быть, еще находилась поблизости. Но публика, переполнявшая театр, разбрелась уже во все стороны, и здесь, на берегу Темзы, виднелись только женщины, стоявшие гораздо ниже ее по общественному положению. Уилли вздохнул и последовал за своими спутниками в таверну.
Они прошли через общий зал, чтобы попасть в комнату, где могли сидеть одни, без посторонних. Вдруг к ним подошел высокого роста человек с черной бородой, с грубыми и резкими чертами лица, средних лет, одетый в старую засаленную куртку красного цвета и коричневые бархатные штаны до колен, с жалкими остатками широкополой шляпы на голове, с длинным мечом и кинжалом, висевшим у него на поясе. Башмаки его были в таком состоянии, что почти не заслуживали больше этого названия, а коричневый шерстяной плащ имел вид оборванной тряпки. Лицо его было пасмурно и задумчиво, но, как только он увидел актеров, сразу же напустил на себя вид развязного человека, которому очень везет в жизни.
- «Актеры идут сюда, милорд!» – напыщенно произнес он слова, цитируемой пьесы. – Недурная трагедия, мистер Пирс, очень недурная! Прямо, даже превосходная!
- Несмотря на то, что ты сделал все со своей стороны, чтобы испортить ее, крикнув на весь театр во время поединка, - заметил толстяк Том.
- Гвидо Фокс, капитан, прошу вас помнить, милостивый государь, - ответил оборванец, принимая важный вид, - так, по крайней мере, меня звали в то время, когда я нес с поля боя сэра Филиппа Сиднея и вел свою команду за лордом Эссексом в Кадиксе.
- Как же ты поживаешь, капитан Фокс? – спросил Уилли, и в голосе его прозвучала грустная нотка.
- Прекрасно, как всегда, - ответил Гвидо, - марширую вот под эту музыку.
Он вынул кошель и потряс им в воздухе, чтобы заставить зазвенеть монеты. Пропустив вперед всех актеров, Фокс дернул за рукав Генри-кудрявого, проходившего последним. Когда они очутились вдвоем в отдаленном углу комнаты, отставной капитан сразу изменил тон, и сказал:
- Нет ли у тебя лишнего шиллинга или двух, только до завтрашнего дня, клянусь тебе в этом. Я должен скоро получить деньги и много, много денег! Мне нужно только иметь шиллинг или два, чтобы начать игру в кости. Я знаю, что сегодня мое счастье, мне чертовски повезет! Видишь ли, в чем дело, юноша, я не могу солгать тебе, – я не ел со вчерашнего дня.
- Но, что же звенело в кошельке?
- Это другое дело. Неужели ты думаешь, не в обиду тебе сказано, что я выкажу свою бедность перед вами, актерами? – Говоря это, старый вояка открыл кошель и показал несколько медных ключей на ржавой цепочке. – Это от одного подвала, о котором скоро все узнают… Но, чур меня! Говорю уже лишнее…
- Но, если тебе даже пообедать не на что, каким образом ты попал в игорную комнату?
- Ах, это пустяки, - ответил он, пряча ключи. – Видишь ли, когда происходит борьба между духом и телом, победить должен всегда первый. Ведь шестью пенсами я не мог удовлетворить и то и другое. Я долго колебался и думал, что лучше: съесть мяса и выпить эля или же посмотреть, не повезет ли мне в игре? Ты ведь знаешь Гвидо Фокса; хотя он участвовал в боях и перерезал немало испанских глоток, и хотя он любит и мясо, и эль, но потребности ума для него всего дороже.
Тронутый при мысли, что голодный воин пожертвовал последними грошами, только бы испробовать счастья в игре, Генри сейчас же полез в карман, достал все, что у него оставалось от жалованья за последнюю неделю (около пяти шиллингов), и отдал два с половиной вояке, говоря:
- Я могу тебе дать только половину, Гвидо; остальное я должен отдать другому, у которого занимал как-то раньше.
- Нет, юноша, - воскликнул Фокс, быстро оглядевшись кругом, чтобы убедиться, что никто не видит их сделки, - я вовсе не желаю тебя грабить, а возьму два шиллинга и ни одного пенса больше. У тебя золотое сердце, юноша! Завтра я отдам тебе деньги, хотя бы для этого пришлось заложить свой меч. Завтра отдам! Верь старому солдату.
- Дело в том, что я отвечаю за общую кассу, - начал Генри, но Фокс перебил его:
- Знаю, знаю! Поэтому к тебе и обратился.
- Мы должны с труппой отправиться на гастроли, а дорога дорожает с каждым днем, - стал жаловаться театральный казначей. – Вот, например, в Солсбери двое суток езды, а стоимость кареты 20 шиллингов; в Эксетер четверо суток езды – 40 шиллингов; в Плимут – 50 шиллингов…
- Верю, верю, что все дорого! – замахал руками солдат. – А я вот скоро получу в три раза больше, чем названные тобой суммы, вместе взятые! – И гордо выпрямившись, капитан быстро пошел прочь.
- Ну, что, Генри? – воскликнул увалень Николас. – Кажется, Фокс посвятил тебя в какую-то государственную тайну?
- Люблю этого старого бродягу, - улыбнулся Генри, избегая прямого ответа. – Ведь он, главным образом, и обучил меня фехтованию. Он в душе солдат и, кроме того, в нем масса самолюбия, что очень отличает его от других бродяг.
- Мне кажется, дела его плохи, - заметил маленький Джон, - несмотря на то, что он звенел своими монетами. Я видел сегодня, как он бродил вокруг театра, с завистью посматривая на сидящих в нем: он, казалось, стоял и ждал, не подойдет ли кто-нибудь из друзей, чтобы заплатить за него. Я позволил ему войти даром, вы бы видели, как он обрадовался.
- Я воображаю, наверное, лицо его сразу просветлело, - сказал Уилли. – Вот, если бы все так легко поддавались различным впечатлениям, как это человек.
- Кстати, Фокс не монетами звенел, а ключами, - выдал секрет Генри.
- Какими ключами? – удивился Джон. – От кладовых с сокровищами?
- От какого-то подвала, но от какого, не сказал.
- Точно, какая-то государственная тайна, – понизил голос Николас, – или заговор… Чует мое сердце. Вот увидите…
После того, как вино обошло три раза всех по кругу, актеры дружно встали и вышли из таверны, чтобы покинуть район театров и пивных, и отправиться в город; они предпочли сделать это пешком, чем плыть на лодках. Они долго шли и беседовали о насущных театральных делах, а мимо мелькали большие и маленькие дома и домишки, лепившиеся, словно от холода друг к другу. Пройдя мимо дворца епископа Вестминстерского, завернули в улицу, называвшуюся «Длинная Южная Дорога», потом повернули налево к Лондонскому мосту и пошли через него. До гостиницы «Русалка» было еще далеко, и поэтому решили зайти куда-нибудь по дороге выпить пива или вина для согревания, так как осень все более вступала в свои права, делая вечера и ночи холодными и колючими.
Войдя в первую встречную пивную, они вдруг вновь наткнулись на капитана Фокса, сидевшего за столом. Напротив него восседал молодой человек в светлой атласной куртке, в красном бархатном плаще и с самым независимым и вызывающим видом. Оба они были заняты едой и игрой в кости.
Запах пирога и душистый аромат жареной рыбы так соблазнили проголодавшихся актеров, что они готовы были остаться в этой таверне, чтобы за одно и поужинать здесь, но Уилли напомнил, что их ждут в гостинице. И поэтому, несколько времени спустя, они пошли дальше, значительно, однако разгоряченные уже выпитым элем.
Придя на место, сразу же прошли в приготовленную для них комнату. Камин ярко пылал, было тепло и светло, посреди - стоял большой дубовый стол и вокруг него – несколько кресел, скамеек и стульев. Обои на стенах были еще новые, так как изображенные на них сцены из испанской Армады произошли лишь с десяток лет назад, не более.
Пока актеры рассаживались по местам, принесли еще зажженных свечей, и один из них отправился на кухню, заказывать ужин. Он пожелал почечную часть быка, каплуна, различные соусы и драченое с яблоками, а для тех, кто не ел этого, немного рыбы.
Актеры сильно проголодались после представления и вовсе не были расположены питаться исключительно рыбой, хотя это и был постный день. Хозяйка «Русалки» смотрела на это сквозь пальцы и не видела ничего дурного в том, что они поедят немного мясного. После долгой прогулки по свежему воздуху все актеры единогласно потребовали подогретого хересу, и хозяин поспешил немедленно удовлетворить их потребность в горячительном.
- Времена изменились, - устало сказал Уильям Пирс, вешая свой плащ, шляпу и короткую шпагу и садясь затем на стул с резной спинкой.
* * *
Новый монарх решил взять под свой непосредственный контроль и театры. Он отменил право вельмож оказывать им покровительство. Отныне только члены царствующего дома могли патронировать актерские труппы. Этим последним были выданы новые патенты, разрешавшие публичные и придворные представления, причем труппы были переименованы. Самой высокой чести удостоилось актерское товарищество «слуг лорда-камергера», к которому принадлежал Уильям Пирс. Отныне оно стало труппой самого короля, и актеры получили звание «слуг его королевского величества».
Большое место в жизни Лондона тогда заняли два театра, в которых актерами были мальчики-хористы певческих капелл. Они составили опасную конкуренцию для трупп взрослых актеров, и Уильям Пирс не без горечи отметил это в одной из своих пьес. Вот этот диалог:
«- Столичные трагики теперь странствуют.
- Почему?
- Вследствие последних новшеств. Имеется целый выводок детей, которые кричат громче, чем требуется, срывая аплодисменты. Сейчас они в моде более чем обычный театр».
Одна из трупп мальчиков, играющая в театре Блекфрайерс, поставила пьесу «Эй, на Восток!» При дворе в ней усмотрели непозволительные насмешки над шотландцами, о чем было доложено королю. Иаков принял это за косвенный выпад против его персоны. Разгневался и приказал посадить актеров в тюрьму, и труппу распустили.
«Слуги его королевского величества», часто выступавшие при дворе, сочли, что при сложившейся ситуации они только выиграют, если поставят пьесу на шотландскую пьесу. Написание пьесы взял на себя главный драматург театра Уильям Пирс. Дело было тонкое, политическое. Надо было учесть многое. Во-первых - показать, что шотландцы отнюдь не только объект для насмешек; во-вторых, – польстить королю; в третьих – подчеркнуть давние исторические корни, установленной Иаковом унции между Англией и Шотландией; в четвертых – откликнуться на политику нового короля, выступавшего с «учеными трактатами о ведьмах и колдовстве».
И Уильям приступил. Но… ум диктовал одно, а сердце требовало другое, – и они никак не хотели примириться. Сердце подсказывало, что характер придворной жизни при первом короле династии Стюартов значительно ухудшился. Надежды, вызванные началом правления Иакова (заботы о просвещении, покровительство искусству) не оправдались. Двор стал ареной пустейших увеселений, либо – самого необузданного разврата. Единственным светлым пятном на нем оставалась Арабелла Стюарт, племянница короля. Но в качестве таковой, она обладала какими-то неясными правами на престол и по этой причине состояла под строжайшим надзором. На свою беду она влюбилась в Уильяма Симора, сына лорда Бошана, который также имел какие-то смутные претензии на трон. Иаков этой близости между молодыми людьми не сочувствовал, но они не захотели быть покорными и тайно обвенчались. Тогда Иаков велел арестовать обоих, но любящим удалось бежать. Однако несчастная случайность разрушила планы беглецов. Жених счастливо скрылся на континенте, но невеста слишком долго прождала любимого в условленном месте и,
