расстояние. Полная ночь беспрерывного движения истощили ее силы.
Она жадно пила кружку за кружкой холодной ручьевой воды, и при этом подумала беспокоясь:
« Нужно идти побыстрее… Что-то душа болит… Нужно покурить ».
Люба перелезла через объемистую валежину, сняла автомат, приставила к пню в стороне, села на валежину и, скручивая с обрезка газеты самокрутку, взглянула на пожарище за ручьем, разглядела:
« Лопари… чум был, немцы или финны выкурили. От чума лес сгорел. Что-то пальцы стынут – махорка сыпется… Сволочь фашистская, даже в этой глухомани им житья не дают! »
Где-то за ее спиной хрустнула ветка, следом чирикнула птичка, перелетев гарь, и замотались кусты мелкого осинника. Не видя еще ничего, Люба похолодела, уронив самокрутку; не успев даже прикурить.
- Herr Leutnant! Herr Leutnant! Jwan! Jwan!..
Бергман, пригнув голову, схватила автомат; передернув затвор, отчаянно прыгнула на большой плоский камень, находившийся в трех шагах.
Слевой и справой стороны гарельника, навстречу ей, далеко друг от друга, цепью по четыре двигались немецкие егеря в серо – мышиных шинелях.
- Догнали все-таки! Тогда подыхайте сволочи! – крикнула она в отчаянии и с колена послала длинную очередь в ближайшего немца, и тот неловко налег на железную ручку упершегося в снег шмайсера, а потом скорчился, подбирая под себя ноги.
В ответ раздалась раскатистая автоматная очередь, и пули звонко расщепили кору, глуша, словно дятлы, ударили в стволы деревьев. Бергман подождала, пока трое находившиеся справа подойдут ближе, потом прижала приклад автомата к плечу и нажала спусковой крючок. Она вела стволом за идущими и видела, как гильзы вылетают вверх и вправо, а за вылетающими гильзами, за кожухом ствола немцы нелепо пригибаются.
- Ведь все равно сдохните! Сволочи! – крикнула она в ярости и тут же возле ног зашлепали пули. Фонтанчик снега запорошил ей глаза.
Люба спряталась за толстый ствол сосны, который плотно касался камня, и глаз ее уже искал новую цель. Немец с разгона ударился лицом в трухлявый пень, и над ним взлетела желтая смешанная со снегом труха.
- Мамочка! Милая, прости!.. – произнесла она, посылая короткую очередь, и почувствовала влажность в глазах. - Прости меня…
И в эту же секунду с двух сторон от сосны отвалились толстые куски подопревшей коры. Она легла и стала стрелять очередями по егерям, пытавшимся обойти ее справа.
Раздался одиночный выстрел – патроны кончились, Бергман выкинула пустой диск и стала спешно доставать запасной.
- Ой, что это?! – вскрикнула она вдруг удивительно; вскочила и тут же упала лицом вниз.
Камень расступился под ней, темная плоскость сместилась, закрыла яркий свет, вспыхнувший в глазах, а следом встала дыбом снежная стена и закрыла ее с другой стороны. Она увидела в темноте плачущие глаза матери, и ей молниеносно припомнилось: когда они плачущие и взглянуть в эти глаза, то они голубые – голубые, как утреннее чистое небо. Тут же снова, как тогда во сне, появился Суслов и так же как в прошлый раз, улыбаясь, махал ей беспалой рукой.
В эти секунды, что-то жидкое прорвалось сквозь снежные стены, плотно обволокла, сдавила грудь, живот, ноги. Люба хотела, что-то крикнуть; рот беззвучно раскрылся, и это что-то ворвалось в нее, подступила к сердцу. Из последних сил она взмахнула руками, чтобы разогнать массу, перевернулась – и все кончилось.
