Грешили на Сычиху, что живет за лесом, а страшной колдуньей оказалась вечно битая мужем дурочка.
У Прониных девка – красавица.
На выпускной был куплен наряд, и туфли привезены из города, а к ним сумочка крохотная в стразиках. И девкина мать давно списалась с братом- деканом Н-кого университета. И ждали голубоглазую Людочку на успешное поступление и проживание в давно оговоренных для племяшки условиях. А отец девкин- простой тракторист, робел и не верил глазам, дивясь на статное русое чудо, неясно как зародившееся у тихой, работящей матери от его простецкого семени.
И чем ближе окончание учебы, тем радостнее и шумнее в пронинском доме от таких же юных, упругих подружек- скорее уехать, а там новая жизнь, и конечно самая-самая, и счастливая-счастливая. И заливистый смех ни о чем, и шушуканья, и бурлящая молодая кровь бросает товарок то в жар, то в холод и пунцовит нежные щечки и губки, что спелыми вишенками.
Вся деревня, любуется подросшими и готовыми упорхнуть девками. Прикупаются одежки на младые прелести, ревниво поджимаются губы матерей, увидевших на чужом чаде новые джинсики , строже выговаривается своей, чтоб не кружилась на одной ножке…парням только одного надо…смотри…а то помнишь как… Но не слушают, и кружатся, и носятся из конца в конец, хохочут на всю улицу, и устраивают танцульки на выгоне под песенки из телефона.
Девок у нас семеро. А ребят всего трое. Иногда зареченские притарахтят на мопедах. Но не всегда.
На выпускной, в школе, которая через речку, девки шли белой стаечкой : платьица бальные, перчатки до нежных локотков, локоны и завитушки, сумочки…Шли, приподнимая руками юбки, оберегая воздушную белоснежность от лепешек , недавно прошедшего коровьего стада и настырных колючек татарника. Опустив головки, затаенно улыбаясь и чувствуя общее любование семенили молодыми ножками в тапочках. А следом торопились озабоченные ,разом прибавившие возрасту матери с пакетами- туфли, лак, косметика. А вдоль заборов глазели: мужики, оторвавшиеся от чихающих мотоблоков, бабки , старательно выглядывающие своих и смахивая веснушчатыми ладонями слезы , ребятишки , мотающиеся бестолковыми мошками, поднимая тучи пыли и отхватывая за это дело подзатыльники.
Хороши девки, а пронинская краше всех. Уже и за речку ушли. А наши все не расходились и кучковались на лавочках допоздна, прислушиваясь к музыке и взрывам фейерверка.
Прошло лето. Проводили молодежь на учебу.
Даже Петрухин- обалдуй и тот, по направлению пошел учиться на зоотехника. И слава богу, и вздохнули с облегчением. А то ведь совсем- был пропащий: самогонку у взрослых мужиков тягал, девок тискал без спросу, за что и бит неоднократно тем-другим братом-отцом, у бабки Оли из пуньки утянул старый велик и изломал…Никакого сладу и жалко, родители пьющие померли, а родной тетке он хуже горькой редьки. Но уехал на зоотехника и ладно. Думали отдохнем.
Управились с картошкой, ссыпали, у всех хорошая, крупная, особенно та, что с синими глазками. Закатили тыквы под навесы, пересыпали песком морковку, запеленали в пленку капусту, начали бегать друг к дружке обсуждать рецепты квашения. И вдруг выяснилось, что пронинская девка никуда не уехала и нигде не учится. Тут мы и ахнули.
Прямо не спросишь, а по слухам: сидит Людочка целыми днями исхудавшая, нечесаная, не ест, не пьет, молчит. А случилось сразу после выпускного. Не пошла гулять со всеми до утра, а вернулась задумчивая, да и замолчала надолго. Уже материн брат телефоны оборвал: что не едет племяшка? А кому ехать? Кинулись по врачам. Да не нашли ничего. Физически здорова. Спросишь- ответит, кратко, тихо. Еду поставят- съест кусочек и опять вся в себе. Из дому ни ногой. Подруг не слышит. Да и подруги со страхом схлынули, вроде сказали, что рядом с молчуньей жуть берет. Тут уж не до хохота.
Что делать? Родителям стали намекать на психиатра, мол , надо бы проконсультировать, как из цветущей румяной девоньки враз все силы ушли.
Но они запротивились. Отец вмиг робость потерял: свое дите, да что б в психушку… даже и не думайте!
А кто заставит? Так, советы давали. Да посматривали. Всем жалко. Ведь самая видная девка из наших.
Слышим, вроде в монастырь ближний собрались.
Повезли. А дите- совсем бледное, хилое и чуть не качается. Вроде и на службе стоять не могла- на скамейке полусидя. И на батюшку надежды не оправдались: …молитесь…грехи…расплата… в храм надо ходить…терпеть…
Вернулись. Еще тяжелей стало. А девчонка успокаивает: « Потерпите мол, недолго осталось»… Ну как такое слушать родителям? А она уже и сидеть не могла, лежит тоненькая, личико прозрачное, и как будто смотрит внутрь себя.
Тут привезли им дрова для бани. Отец вышел, думал сразу порубить, сложить под навес. Махнул топором раз-другой. А руки не держат…Бросил…Сел на чурку. Задумался.
Жена выскочила: «Вань, ты что?»… Не ответил. О чем говорить. Какие дрова? Какая баня? Села рядом. Мысль одна, об одной, эх, кабы… Да каждый умереть готов, чтобы только улыбнулась, да дышать захотела . Хотя какая она теперь жизнь, чтобы ее жалеть… Эх, доча, доча…
Загремела щеколда калитки. Зашуршала по дорожке баба Маруся, отцова тетка. Глянула, нахмурилась и как давно начатое: «Лилька, Лильк и ты Вань… Я что говорю то… Тут же что делать надо… Это ж из своих навели… А я сразу поняла…Ты Лильк слушай, что скажу»… И повела понурую мать в дом, зашептала старушечью тайну, поглядывая по сторонам, не видит ли кто.
Послушались тетку. Решились. Достали из шкатулки иголку. И сели ждать.
Первым заглянул начальник участка. Потоптался на пороге, напомнил отцу о поездке в райцентр, виновато поглядев на хозяйку. Заторопился. Ушел.
Потом пришла почтальонка. Разложила на столе непроданный товар: печенье, заколки, моющее для посуды… Поохала за Людочку. Ушла.
А к одиннадцати заявилась Зойка. С пустым стаканом. За маслом. В долг. Хотя это небывальщина, чтобы Зойка долги отдавала.
Свежий фингал в пол лица. Дурацкая ухмылочка, которую видеть не мог ее муж, плотник Васька. За что и поколачивал, и раскрашивал физию в цвета сине-зеленые. А она моргала и виновато улыбаясь бегала за ним собачонкой ,и таскала ненужную заботу в кастрюльках на пилораму , и стелилась под ноги, не помня себя, чтобы только шел домой. И любил только Зойку. И не глядел в сторону дома учетчицы, с которой по пятницам намывал любовь в бане, в отсутствие учетчицкого мужа, охраняющего Москву.
Но Зойка вечная пустельга и никто с ней не считался и за серьезную бабочку и хозяйку не числил. Носит сплетни по деревне, мозжит у кого масло, у кого муку, у кого сахару стакан, а то «даже чаю попить не с чем»… Еще любимое дело- торчать в магазине и переговаривать чужие покупки. Ныть: «А ты мне отдашь бутылку пустую, когда воду выпьешь? …Хотела посадить цветочек»… И может завести бодягу на час, про цветочки и невозможность купить бутылку минералки, потому что Васька еще не получил аванс, а у нее «ни копья »… И растерянный, взмокший от груза Зойкиных проблем сельчанин, вновь достанет кошелек и покупает две бутылки газировки, которую она со слезами принимает и мчит домой, прижимая к тощей груди…
Зойка заявилась к одиннадцати. Разом углядела на столе тарелку с печеньем. Не спрашиваясь взялась за чайник. Прошла в комнату к Людочке: поохала, попричитала «красота неписанная… что ж ты все лежишь»…
Вернувшись, уселась за стол, с удовольствием попила чаю, рассказала новости про сгоревшую у Девятовых, Коты по двору – пуньку, о Катьке, накупившей новых трусов для «санатории», о Ленке, которая уехала штукатуром на стройку, а по всем статьям похоже в проститутках, потому что матери деньги большие шлет…
Налила из бутылки масла, положила в оттянутый карман горсть печенья, а в другой три самые большие головки чеснока, а из отложенных в корзину для посадки и «ну я пошла»- двинулась к двери… Но вернулась.
Покрутила башкой. Хохотнула. « Ну ладно, пойду»… Опять к двери. И никак.
Мать, отец, тетка Маруся у печки- замерли. А она оглядела всех и к бабке: « Теть Марусь, вытащи иголку»…
Ах!- выдохнули все разом. Заговорили. «Да это ты сделала!»- закричала мать. « Убью тебя сволочь!»- поднялся отец, и сжались кулаки и потемнело лицо. «Зойка, Зойка, ты девку загубила? Признайся…Ведь ты!-_ заверещала жалобно бабка…
- Я- ответила Зойка тихо и страшно, и добавила,- Вытащи иголку из притолоки, дура старая.
- Не вытащу!…Не вытащу!,- закричала дура старая,- Сдохнешь тут с нами, а не вытащу…
И двинулся и потянул навстречу руки несчастный отец и встала решительно мать : схватить, заставить вернуть, отменить, вытряхнуть душу… Но не смогли.
Мотнула гостья головой и повела глазами на всех.
А в глазницах пустота .
Ведьма.
И донесся хохоток , как из заброшенного колодца.
Так и осели все. Отец влип в стенку и не шелохнулся. Бабка на скамейке, разинув рот. Мать застыла столбом не чуя рук, ног.
А голос глухой и мертвый из черного рта без помощи губ вещал: «Смотрю идет…такая вся красивая… а чего красивая? А?... Вот и сделала»…
Мать отошла от холода. Упала на негнущиеся колени. Поползла шепча: Отмени…Зойка… Верни назад… Все сделаю. Что скажешь»…
- А как я отменю? Такие дела не отменяют…- хохочет мертвый голос.
- Ну можно ведь…- стонет мать.
- Только на кого- другого перекинуть, - веселится нечисть.
Ворохнулась баба Маруся: «На меня… На меня давай»…
- Ну ты меня за дуру держишь, старая? К сухому сучку не прилипнет,- в колодце заухало.
-Делай на меня, - взмолилась мать,- Делай, только , чтобы с Людочки ушло…
-Ну смотри,- забулькало глухо, - Сама напросилась…Видишь гвоздь? Достанешь? Себе возьмешь…
Смотрит мать, а в пороге шляпка новенького гвоздя блестит. Хороший гвоздь, сама сотка- гвоздище. Оглянулась на мужа, подхватилась тормошить, скорей за инструментом посылать… Но вздрогнула от хохота за спиной: «Зубами!...Зубами доставай»
Да как его зубами?...Глянула растеряно. А кругом марево , вроде утро, а воздух дрожит, муж и бабка застывшими тенями и не помощники. Побежала к дочери. Личико бледное, носик заостренные и синие тени поползли. Взяла холодные пальчики: лапонька моя, ведь ледяные совсем. Сделаю. Все для тебя сделаю. Только не уходи. Дай мне время чуток…
-Зубами говоришь?- вернулась, стала на колени. Нащупала языком шляпку…да ведь невозможно …зубами….
А нечисть кружит, хохочет, мечется по кухоньке черным смерчем, сгущает дневной свет.
-Зубами?...А больно ведь …да ведь сломаются…
Присела нечисть рядом. Засюсюкала обманчиво ласково лиль-лиль-ли-ли-ли-ль
Зубами стала грызть доску порога. Выгрызать гвоздь…
А их, страшных, вдруг стало не одна, а две, потом четыре, шесть и закружились. Завизжали. Зазвенели в окнах, впустивших вечер…
А мать все тянула гвоздь…
А он смеялся над ее потугами и отдавал горький привкус кровоточащему языку…
А мать все кусала зубами и пыталась выдернуть…
И падала в беспамятстве и слышала издалека: « А я ведь тоже была девочка- красавица. И на меня заглядывались. Шла однажды из школы , а бабка чужая окликнула. Имя спросила. Я и говорю: Зачем тебе мое имя? Не скажу. А тут девчонка соседская крикнула: Зой иди к нам. Бабка и говорит: А …
