себя так, что, кажется, глупее и не придумаешь! Из-за какого-то Саула, бесноватого иудея, посланного из Иерусалима для наведения порядка. Можно подумать, для наведения этого самого порядка правителю вообще кто-нибудь был нужен, кроме него самого! Что среди иудеев, что среди своих! Правитель обещал, что возмутитель спокойствия будет найден и примерно наказан, да так, что и последователи Плотника запомнят надолго. И в Иерусалиме еще аукнется сегодняшний безумный день правителя!
Незадолго до этого события Саул ушел из ветхого дома Анании. Во-первых, потому, что был сравнительно здоров. Больших припадков у него не было больше, благодаря лекарю, рукам его чудодейственным. Оставаться в доме человека, у которого и прилечь-то негде, кроме как на одном ложе двоим, и кормиться от его трудов: что-что, а вот этого Саулу хотелось менее всего. Он был честен в этом: предпочитал работать. И сейчас, и много позже, в той действительности, где предстояло ему стать истинным Благовестником, апостолом[8], и мог бы, кажется, на деньги общины позволить себе покой, он не разрешал себе этого. Многое было им позабыто из того, чему учил отец, только не это: мужчина должен уметь заработать себе на жизнь…
Но и еще одно. Анания не мог смириться с тем, что проповедовал Саул. И их последний разговор, хоть и не протекал на высоких тонах, но был довольно труден.
— Ты, не знавший Йешуа, не слышавший его речей, узнавший все, что следовало узнать, от меня: почему идешь дальше, рассказывая того, чего не могло быть?! Не довольно ли для земного человека быть Машиахом? Зачем говоришь ты то, чего не говорил Учитель? Он не причислял себя к лику Господню, был лишь человек. Зачем вводишь в соблазн, говоря дурное? Пороча и его, и Отца? Будто бы мог Господь такое… с женщиною земной валяться в грехе. Прости меня, Отец Небесный, за сказанное. Вот так, Саул с тобою получается, что когда не сам согрешишь, так по глупости, тебя оспаривая…
Саул смотрел на Ананию с сожалением. И почему-то с чувством собственного очевидного превосходства. Хотя Анания этого превосходства не ощущал, и очевидным никак не считал тоже.
— Не говорил я этого! Скажу, коли спросишь, как надо спросить: с благоговением. Что до меня и до тебя, так тому, у кого был такой Наставник, как у меня, нужен ли другой? Ты о земной жизни Учителя мне рассказывал; это интересно, но не столь важно. Важно другое. Надо бы тут, на земле, построить подобие того, что на небе. Не придут люди сами к Плотнику, их научить надо. Нужно строить общину, по закону единому строить — все общины. И я эти законы знаю, а тебе они неведомы. Думаю, призван я для великого дела. Тебе оно неведомо; да и я всего еще не знаю. Откроется со временем.
Много они говорили в тот день. Анания, он хоть и сердился, но старался себя удержать от резких слов.
Разговоры разговорами, но когда настал час для Саула опасный, страшный, именно Анания нашел дорогу к спасению.
Живущий у одного из своих ярых сторонников Саул был разбужен глубокой ночью Ананией со спутником, которого ранее Саул никогда не видел. Высок, с очень темным, будто бы обожженным солнцем лицом и большими глазами; нос узок, губы тоже обычные, не широкие, не пухлые, как это бывает у сынов Африки, их немало видел Саул и в Иерусалиме, и в Тарсе, и здесь, в Дамаске. Волосы же жесткие, курчавые, глаза темнее дамасской ночи. Вздрогнул Саул, разглядев при свете лампады, что одет он в белые одежды городского стражника.
— Надо уходить, — начал Анания, — как только можно быстрее. Тебя ищут, Саул, и только самоотверженность братьев привела к тебе первым меня, а не посланников правителя. Они путаются в именах собратьев, указывают на чужие двери, теряются на улицах, но это недолго может продолжаться. Пинки да затрещины, да еще и угрозы сделают свое дело, сюда придут. Спасибо, что ко мне пришел Георгий. Он мне обязан жизнью, и вот рискует ею ради тебя…
Саул приблизил лампаду к лицу спутника Анании. Хорошее, честное лицо, видно сразу. Желваки у незнакомца так и ходят от волнения, дышит тяжело.
— Я не всесилен, — говорит. — Время дорого. Когда придут за тобой, придется мне сказать, что хотел заработать награду, найти тебя первым. Вот и воспользовался старым знакомством, вот и нашел. И погоню я тебя через весь город взашей, гнать буду саблей. И доведу туда, где враг твой ждет. Тогда не смогу помочь. Быстрее, уходим…
— Возьму фелонь[9], — сказал Саул. — Ночи прохладные, да и жалко оставлять, такой уж кусок большой…
И повернулся было, но схватил его за руку Георгий. Приложил к губам палец извечным жестом, призывающим к молчанию.
Вначале было тихо. Ничего не услышал Саул в первые мгновения. Потом вдруг как-то сразу стало шумно. Где-то вдалеке, в самом начале улицы, залились лаем собаки, заплясали в окне всполохи огня от факелов. Просыпалась улица. Просыпался квартал и выглядывал в окна.
Не сговариваясь, двинулись к двери.
Хозяин дома приоткрыл дверь, махнул рукою на промежуток между домами.
— Туда! И ты, отец, — сказал он Анании, — ты тоже! Уйдете задворками, придется бежать…но оставить тебя не могу: и без того опасаюсь, что не миновать мне Иерусалима да подворья Храма, а может, и плетки-тройчатки…
Разбуженная уличным шумом, заспанная, перепуганная, спускалась по лестнице с крыши жена хозяина. Последние слова мужа были ею услышаны.
— Говорила я тебе, — завела она высоким, злым голосом извечную женскую песню.
Но никто из беглецов этого уже не слышал.
Вначале бежали, потом шли быстрым шагом. Город был неспокоен, не в пример другим ночам, хлопали двери, слышны были крики. Голосили женщины в иудейском квартале: кажется, началась облава на тех, кто звал Плотника Учителем.
Саулу было откровенно страшно. Он понимал: если найдут, то уж его-то точно ждет Иерусалим и храмовое подворье, и бичевание, и позор…
Георгий размотал с пояса веревку, связал руки Саулу и Анании, погнал их вперед будто бы саблей и окриками. Так было безопасней. Если выйдет на них из переулка стража, скажет, что ведет иудеев в караульную, говорят, ученики и последователи Йешуа. Там разберутся, кто и что, а он справляется, и смирные у него пленники. Ему помощь, чтоб довести куда надо старого да малого, не требуется…
Шли к крепостной стене, подальше от ворот. Ворота города были закрыты накрепко, и стояли там те, кто знал Саула в лицо. Из отряда Дова оставались стражники Храма в Дамаске, числом двое, и без того, чтоб не взглянуть в лицо уходящему из города, не обходилось у них. Таков был приказ правителя, и назначена была награда за голову Саула.
Пытался расспрашивать Саул по дороге Ананию, кто таков Георгий, имя греческое, а сам черен лицом, но не из детей как будто Африки, с чертами лица совсем иными. Коротко отвечал Анания, что вовсе не грек он, а абиссинец. Немало жителей иудейской диаспоры в Дамаске носит имена не отеческие; почему бы и Георгию не перевести имя свое?
— Он земледелец? — спросил Саул удивленно. — Не похож!
Анания только плечами передернул на ходу. Старик устал и задыхался; что за дело ему до чужих имен? Лечил Ананий язычника, и того довольно; вот, пригодилось как будто, а все же и совестно, что от него помощь принимаешь…
На углу, вблизи городской крепостной стены, в условленном месте, их ждали двое, из братьев, особо преданных Анании. С корзиною для овощей, довольно большой, но отнюдь не приспособленной для размещения в ней людей. Саулу предстояло в этом убедиться…
— Тебя ждут, — сказал старик, дыхание его сбивалось; речь давалась с трудом. — Уходи из Дамаска, уходи, не хочу твоей беды. И без того долго будем расплачиваться за все, что сделали хорошего. Прав ли ты или нет в твоих речах, не знаю. Но добра тебе хочу. На выхоженного мною самим, лекарем, разве могу я злиться?
Саул приблизился к краю стены. Высоко? Ох, как же высоко!
Если по среднему росту человеческому, так шесть, семь или, пожалуй, даже восемь таких, как Саул…
— Поспеши, — услышал он абиссинца. — Не ровен час, из караульной, что в двух стадиях[10]отсюда, пойдут с обходом. Ленивы стражники, только сегодня день такой. Награда за тебя обещана, деньги немалые. Они кого хочешь на улицу выгонят. Тут место хорошее, видишь, ограды нет, опустим корзину, запрыгнешь в нее легко.
— Не знаю тебя, — сказал Саул своему спасителю. — Не пойму никогда, почему ты помог мне, почему рисковал. Ведь ты не брат наш, не последователь Учителя нашего, Машиаха и Сына Божьего. Но спасибо тебе. И ведь награда была бы твоя, предай ты меня стражникам. Есть у тебя семья?
— Семья есть, — отвечал Саулу абиссинец. — И деньги всегда нужны, хоть не обижен я платою, что дают за службу. Только я из рода Давидова…
Удивлению Саула не было пределов. И времени не оставалось, и стоял он возле корзины, пытаясь примериться, присесть, стать еще меньше своего небольшого роста. И крепкие руки готовы были поднять его и опустить за стену.
— Ты? Ты, абиссинец, из рода Давидова?
Улыбнулся ему Георгий. Светло так улыбнулся, без обиды. Мог бы и обидеться: зачем переспрашивать с недоверием таким?
— Я потомок царя Соломона и Савской царицы. Был у нее сын, Менелик[11] звали его, сын мудреца. Царица приходила в Иерусалим издалека, от пределов земли, узнать, какова мудрость Соломона. Я слушал Ананию, когда лечил он меня от лихорадки. И думал: «То, что сказано, что сделано Йешуа, не больше ли Соломона? И жизнь его выше, чище…».
Времени у Саула уже не было, не оставалось, некогда было удивляться. Хорошо бы спросить, как потомок Давида и Соломона стал стражником в Дамаске, почему оставил родину. О превратностях судьбы уже что-то знал Саул и сам, только своя жизнь, это своя жизнь. Чужая интересна! Многое еще можно было спросить. Но уже болталась корзина за стеною, надо было спускаться в нее.
Все же спросил, стоя у края стены.
— Почему Георгий? Не пахал и не сеял Давид, скорее от Авеля[12], чем от Каина[13]…
— Правду говорят, необычный ты! И зачем тебе? — рассмеялся абиссинец. — Эпиклеза такая у Зевса греческого, покровителя земледелия, Георгос. А я, говорят, на него похож, только черный… Поторопись!
Опустили двое Саула на руках в корзину. Двое держали веревку, кряхтя, перебросив ее через большой камень. Присел Саул, держась за стенки корзины, но хоть и мал он ростом, только не овощ Саул, не кругл он собою и не распределяется равномерно вес его. Опасно накренились корзина в сторону от стены, того гляди, выпадет Саул. Скользит она медленно вдоль стены, раскачиваясь, напрягаются люди на стене, удерживая ее.
— Стойте! Стойте! — слышен голос.
Откуда-то сбоку, со стороны караульного помещения, бежит фигура в белом, размахивая саблей. Это стражник, обходящий стену, не повезло, и что не сиделось служивому, иной раз часы пролетят, пока выйдет кто на обход, а тут…
Встал на его пути Георгий, держа саблю в руке наизготовку. Отпустила веревки пара рук, оно сразу стало заметно; а страх и волнение ослабили и тех, кто все еще держал. Какое-то мгновение летел Саул к земле, обмирая, потом дернулась корзина резко, подскочила…
— Георгий, ты?
— Я!
— Так что же ты, предатель, что же ты…
Зазвенели две сабли, высекли искры. Недолгим был бой. Абиссинец остался жив, а противник его повержен. На плече потомка Давидова растекалось, расплывалось кровавое пятно, и тщетно зажимал его другою рукою Георгий…
А корзина,
