почти до неузнаваемости клетчатой доске разыгрывают шахматную партию...
Гнетущее всеобщее молчание вздыбливается прокуренным грудным женским голосом:
-- Посторони-и-ись, пехота! Расселись тут как петухи на насесте! Ни пройти, ни проехать!
-- Со-офья Павловна-а-а! -- вытаращившись сквозь линзы в сторону внезапно возникшей особы, восторженно поет сидящий напротив Колюни Пашка-Музей, -- Голу-у-убушка-а-а! Сколько ле-ет, сколько зи-и-им!.. Изнемо-о-ог я без ва-а-ас, хво-орью ма-аемы-ы-ый!
-- Опять геммороидальная астма?! -- шутливо спрашивает старлей медслужбы -- бабенка разбитная да чернявая, годочками где-то под сорок, росточком средняя, бюстом да бедрами крупнокалиберная, гимнастеркой да юбочкой плотненько обтянутая.
-- Ага, она-а-а. Астма, -- млеет Музей, -- Софья Павловна-а-а, а можно, я вас за ти-итю потро-о-огаю(?!!)
-- Я тебе потрогаю, ирод, -- приближаясь к сгрудившимся пехотинцам, посмеивается медичка, -- Только попробуй. Так врежу, что зубенками подавишься. Потро-о-ога-ать... за ти-итю... Вон, дядю Колюню трогай.
-- Так у него же не-е-ету ти-ити! -- кривляется Музей.
-- А куда она подевалась-то?! -- веселится Софья Павловна, -- Неужто отсо-о-охла-а?!
-- Не-е-ету! -- наслаждается дамским вниманием Пашка.
-- А ты на ширинку его расстегнутую глянь! -- подсказывает военмедик, -- Видишь, кончик между пуговок торчит?!
-- Ви-и-ижу-у! -- уперев лукавый взор в пах Колюни, подыгрывает Музей, -- Как на ладо-они!
-- Вот за кончик этот и тро-о-огай!.. Пока не опу-у-ухне-ет! -- вплотную приблизившись к кучкующимся, советует Софья Павловна, -- А ну, мужики-и-и, расступи-ись! Дай-ка протиснуться, фронтовички-и-и!
Колюня озадаченно проверяет застегнутость ширинки... Все в порядке. Его недоуменный взгляд пытается встретиться с восторженным пашкиным: мол, зачем такие(!) шуточки? Ан тщетно: зрение Музея сладострастно обглаживает старлейшу -- от ключиц до голенищ хромовых сапожек. Колюня серчает, бойцы, освобождая путь прохожей, похохатывают.
-- Софья Павловна-а-а! -- войдя в раж, голосит Пашка, -- А за по-о-опочку дозво-ольте потро-о-огать!
-- Я тебе потрогаю! -- протискиваясь между Пашкой и Колюней, игриво отвечает медичка, -- Трогалку-то мигом оторву!
Музей обволакивает елейным взором солидный бюст дамы. Вдруг Колюня, привстав и ловко выбросив руку дугой, резвым, но и прижимистым движением ладони утюжит правую (ближнюю к Пашке) ягодицу Софьи Павловны. Та же, судорожно изогнувшись (то ли от сладостного возбуждения, то ли от негодования), останавливается как вкопанная. После трепетного «ой!» старлейша медленно (словно танковая башня) разворачивается своим телесным фасадом в сторону Музея. Тот же, восприняв сей маневр за доброе предзнаменование, растягивает губы улыбкой чуть ли не до ушей.
-- Так можно потрогать, Софья Павловна?! -- ликует Пашуня, -- А я...
-- Ты ж уже потрогал, милок! -- ласково-угрожающе молвит старлейша.
-- Я-я-я?! -- недоумевает горе-соблазнитель, один из всех не заметивший коварного маневра Колюни.
-- Очки сними! -- с ухмылкой на устах просит Софья Павловна.
-- Зачем? -- интуитивно почувствовав нависание некой угрозы, алчущий телесного контакта стряхивает со своего лица часть радости.
-- Оче-е-ечки, говорю, сними-и-и! -- ближе к приказному тону молвит заслонившая Пашку от Солнца.
-- Заче-ем? -- с опаской вопрошает по дамским телесам изголодавшийся.
Софья Павловна, осознав тщетность уговоров, левой рукой сдергивает с Музея очки, и тут же ее правая ладонь по-мужицки основательно влепляет «ходатаю насчет потрогать» гулкую пощечину! Свидетели экзекуции поражены виртуозностью ее исполнения.
Пашка стыдливо маскирует ладонью пунцовый след от шлепка. Старлейша же, аккуратно напялив очки обратно, удаляется вальяжной походкой. Бойцы (кроме Музея и Колюни) покатываются со смеху. Когда Софья Павловна скрывается за траншейным поворотом, эмоции взрывно громоподобятся.
-- За что-о-о?!! -- вопит вослед удалившейся физически и морально пострадавший. Но ответа не следует.
Порыскав взглядом по искаженным дикохохотными гримасами физиономиям и обнаружив
