начинал-то он куда как круто! Ещё на первом курсе курсе начал печататься в «эМ Ка», в конце второго его уже знали в «Коммерсанте» и «Независимой», на третьем он уже привычно щипал за задницу Гальку-игрушку, секретутку из «Москоу Ньюс». А потом чёрт его дёрнул податься в этот Афган. А как же? Хотелось в пекло, хотелось впечатлений. Вот и получил их полной ложкой, когда, дубина стоеросовая, сделал журналистское расследование о суках с офицерскими погонами и их (да-да, именно их! Персональных!)спокойно улетавших на «Чёрном тюльпане» в Союз гробах, набитых под завязку контрабандой и наркотой. И было этих фальшивых гробов ох немало! А погибших солдатиков (их было тоже немало) за неимением в очередном «Тюльпане» грузовых мест втихаря закапывали на вонючей кабульской окраине, сразу за госпиталем…А он всё это дело записал-расписал. Погеройствовал. Только вместо звания Героя и поцелуя задницу, его по этой самой заднице – пинком, да ещё каким! Всё правильно – не лезь, куда тебя не просят. И скажи спасибо, что сам с теми безымянными солдатиками за той госпитальной «колючкой» не успокоился. И вообще, чтобы больше тебя, «золотое перо», больше в Москве не было. Понял, или по башке? Вот так он, оплёванный-обдристанный- освистанный, но по-прежнему гордый и независимый (только, пожалуй, более ядовитый), и очутился здесь, в этом обычном, стандартном, провинциальном, равнодушно плюющем на столицу и вообще всех подряд, и живущем только своими местными мутными интересами российском городе…
Нет, чего это он сегодня так завелся? Печень, печёнка виновата. Гребаный Афганистан с его гребаным интернациональным долгом.
А пошла она к черту, эта Надя, вдруг подумал он. Не поеду никуда. Заболел. Запил. Автобус перевернулся, электричка с рельсов сошла. Да просто хотца нету. Подумаешь, историческое событие! Десять лет детской богадельни! Почти сто лет граненому стакану! Вот прямо сейчас и позвоню и скажу, что на меня, милая, можешь не рассчитывать. Найдешь ещё кого-нибудь…урода…он и напишет о сем триумфе человеколюбия и прочего гуманизьма. Сейчас этих уродов- корреспондентов – как бродячих собак, только свисни, наш местный «пед» их каждое лето целыми стаями на волю выпускает. А я все-таки не рядовой «пед», я все-таки журфак мэгэу. Это, как говорят в славном городе Одессе, не столько две большие разницы, сколько
две разные задницы. Так что мне, как говорят блатные, в натуре западло свое драгоценное время на такую мелочёвку, как твоя приютская богадельня, тратить. Поэтому обойдёшься без меня, нелюбимого. Все. Точка. Звоню.
Через два дня, пятого числа, ровно в семнадцать ноль-ноль Саня Епишев стоял на крыльце скромно-богатого, затаившегося в старом городском парке двухэтажного особняка и терпеливо давил на звонковую кнопку.
-Да! – услышал он в домофоне металлический голос.
-Не да, а во-первых, здравствуйте! – сразу поставил он дремучего
«дакалку» на место. – Ну! Не слышу!
-Извините. Здравствуйте, - стушевались на том конце переговорного устройства. Вот так с вами, со сволочами, злорадно подумал Саня. Сразу вас надо строить. Чтоб не «дадакали».
- Епишев. Союз журналистов. Из газеты, - сухо представился он.
-Секунду… Александр Алексеевич?
- Собственной персоной.
- Проходите, господин Епишев!
Саня иронично хмыкнул. Вот она, страна Россия! Холуйство – в крови, на генетическом уровне! «Господин»! Ты же, мудила, меня еще и не видел ни одним своим холуёвым глазом! Может, я такой же голодранец, как и ты! А надо, оказывается, только рявкнуть разок – вот ты сразу и обдристался, сразу и «загосподинькал»! Спокойно, Шурик, спокойно…
По красивой резной лестнице он поднялся на второй этаж, толкнул знакомую (сколько раз здесь бывал) и в тоже время незнакомую (дверь была новой, м о д н ю ч е й, из черного пластика, со стильной, а ля восемнадцатый век, бронзовой ручкой). Хмыкнул иронично: да, нехило живут сироты, тяжелое наследие развитого социализма.
Сразу за дверью – аккуратный холл. В холле – охраняла в строгой черной форме. Поза тяжелого танка, всегда готового к атаке. Натуральный эСэС, характер нордический, твердый, беспощадный с врагами сей конкретной детской богадельни. Судя по оплывающей, но все еще крепкой и статной фигуре, или бывший спортсмен, или из отставников-армейцев. И рожа соответствующая: железобетонная, протокольная, не отягощенная интеллектом и одухотворенностью. Сразу, без лишних слов, чувствуется – бдит. К такому серьезно-бдительному дяде одного не хватает – ордена и, желательно, аксельбанта. Железяка сразу бы повысила рейтинг охраняемого тобою, дядя, учреждения и в глазах разных -всяких проверяющих -уличающих и прочей, тоже бдящей общественности. Надо подсказать Надюшке.
А вот и она, тусклый свет младых моих очей, несбывшаяся сказка
несбывшихся снов про спокойную семейную жизнь. Как всегда красива, как всегда стильна, как всегда с ироничной улыбкой и со все тем же выражением глаз (ну посмотри ты как-нибудь иначе, Надюша- краса, краснознаменная душа! Нельзя же так внаглую мужиков провоцировать! Нарвешься ты, блядво, с ковшом на брагу, завалит тебя какой-нибудь необузданный самец прямо здесь, в холле, на глазах изумленных детишек. И даже эта пока безорденоносная горилла тебе ничем не поможет. А, может, она и завалит. Им, гориллам, все равно. Им лишь бы шевелилось).
-Привет.
-Привет. Хорошо выглядишь.( так и подмывало спросить: зубы, что ли, фарфоровые вставила?)
-Не хами, - предупредила она.(Да, Родина видит, Родина знает… Только о чём-нибудь миленьком подумаешь – сразу включает телепатию.)
-А хотца, – признался Саня.
-Тогда позже, - дежурно-привычно улыбнулась Надюшка.
В ответ Епишев шутовски, чуть больше чем надо, склонил голову. Зачем же, Наденька, так-то? По больному да по сокровенному? Хамство – это наше все. Наследие тяжелого советского бремени (только тогда это называлось более грозно - неуважение к идеалам). Впрочем, действительно ,хамить здесь не надо. Здесь – дети. Тоже наше тяжелое наследие. Боже мой, сколько же мы наследили! Это не считая того, сколько в открытую нагадили!
-Саш, ты пройдись пока, осмотрись. Сколько уже у нас не был-то…А я должна гостей встречать. Ничего не поделаешь – протокол.
Епишев кивнул (на этот раз серьезно, без всякого ёрничества. Гости – это святое. Это надо соблюдать).
Он прошел по свежевыкрашенному веселенькой салатовой краской просторному коридору, оказался в другом холле, который был пошире и понаряднее, с большими светлыми окнами. Потом еще один коридор, очень небольшой, проходной - и оказался в настоящем зимнем саду, среди пальм, приземистых лимонных деревьев, каких-то шарообразных кустов и выкрашенных под дерево металлических каркасов, тесно увитых настоящими тропическими лианами. А вот, рядом с двухметровым, ощетинившимся серьезными иголками кактусом, здоровенный, литров на триста, если не больше, аквариум с цветастыми и глазастыми декоративными рыбами.
Он полюбовался и рыбами, и кактусом, и лианами, похожими на обожравшихся удавов, по-мальчишески воровато оглянувшись, щелкнул пальцем по желтеющему плоду лимона. Следующая дверь. Десять лет назад здесь был спортивный зал. Он и остался, только вместо выкрашенных казенной красной пожарной краской баскетбольных корзин и местами проржавевших стоек для натягивания волейбольных сеток, сейчас зал был уставлен современными спортивными тренажерами. Подошел к ближайшему, прочитал – «Филлипс». М-да-а. Солидно. Это вам не у Пронькиных, здесь щи лаптями не хлебают, давно перешли на ложки…
Вернулся под пальмы, заглянул в дверь слева. Живой уголок. Птички-невелички, игруньи-щебетуньи. Толстый и смешной в своей игрушечной
т о л с т о с т и хомячок с хитренькими глазками-бусинками. За стеклянной стенкой террариума свернулся кольцом солидных размеров уж. По просторной, со свисающей с потолка на цепи автомобильной покрышкой клетке резво скачет потешная обезьянка. А вот еще одна клетка. Тоже просторная, но пустая. Ждет постояльца, и сразу почему-то верится, что ожидание долгим мне будет. Потому что в этом приюте не умеют долго ждать. Здесь всё делается быстро: сказали – сделали. Действительно не у Пронькиных.
По неистребимой журналисткой привычке облазивать-обнюхивать все до последней мелочи, побывал и на кухне. «Ой, Алексан Лексеич! И вы пришли? Здравствуйте! – Здравствуй, Людмила, здравствуй, Людочка! Рад тебя видеть! И не сметь, слышишь! Запрещаю! – Ой! А чего? – Худеть запрещаю! Категорически! – Хи-хи! Все такой же, все смеётеся надо мною такою жирною. И так уж сто пять кило! Вовка говорит: еще пяток и брошу! – Твой муж – дурак, я ему уже сто раз об этом говорил. А бросит – не расстраивайся! Моментально подберу! Вот те крест! – Хи-хи! Все смеётеся... Плову, а, Алексан Лексеич? С корицей, и тмина совсем чуть-чуть. – Людмила, из твоих рук – что за вопрос… А насчет подбора – вполне серьезно. Ты же, Людмила не просто женщина! Ты – наше национальное достояние! А достояния должно быть много! А Вова твой и на самом деле дурак, так ему так еще раз и передай! – Хи-хи! Какой же он дурак, Алексан Лексеич? Он - муж. Да вы кушайте, кушайте! И компотику вот для осадочку! Абрикосового! Приятного аппетита!».
После нечаянного обеда (плов - нет слов! Есть, есть еще женщины в русских селеньях! Умеют любое чрево ублажить!) могуче потянуло на дремоту. Да, старость – не радость, кефир – не водка, а клизма – это рок… И тем не менее: энергично потряс головой, нажал на бодрящие точки на переносице и надбровных дугах, убедил себя, что свеж и работоспособен. И как всегда сработало. Поэтому рискнул и побывал ещё и в жилом секторе (комнаты на двух человек, белоснежное, без единой морщинки постельное белье, аккуратные тумбочки, коврики под ногами, на стенах – веселые картинки в тонких штапиковых рамках. Класс!), в библиотеке и даже в игровой. Туалеты (или, как он в детстве называл, тубзики) тоже не забыл: воняют ли антисанитарией? Увы, не воняют. В этом доме вообще ничего нигде не воняет. Здесь только пахнет. Большими деньгами. И поэтому общее впечатление можно выразить одним словом – б о г а т о. И не по обывательски богато, не вычурно и показушно, для строгих алчных проверяющих – нет! Богато в смысле, что полная противоположность убогости. И без привычной для подобных соцзащитовских учреждений казенщины-канцелярщины. Здесь - с душой и современно. Молодец, Надюшка, сидит действительно на своем месте. Сироты и обездоленные оказались в надежных комсомольских руках.
Епишев вернулся в тот самый лиано- пальмово -лимонный рай, когда в главную, примыкавшую к раю з а л у уже начала подтягиваться подходившая гостевая публика. С некоторыми из приглашённых он
был знаком хорошо, поэтому церемонно раскланивался, с другими был знаком мельком и ограничивался кивком. Были и незнакомые, на которых не пялился, но смотрел с любопытством: кто же из этих стильных пижонов и есть та самая загадочная Москва? Протиснулся сквозь густеющую толпу ( постаралась Надюшка, наприглашала, не поскупилась - и в этом опять права!), приткнулся боком к какому-то шкафу-стойке и еще раз огляделся. Ага, а вот и главные действующие лица, господа спонсоры. Серьезные волевые подбородки. Деловые короткие стрижки. Лед в
