произносит Элевсестр загадочную фразу: - Такой же ветхий сценарий был написан и для меня. Что они там, в Чихачевском пруду, поновее ничего придумать не могут? Надеюсь, ты еще не переспал?
- Кого?
- Не кого, а с ней, со своей ненаглядной лядой? Не надо, не пытайся. Беги со всех ног, а то...
- Что - а то? - требую я уточнения.
- А то самка богомола сразу после этого башку тебе откусит, и будешь без башки обслуживать её до глубокой старости, пока не кончатся силы и финансы.
- Без башки, конечно, жить неуютно, - соглашаюсь я, - но похоть требует удовлетворения, что с башкой, что без башки. А вообще-то я рассчитываю на внезапность, - делюсь я стратегическим планом: - Стремительно её охмурю, живо оседлаю, покувыркаюсь с ней месяц-другой, потом спровоцирую скандал и после жуткой ссоры мирно уйду от нее на вольные хлеба.
Элевсестр ухмыляется, прикладывает горячую чайную ложку к своей щеке и говорит:
- Когда-то мне тоже казалось, что я самый умный и изворотливый. Что никакая прожженная ляда из Горкома комсомола не сможет меня зацепить, присушить и держать вечность при себе неликвидом.
Помню, когда впервые задирал ей ноги, думал, что вставлю до самых кишок не только ей, но и всей Советской Власти в её лице - Комсомолу, Коммунистической партии, профсоюзу, собесу, Военно-промышленному комплексу в целом и по остатку школьной пионерской дружине имени Павлика Морозова. Уж очень неприступной она казалась тогда со своей ловко спрятанной фригидностью в высокомерным взгляде, презрением и калёной андрофобией, застрявшей в молниях морщин, бивших наповал из уголков пухлого, кривленного ухмылкой ротика.
Такую породистую большевичку, такое комиссарское тело хотелось брать приступом при жесточайшем сопротивлении. И, желательно - с большими потерями, чтобы после захвата законный трофей не казался легкой добычей.
Я же не предполагал, что ляды дотошно изучают мужскую психику у себя на курсах возле Чихачевского пруда и на литературных героях отрабатывают тактику выживания в суровой семейной среде. Хотя тоже, в свое время читал Тургенева, Чехова и Голсуорси, две главы из Евгения Онегина знал наизусть, немного о фотосинтезе и крекинге, а уж Прудником отслужил поболее твоего.
- Может, аномалия какая-то заселилась в Чихачевском пруду? - спрашиваю я вполне искренне: - В селе и бабы-то все неправильные, умные и честолюбивые. Обычные девки, вырываясь из деревни на свободу, в город, уже через неделю в разнос идут с отягчающими формами разврата, а эти девственность свою оберегают так, будто с порванной плеврой и часа не проживут, сразу расскажут о своей беде в программе "Время" и пойдут добровольно вешаться на Позорном Столбе.
- Про разломы в земной коре что-нибудь слышал? - спрашивает Чпок и стучит чайной ложкой себе по скуле: - Я видел случайно карту у знакомого геофизика, в ней этот разлом прямо по середине Чихачевского пруда проходит и село кромсает на две равных части. Вот, задумался второй раз об этом и решил, что из разлома вся нечисть и выпрыгивает в обнимку с моральным кодексом молодых строителей коммунизма. Со всеми его тринадцатью параграфами. А чем больше параграфов, тем их чаще приходится нарушать.
- Помнится, у Моисея всего десять заповедей было, и те, по дороге к Земле Обещанной Богом, семиты умудрялись нарушать. Так возник антисемитизм.
- А Христос вообще только одну заповедь использовал в хвост и гриву: "Скорее возлюби ближнего своего, как себя, пока других баб на площади камнями закидывают. Так возникла еврейская секта с учением о нетрадиционных отношениях и легализации инцеста - ученики друг друга называли братьями и сестрами. Помнишь?
- Не помню. Наверно, я тогда еще маленьким был.
- Да ты маленьким всегда был и всегда будешь. Хочешь, покажу тебе будущее с твоей лядой? Вот уж с кем у тебя в одном месте детство разбушевалось.
- Я и сам себе могу показать будущее, - напоминаю я Элевсестру, что не хуже его владею способностью рядового прудовика заглядывать в будущее; демонстративно закрываюсь шторками век, чтобы еще раз посмотреть, как я веду под знаком стрельца по заснеженной ночи жену в роддом.
В рыжих куполах света сутулых фонарей носятся напуганными насекомыми бледные тени упитанных снежинок.
Жена не столько волнуется за предстоящие, уже вторые роды, сколько за нашу дочку, оставленную спящей в своей детской кроватке.
"Сегодня я читала дочке "Мойдодыр". Она сказала: - Мама, не обманывай меня, это не твой Додыр, это папин Додыр, он, когда читал мне этот стих, так и говорил - мой Додыр, мой Додыр.
Возвращайся быстрее домой, вдруг она проснулась, я как-нибудь сама доберусь до роддома, недалеко осталось" - на одном дыхании, между схватками, успевает порадоваться дочкой и дать властные распоряжения жена.
Я поворачиваю голову, чтобы ответить ей, но натыкаюсь лицом на ветку и попадаю в другое время - за руль огромного внедорожника.
Мы едем по пустынному шоссе, ослепленные вспышками закатного солнца.
Кружит и скачет по тональностям в замкнутом пространстве салона известный хит Slow Motion группы Supertramp.
Сзади, утопив в детском кресле свое крохотное тельце, двухлетний внук внимает моим нудным поучениям. Я готовлю его к взрослой жизни.
- И запомни, - говорю я серьезно, - желтое всегда должно быть спереди, а коричневое - сзади. Это - главные отличительные признаки настоящего мужчины.
- А не проще ли настоящим мужчинам менять трусы чаще? - вмешивается в мужской разговор жена.
Я быстро соглашаюсь с ней, чтобы не раздувать скандал на ровном месте, но понимаю, что вечер испорчен.
И всё - по причине её не убиваемого рвения доказать родственникам, что она разбирается лучше меня во всех житейских премудростях, а уж в семейных трусах - подавно.
- Хорошо, в следующий раз научу внука чему-нибудь правильному и нужному.
- Хватит, натерпелись. Ты уже учил внука в январе искать на лесной поляне маринованные грибы. После того я три дня не могла отмыть внука и очистить ковер в зале. Зачем ты "маринованного" ангелочка заворачивал в ковер?
- Учил его выживать в приемном коллекторе городской канализационной системы в условиях глубочайшего экономического кризиса, - оправдываюсь я.
Впрочем, я всегда оправдываюсь, и не только потому, что слабее духом или скорбней умом, просто жена всегда извергает при воспитательных беседах со мной такую лаву жарких вопросов, что невольно приходится извиняться за все, пусть благонамеренные, проступки, но не согласованные с ней заранее.
Ей кажется, что без ее чуткого руководство и своевременного вмешательства я делаю всё не так: молотком неправильно бью себе по пальцам, говорю что-нибудь невпопад или подозрительно отмалчиваюсь и терплю, когда она подробно объясняет, как нужно профессионально держать в руке инструмент, через какое место целиться и какие выражения использовать в случае промаха.
"Нет, слишком далеко в будущее запрыгнул. Перестарался. Скромнее надо быть. Мне бы не на тридцать, а на семь лет заглянуть вперед. Так можно неосторожно все нейронные связи спалить в башке. Включать голову будет нечем", - думаю я, размыкаю пальцами веки и смотрю одним глазом на Элевсестра.
- С возвращением! - поздравляет он, поднимает над головой чашку и залпом выпивает остатки кофе. Долго раскатывает языком по нёбу кофейную гущу и уж потом спрашивает:
- Ну, и как там?
- Очень хорошо! Там тебя нет. Наверно, уже по-серьезному закопали.
- Далеко, однако, ты закинулся. Смотрю, до сих пор башка трясется от перенапряжения, - мстительно парирует Элевсестр и дальше бубнит себе под нос: - Очень хорошо ему, видите ли, с лядой - три судимости, две попытки суицида, потеря всех старых друзей и полный разлад с родственниками. Старался выдавить из себя раба, но подселил в себя еще и холуя, едва выскочил из-под каблука и сразу добровольно лег под высокую шпильку. Что сказать? Пропащее ты существо. Ни человек, ни собакоголовый, ни рептилоид, ни водяной, ни рыбий хвост, а недоносок какой-то, парализованный похотью. Ощипанного петуха летать не научишь, только нырять в кипящий бульон.
- Я всё слышу! - говорю я Элевсестру.
- А я и не скрываю, - говорит Элевсестр и крутит возле моего носа пальцем: - Беги, парень, беги! Со всех ног беги от неё, от них, от всего села! И забудь про благородство, выплюнь жалость и сострадание с отвращением, как пользованную советскую жевачку производства обувной фабрики "Топтунчик".
- Почему я должен обязательно бежать, а, скажем, не степенно отползти в сторону?
- Ну, хотя бы потому, что русалки, ляды, сирены и прочие водоплавающие страдают вагинизмом трех типов. Эта болезнь передается по наследству и с возрастом перерастает в психопатию, рак груди, матки и пищевого тракта. Тебе нужна сварливая жена с больной печенью, врожденным неврозом, кариесом во весь рот, паркинсоном и нескрываемой обидой за то, что ты можешь её пережить?
- Странный ты тип. Пытаешься свою жизнь примерить на меня? Неудачная затея, - не обращаю я внимания на злобные выпады Элевсестра.
Во всех лядах он видит только свою жену и боится их точно так же. Я знаю это точно, потому что, вприпрыжку путешествуя по времени и кувыркаясь в нем, точно на батуте, успел заглянуть и к Элевсестру в квартиру по улице Советской, дом 13.
У порога меня встретил огромный ротвейлер с бельмом на глазу. Он ткнулся в меня слепой мордой, размером с чемодан, фыркнул как старая лошадь и по-щенячьи проскулил:
- Свидетелем будешь - судьба моя решается. В двух словах: хозяина более суток не было дома, а выгуливает меня только он. А мне очень надо поссать - уже терпение с мочевым пузырем трещит по швам. Но я же элитный пёс, не имею права поднять заднюю лапу в центре зала. Пять минут назад хозяин вернулся из загородной бани - там он с друзьями алкоголь алкал и земля ползал - а как вернулся, сразу вжал голову в плечи и темечко хозяйке подставил, мол, прости, можешь хоть до смерти заклевать.
Хозяйка стала на него руками махать, забыв, что я, ко всем своим достоинствам, еще и сторожевой пёс - у меня звериный инстинкт прежде включается, чем я начинаю думать и анализировать, да и ссать охота так, что хоть соседей снизу топи.
Ну, ухватил зубами руку хозяйки да не рассчитал, видимо, силу, еще и головой зачем-то покрутил из стороны в сторону.
Как думаешь, усыпят меня или сдадут в собачий приемник? Впрочем, мне уже по хую. Я сейчас обоссусь. Эх, я же элитный пёс, мне предписано российским клубом ротвейлера сдохнуть, но в квартире не гадить.
"Нас тоже более семидесяти лет учили молчать. Одних приучили, другим и века не хватит, чтобы выговориться. Но все остались при своем мнении, хотя не каждый с ним полностью согласен".
Какой же панический страх перед супругой должен был довести до безумия и заставить Элевсестра увезти в зимний лес, за сто километров от города своего единственного друга, старого полуслепого пса и оставить подыхать там от голода и холода. Трусость и раболепие перед женой, принимаемые Элевсестром за любовь и преданность легко толкнули его на предательство.
Но когда он выехал из леса, вдруг что-то в нем шевельнулось и заскребло - то ли обида на всех, то ли жалость к самому себе.
Элевсестр остановился, засосал припрятанный заранее
