теперь я знаю твое имя. И ушла. И той же ночью ПРИСНИЛИСЬ . И все ПЕРЕДАЛИ»…
Ночь слушала молча. Она всех молча слушает.
И опять закружилось… Захохотало… Заухало…Завыло…
И повисла в воздухе , душа отца и бабку, липкая паутина предрассветного марева другого дня.
А мать из последних сил, кровяня губы и десна и не поднимая головы тянула гвоздь, но только обгрызенные волокна доски вокруг и на миллиметр погнутая шляпка- вот все ее труды.
Приподнялась на мокрых дрожащих руках, оглянулась на мужа , тетку, а потом долгим взглядом в открытую дверь комнаты… Улыбнулась измученными глазами. Провела ладонью по губам- кровь.
И ладно.
Нету больше мира.
И жизни нет .
Ничего больше нет.
И никого.
А только доска порога и этот гвоздь.
И если не вытяну, значит умру.
А разве я живу?… И пусть.
А если не страшно умирать?
То, что мне эта боль?
Нет ее.
И меня уже нет...
Вот…последний раз …еще… только… дотянуться…
И наклонилась.
Из последних слабых сил зажала зубами и не произнесла, да кому нужно услышал: «Умру, а не отступлюсь»…
И вздрогнули, очнулись муж и тетка от звона упавшего гвоздя.
И в распахнувшуюся с грохотом дверь вылетело верещащее, воющее черное облако и нырнуло в дырку плетня Зойкиного огорода…
И ворвались в дверь звуки свежевымытого утра.
И закричал красно-рыжий петух…
И захлопал крыльями .
И забубнил сердито на сонных кур.
И взлетел на забор ,
чтобы крепко держась толстыми лапами,
склонив прекрасно-алый гребешок и кося круглым глазом,
смотреть,
как пронинская,
простоволосая,
босая девка,
с хрустом откусывает прозрачное,
напоенное пряным осенним соком,
яблоко антоновки
и щурится на яркое солнце…
