Родионов, мы знаем, кароч.
— Почему «Обморок»?
Парнишка произносит с важным видом:
— Я страдаю лунатизмом.
— Это что ещё за хрень?
— Хожу во сне. Потом ничего не помню, как будто был в обмороке. Это меня Авогадро так прозвал.
— А почему «Авогадро»?
— Этот дебил химией увлекается. Ну, ты понимаешь?
Авогадро вяло кивает. Он вообще вялый и безразличный. И кажется грязным, как будто перестал мыться лет десять назад.
— Какой химией?
— Аптечной. Феназепам, реланиум, реладорм и всё такое же вкусное.
— Ты бы помолчал хоть пять сек, Обморок, — подаёт голос Авогадро. Голос у него тоже вялый.
— А ты чем увлекаешься? — спрашивает Родионов Обморока.
— Этот дебил — нюхач, — утомлённо шепчет Авогадро. — Он в основном клей факает.
— А как же здоровье, пацаны?
— Да фиг с ним, со здоровьем! — восклицает Обморок. — Ты не представляешь себе, Родионов, как это круто!
— Что круто?
— Это же настоящий космос! Недавно я в подъезде нюхал «Момент». Нюхал до тех пор, пока со мной не заговорил почтовый ящик. Он открыл дверку и любезно пригласил меня к себе. Я вошёл в него, а там такое!
— Ну?
— Я оказался в добром мире, где мне все улыбались. Каждый цветок, листик, травинка. Все-все мне там улыбались. Просили, чтобы я с ними остался. И моя жизнь была бы простой и хорошей.
— Ну и остался бы в почтовом ящике, — хмуро замечает Авогадро.
Обморок с сожалением качает головой:
— Я не мог, мне ещё диплом нужно получить, а то мамка будет расстраиваться.
— Так чем дело с почтовым ящиком-то кончилось? — спрашивает Родионов.
— Сначала я был спокоен и счастлив, но вдруг меня охватила паника. Это же вообще ни хрена не мой мир! Что же я наделал? Как мне вернуться? Вот такая уникальная измена пришла. Никогда не забуду.
— Вот-вот, — равнодушно шепчет Авогадро.
— И что ты сделал?
— Стал топать ногами, бить себя по морде, и добрый мир растаял на глазах. Я опять очутился в обоссаном подъезде. Поверь, Родионов, факать — это чудовищно круто! Это в тысячу раз лучше, чем онанизм. Оргазм у тебя три секунды, а токсические галюны целый час. Сопоставь.
— А мозги? Говорят, от клея клетки мозга отмирают.
— Без этого ущерба, конечно, никуда, но оно того стоит, кароч.
Жаркий полдень. Отгородившись плотными шторами от зноя, Машка Коневодова, Русалина, Галя Кукукина и Баха пьют чай. Машка — широколицая, ширококостная, громогласная брюнетка — достала вишневое варенье. Баха принесла казахское печенье с маком, Галя пришла с Бошариком — шарообразной плюшевой рыбозвероптицей неопределённого цвета, из которой торчат две длинные конечности. Со своим единственным настоящим другом и удобной подушечкой под попу. Кукукина же маленькая, как дочка гнома. Вечные пятнадцать лет.
— Сама стряпала? — спрашивает Баху Машка, хрустя печенькой.
— Вместе с мамой. Дома ещё, — улыбается полненькая живая Баха. Вообще-то она Бахыт. Бахыт Сарсенбаева.
— Вкусные. Я люблю с маком. Дашь мне рецепт?
— Хорошо, что об этом печенье долбонавты не знают, — замечает Галя, устраиваясь на Бошарике, чтобы быть повыше.
— Что за долбонавты? — интересуется Русалина.
— А ты не в курсе?
— Я же только вчера приехала.
Кукукина морщится:
— Есть у нас тут двое слабоодарённых: Авогадро и Обморок. Слышали, девочки, как Авогадро разговаривает? «Лучче бы ани эта таво, эт самая, а то как-то не таво, чёт». На них обоих без слёз не взглянешь. Гумус! Правда, ведь, Бошарик?
Галя ёрзает на плюшевом друге. Баха удивляется:
— А они-то зачем сюда припёрлись? Неужели думают, что смогут покорить вершины знаний?
— Мама мия! Ничего ты не понимаешь в жизни, подруга, — говорит Машка. — Вот как раз эти слабоодарённые Обморок с Авогадро в Институт точно поступят.
— Как так? — таращит узкие глаза Баха.
— Потому, что у их родителей лялярд денег. Бизнес-класс!
— Вот ты где! — радостно кричит Родионову Кирпичонок, заглядывая в холл. — А я ношусь по Институту, как шар по бильярду, — ищу тебя. Не высшее учебное заведение, а какой-то лабиринт Минотавра! Запросто можно потеряться.
Кирпичонок проваливается в свободное кресло. Его буйные волосы торчат в разные стороны, как у сумасшедшего профессора.
— Уф, выдохся!
Тем не менее он энергично трясёт апатичные ладони Обморока и Авогадро.
— Кирпичонок. Евгений Кирпичонок.
Авогадро берёт пульт от телевизора и начинает переключать каналы.
— Что ты делаешь? — недовольно произносит Обморок. — Пускай бы американское мочилово шло.
— Баловство для детского садика. Я лучше музыку поищу.
— Авогадро у нас известный меломан, — хихикает Обморок. — Похавает феназепамчика и включает «Пикник». Сидит, тащится.
— Сейчас все ведутся на австрийскую биксу с бородой, а я за старый добрый советский рок, — невнятно шепчет Авогадро, не отрывая мутных глаз от экрана.
— На ТВ ты «Пикник» не найдёшь, — замечает Кирпичонок. — Сейчас всю эстраду голубые заполонили.
— Давайте лучше о шмали, пацаны, — понижает голос Обморок. — Я бы покурил, а нету. Как вы считаете, в Институте можно достать приличную шмаль?
— Я думаю, что у товарища Баблояна за деньги можно достать всё, — улыбается Кирпичонок.
— А есть что-нибудь, что у Баблояна невозможно достать?
— Что нэ можно за дэньги, можно за рэальные дэньги.
— С «бабками» у нас неважно, — огорчается Обморок. — Родаки гнетут не по-детски. Мамка мне сказала: «Не будешь учиться, будешь на папкином заводе батареи коричневой краской красить», кароч.
— А я сейчас в общаге такую красотку видел! — меняет направление разговора Кирпичонок. — Вот бы познакомиться поближе. Уроки можно будет вместе делать.
Отвлёкшись на минутку от возни с телевизором, Авогадро пренебрежительно бросает:
— Не стоит заморачиваться, братан. Не играй с этой идеей. Ни одна пипетка тебя ничему хорошему не научит. У этих тёлок один секс на уме!
Машка Коневодова внезапно гаркает:
— Кукукина, не звени так ложечкой! Бесишь.
Галя сконфуженно выгребает ложку из стакана.
— Извините, девочки, привычка. Ничего не могу с собой поделать. Звон ложечки в стакане с чаем меня успокаивает.
— А ты что? Сильно волнуешься? — хохочет Машка. — Ну-ка, колись, подруга! Из-за кого ты так адреналинишь?
Галя куксится:
— Да из-за кого тут адреналинить? Не пацаны, а уроды корявые. Один другого веселее. Может, кто завтра подъедет?
Кукукина с укоризной смотрит на остальных, как будто они несут ответственность за существование корявых уродов.
— Ну, почему уроды? — не соглашается Баха. — Есть и нормальные парни.
— Например, кто?
— Вчера двое заселились. Одного Женькой зовут, как другого не знаю. Он — такой синеглазый, сдержанный.
— Это Родионов. Мы с ним вместе в поезде ехали, — говорит Русалина.
— Я их видела в коридоре, — кивает Машка. — Родионов интересный. Женька тоже ничего, но видно, что ещё совсем ребёнок. На голове, словно куст сорняка и шея немытая.
— Да ну вас, девчонки! — сердито вскрикивает Кукукина. — Тоже мне нашли тему. Пацаны! У этих придурков один секс на уме!
***
Чернокнижник с удовольствием закуривает душистую кубинскую сигару. Сейчас везде одна химия, как будто пищу синтезируют в лабораториях. Сплошные ГМО и Е-добавки. Только кубинским сигарам ещё можно доверять. Спасибо Фиделю, что удерживает Кубу в прошлом столетии.
Чернокнижник нежно поглаживает тугую скрутку из коричневых листьев. Своей привычкой к сигарам, он заразил многих в Институте. Каждый день кто-нибудь из преподавателей заходит и просит закурить. А ему не жалко. Пусть втягиваются глубже. Никотиновая зависимость — это ещё одна кнопка. Чем больше таких кнопок, тем легче манипулировать людишками.
Пуская к потолку аккуратные колечки дыма, Чернокнижник думает о том, что всё складывается вполне удачно. Идея себя оправдывает. Пороки! Человеческие пороки! Проявление Зла в людях в виде их негативных желаний и привычек. Пороки поселяются там, где люди не различают Добро и Зло, Свет и Тьму и не задумываются о последствиях своих поступков.
Чернокнижник довольно усмехается. Самое отрадное то, что большинство людишек полагает, будто пороки невозможно искоренить, хотя они и губят этих идиотов. Пороки разрушают их духовно и физически, порабощают душу и тело. Вот и становятся эти жалкие создания рабами своих пороков только для того, чтобы быстро или медленно погибнуть. Если ты идёшь от Света, значит, ты идёшь во Тьму, во мрак преисподней. А безумству храбрых — венки со скидкой!
***
Душная майская ночь. Пронзительная тишина. Серебряная луна стыдливо закрывается тучами и лишь время от времени посылает на землю лучи прозрачного света. Игра этого неверного света всё переворачивает с ног на голову, путает. Но обманываться некому. Все спят.
Машка Коневодова улыбается во сне. Ей снится, что она выбрана старостой группы. В её запланированной карьерной лестнице — это первая ступень.
Бахе снится родной дом в казахстанских степях. Мама, добродушно ворча, печёт печенье.
Маленькая Галя Кукукина спит, обняв Бошарика. Ей снится, что Бошарик обзавёлся другой хозяйкой. Абсурд, но Галя всхлипывает и крепче прижимает к себе плюшевый шар.
Кирпичонок разметался на скомканной простыне во все стороны. Одеяло валяется под кроватью. На щеках юноши горит лихорадочный румянец, мокрые от пота волосы, прилипли к голове, перед внутренним взором безостановочно крутится калейдоскоп лиц, слов, событий.
Обмороку и Авогадро ничего не снится. Им и наяву хватает видений.
Алевтина грезит, что теперь она прекрасна до слёз. Больше не существует её неукротимой женственности, воплощённой в могучем теле. Исчезла неподвластная изящному флирту неуклюжая устроительница семейного очага, даже секс с которой ассоциируется с заливкой фундамента или настилкой полов. Отныне новая Алевтина — кокетка с точёной фигуркой балерины, личиком белокурого ангела и характером Снегурочки. Лишь глаза у новой Алевтины прежние — сине-стальные.
Хорошо бы стать частью пары. Например, пары Алевтина и Айвенго.
«Господи, скажи, когда я выйду замуж?» — с мольбой обращается новая Алевтина к небу. Небо отвечает ей грубым басом: — «Да куда тебе-то замуж?»
Ну, вот и всё.
Алевтина выныривает из грёз. В постели мокро, как в детстве, даже ещё мокрее. В комнате жарко, словно в жерле вулкана и темно, как у негра в… Нет, это не политкорректно. Причём здесь негры? В том месте у всех темно. В общем, мокро, жарко, темно и выводит из себя тоненький детский плач, доносящийся из коридора.
Родионову не снится прошлое. Он его просто не помнит. Родионову снится Институт. Институт кишит удушливыми страхами. Страхи дымными струйками выплывают из окон и обволакивают мрачное здание, превращая его в Зону Тьмы. Вдруг у Родионова холодеет и чешется шрам на щеке.
— Хррр-ха!
— Это вы, товарищ прапорщик?
— Ну, а кто же?
Родионов открывает глаза. На краю его постели горбится знакомая фигура. Родионов не понимает — он всё ещё спит или уже проснулся?
— Запомни, воин, — предостеригает Усатый Прапор. — Сейчас ты живёшь взаймы. Исполни свой долг. И торопись, у тебя мало времени. Не позволяй себя обмануть. Закрепил в голове?
— Постойте, товарищ прапорщик! Что я должен исполнить? Какой долг?
Но Усатый Прапор исчезает. Родионов закрывает глаза. Как ни странно на душе у него
