- Глупое и странное имя - Элевсестр, - прогундосил я задумчиво.
Дед насторожился:
- Элевсестр? Так Мандат назвал своего внука. Ты знаешь Мандата? - спросил он и ткнул меня в бок тростью.
- Нет, Мандата я не знаю, - успокоил я деда.
- Уже хорошо. Нечего его знать. У Мандата так зовут внука - Элевсестр. Элевсестр по прозвищу Чпок. Знаешь, что такое "Чпок"?
Я знал, но не признался.
8.
"- Это такой натуральный напиток, - знакомил меня в поезде Элевсестр: - Полстакана водки заливаешь до краев пивом; накрываешь газеткой; захватываешь сверху пястью и - Чпок! - резко о колено. Получившаяся взвесь и называется "Чпок". Вкууусное, как шампанское.
- Ёрш, наверное? - скромно возразил я, вспомнив к месту, что "если водку смешать с пивом, то ссать будешь криво" - и этим мои познания ограничивались.
- Нет! Ёрш - это, если пить и не чпокать, и весь чпокочный процесс проходит внутри организма, а, если чпокнуть, то уже и взрываться внутри нечему. Ну, только побурлит немного, повозмущается, отрыгнется газами перед тем, как всосется в кровь.
- У этого божественного напитка есть два маленьких недостатка, - сказал я.
- Какие?
- Недостаток водки и недостаток пива, - я тоскливо наблюдал, как по перрону носился долговязый детина и разливал в суете беленькую по граненым стаканам.
- Что поделаешь? Проклятый понедельник! - заглядывая следом за мной в окно, Элевсестр от удивления дернул бровью да так и замер, точно Пол Маккартни на обложке одноименного альбома.
За окном, в быстро стекающем за горизонт свете, плескались длинные, непослушные тени всех обитателей села.
Поразила внезапность: еще мгновенье назад окрест вокзального сарая дремал в неге покойной пустоты. И вдруг Мокоша, Пердяк, Ковыряй и даже продавщица фирменных рыбных чебуреков были разом затёрты нетрезвой, звонкоголосой и голодной на зрелища и подвиги толпой односельчан.
- Ух, ты! Да тут не просто проводы, а проводы со свадьбой! - восхитился Элевсестр: - Люди женятся, ебутся, а мне не во что обуться, так сказать?!
- Правда - не во что? - оглядел я полосатые домашние тапки без задников на ногах Элевсестра.
- Фигурально. Недавно в этом селе я накуролесил, да так, что лучше бы их глаза меня не видели. Водки и пива, конечно, не пожалеют, но и пожизненной инвалидностью обеспечат с радостью. Рецепт чпока - это ведь как военная тайна: всем она известна, но предателем всегда выбирают одного.
- Ты предлагаешь мне выйти из вагона, взмахнуть по-революционному рукой, обуздать пьяную толпу, пригрозить маузером и потребовать немедленно милостыню? - возмутился я.
- Не запугивай народ пустыми обещаниями! - огрызнулся Элевсестр, не отрывая взгляда от окна: - Тебе тоже топырить карманы перед этой аудиторией рискованно.
- Почему?
- А вдруг за окном в полном разгаре идёт твоя свадьба? - ошарашил Элевсестр: Вон там, видишь, Егор Борисович на правах новоиспечённого тестя приветливо машет пухлой ручкой девятому вагону?
- Опять без меня меня женили, - предположил я и стал разглядывать Егора Борисовича.
Невысокого роста, плотный мужчина крепко утвердив себя в центре перрона, стоял как памятник матросу Железняку: во металлическом взгляде - непоколебимая властность, в позе - устрашающая правота хозяина во всем, что бы ему не втемяшилось вдруг в голову.
Он дирижировал толпой точно так, как семь лет спустя руководил изъятием водолаза из Чихачевского пруда - набивая пальцами в воздухе неслышимый ритм, и тем корректировал неуклюжие попытки четырех сосредоточенных граждан занести в вагон бесчувственное тело известного сатирика, одетого в галстук и носок на правой ноге.
- Кажется, я это уже видел, - вспомнил я свой сон.
- Видел, да не разглядел, потому что не на тех смотрел, - нисколько не удивился Элевсестр: - Глянь-ка сюда. И прислушайся.
Я прислушался.
Тонким, на грани срыва в фальцет голосом кто-то рассказывал под окном нашего купе:
- У всех мужиков волосики на попе растут, возле анального отверстия. Поэтому и трусы у них быстро мараются. Но умные люди говорят, что к таким неожиданным испытаниям быстро привыкаешь, в отличие от главной беды - свекрови, с которой просто так не справиться, сколько её ни полоскай, ни отжимай, ни встряхивай. Это бесплатное приложение к мужу ничем не смыть, мне кажется. Я и залетела-то только благодаря свекрови?
- Как это?
- А так: эта паск... добрая, отзывчивая родственница у нас тогда гостила. Мой по большому блату достал презерватив с усиками, принес в общагу и оставил сдуру на столе - весь в свою мамочку. А эта родственница увидела яркую упаковку, раскрыла, сунула себе беспредметно в рот и ходит важная по общаге, чавкает, думает, что сын ей жевательную резинку принес: "сосите мама, ни в чем себе не отказывайте, если не знаете, что ваш сын так и не научился кончать в тряпочку". Вот и результат - пятый месяц вынашиваю ей внука, чтоб она подавилась своей резинкой!
- А я-то здесь при чём? - спросил я у Элевсестра: - Если к молодому телу приложить здоровое питание, чтобы на выходе это питание рукой отламывать и ногой откатывать, то никакой волосатой задницей трусы не запачкаешь, - и высунулся в окно.
Чуть справа, под окном, сплетничали две симпатичные барышни.
- Здравствуйте - на вас! - попытался я застать их врасплох.
- Здравствуйте! - повернулись они одновременно ко мне, и в одной я узнал мою ляду из сна. Она была в цветастом сарафане и очень походила на Аксинью из "Тихого Дона".
- Извините, что вмешиваюсь в вашу научно-познавательную беседу о волосиках на жопе, но очень хотелось узнать: я, случайно, ещё не отец вашего будущего ребенка?
- Упаси, боже! - нисколько не смутившись, ответила подруга моей ляды и нагнала на свое лицо выражение неприступной девственности.
- Вот, слышал, сегодня не моя свадьба! - засунув половину себя обратно в купе, объявил я весь Элевсестру: - И невеста - подруга моей ляды - подтверждает.
- Невеста - не подруга, невеста - её младшая сестра, - спокойно сказал Элевсестр: - Считай, что тебе повезло. Есть еще время одуматься.
Перед отправлением поезда с первого пути к окну, вздрагивая от икоты, подкрался шафер свадьбы и задумчиво заявил:
- Вся жизнь - говно.
Затем распахнул кашемировое пальто и продемонстрировал абсолютно голое тело, густо вымазанное той самой жизнью.
- Молодожены оставили меня ночевать голым в навозной яме, - пояснил он, - чьё пальто - не знаю. И ведь всё шло культурно, пока кто-то мне не напомнил, что я махровый интеллигент в пятом поколении.
- "Чпок" будешь? - спросил я у него.
- Я всё буду. Мне уже терять нечего, - ответил он.
- Нужны ингредиенты.
- Я весь - сплошной ингредиент. Нате, возьмите меня!
До полуночи мы гоняли по горящим трубам "Чпок". Вагон укачивало от стойкого запаха конюшни и дурного предчувствия, что сил еще хватит споить не только проводниц и бригадира поезда, но и всю линейную милицию.
Четвертого пассажира, как ни пытались затолкать в купе, но подселить к нам не смогли.
Шафера свадьбы звали Витя Буян. Об этом мы узнали, когда поднимали с полки его безжизненное тело и разжимали стаканом рот, чтобы влить в очередной раз, положенную ему долю "чпока".
- Я - Витя Буян. До Москвы еще далеко? - едва слышно пробивался его голос через беспробудное пьянство.
- Далеко, далеко! - дружно и честно отвечали мы с Элевсестром, потому что поезд шел совсем в другую сторону.
- Разбудите, когда будем Москву проезжать.
- Вот так и мы с тобой, - зараженный ярким примером, складывал философскую аксиому Элевсестр: - Живем-живем, и когда-нибудь умрем.
- Хотелось бы поконкретнее, - пытался я стоически перенести все тяготы и унижения, причиненные мне его разбушевавшимся интеллектом.
- Куда еще конкретнее? Я еду, ты едешь, он едет, - хлопком бил стаканом с водкой и пивом Элевсестр по бесчувственному телу Вити Буяна, - и все мы едем в другом, не нужном направлении.
Да что я перед тобой распинаюсь! Ты и сам уже можешь разглядеть свое будущее. Напряглись, покрути мозгами против часовой стрелки, товарищ Прудовик, и все увидишь.
Я выпивал залпом, напрягался, мял руками череп со всех сторон, но кроме редких огоньков, разбрызгивавших за окном тьму, ничего не видел. Огоньки, подрагивая, черкали в оконном отражении по ухмылявшейся физиономии Элевсестра, кроили её на пару неравных долей и резко гасли.
Пьяная тоска не позволяла разыграться воображению.
Я был идеально одинок. Присутствие в купе попутчиков нисколько не мешало жалеть себя изо всех сил, кривляться и изводить Элевсестра нервозной зевотой с причитаниями: "Прости, Господи, выродков твоих грешных!"
Элевсестр терпеливо молчал и соглашался со всем.
Стучали по мозгам колеса, спотыкаясь о рельсовые стыки. Иногда, вздрагивая, ёжился от прохлады Витя Буян; жевал воспаленными губами углекислоту и восторженно шептал: "Москва! Как много в этой суке!"
Так, постепенно и незаметно, отсекая по кусочкам обозримое купе и непроизвольно меняя их на картинки деревенского дворика, усыпанного куриным пометом, мое не трезвое воображение вплыло, словно в вещий сон, в далекое будущее и по-хозяйски утвердилось там, на высоком крыльце пятистенного дома с неуклюжей пристройкой летней веранды; с каменным гаражом в правом от крыльца углу и приткнутым к нему высоким частоколом, прячущимся за неохватными стволами уставших от своего возраста деревьев.
9.
По левой обочине широкого двора растянулись на сто шагов: сарай для хранения угля с глубоким погребом и свинарник, разделенный на две равные На противоположной стороне, у въездных ворот, инородным телом выпирал на пригорке гостевой домик с баней, душевой на титановом тепле и спальной комнатой. Весь комплекс назван почему-то "Розовый зал". Дальше, от Розового зала, сползали по двору к старому яблоневому саду - курятник, гусятник, овчарня, стоило и еще один сарай-дровеник, нагло притеснивший гальюн к зарослям терновника.
Не пускал разгуляться яблоневому саду и не позволял разрастись тучным кустам смородины и ощетинившемуся колючками, облысевшему крыжовнику - низкий забор, будто наспех сбитый по границе угодий Зубахи.
Сразу, за забором, скатывалась к речке с крутыми берегами едва натоптанная тропинка и терялась далеко внизу, в высокой луговой траве.
Слева, ломая густую тень Антоновки, высвободился из кустов сирени с проржавевшими пирамидами соцветий дед Пердяк; стряхнул с кителя времен наркома Красина рыжую шелуху и сказал:
- Воздух, как в раю! Не надышишься!
Я понюхал, покраснел и ответил:
- Извини, дед, непроизвольно получилось.
- Примазываешься? - то ли спросил, то ли зачитал приговор дед, стуча тростью о бетонные плитки дорожки.
- Зачем мне примазываться? У моего деда, по материнской линии, было похожее прозвище. Его друзья называли "Пердун". Следовательно, его дети, внуки и правнуки все - пердуны. И от того, что переопылились пердуны с пердяками, никому хуже не стало.
- Ну, значит, умело притворяешься, - дал он твердую оценку моему жизненному кредо: - Давеча слышал от Егорки, что ты примерял скафандр, чтобы в пруд нырнуть? Решил всех напугать? Мол, мало тебя здесь любят и жалеют, "Синоптиком" обзывают почём зря? Ты брось выкобениваться! Знаешь ведь, что внучка вытащит из
