мхами, которые ты целыми днями осматриваешь в своём гинекологическом кабинете? Не обливаешься ли ты холодным потом, представляя, как ты блуждаешь в них и не находишь выхода? – ернически ответил вопросом на вопрос патологоанатом.
- Ну, если вход одновременно является и выходом, то особой причины для тревоги не должно быть, никто ещё не заблудился, - парировал Марк Иосифович.
Андрей Остапович встал из-за стола, подошёл к настенному шкафчику, достал небольшую колбочку с длинным и узким горлышком, наполненную до самого края прозрачной жидкостью, и мерную мензурку со стёртыми от частого употребления делениями. Снова усевшись на табуретку, он осторожно выдернул из горлышка колбы резиновую пробку и отмерил в мензурке ровно пятьдесят граммов жидкости. До Ашкенази донёсся слабый кисловатый запах медицинского спирта. Криво усмехнувшись и взглянув на собеседника, Волошко одним коротким движением отправил содержимое в широко открытый рот, на некоторое время застыл, как удав, прослеживая прохождение жидкости по организму, и только потом бросил в рот прессованную пилюлю из лимонной цедры. Марку Иосифовичу он выпить не предлагал, так как знал, что тот откажется, потому что тот на работе не пил, да и неразбавленный спирт употреблял крайне редко.
- А вот насчёт ночных фантастических видений ты, Марк, пожалуй, прав! Вот прямо в точку влучил, в самый центр яблочка. Уж тебе ли, мой брат, не знать, что наш разум всего лишь покорный слуга на побегушках у своего господина-тела? Здраво рассуждая, он всего лишь подготавливает то, что потребно нормальному функционированию бренного туловища. Изобретает мерзкие способы, как быстрее уложить эту массу мышц и запутанных внутренностей в тёплую постельку головкой на мягкую подушечку, где его, это ленивое туловище, сытно накормить, как познакомить с красивой барышней для получения неземного блаженства и множество других полезностей придумывает. Мозг почти всегда знает, чего хочет тело, а вот тело никогда не узнает, чего же на самом деле хочет мозг. Что там в нём творится? Вон чудак Фрейд всю жизнь копался: то под одеяло к людям подглядывал, то в мысли и сны забирался, ну и до чего он докопался? Выводы какие сделал? Сам знаешь. А мой вывод такой: чем больше копаешься, тем всё запутаннее становится. Чем глубже мы погружаемся в подсознание, тем более крупные чудовища там обитают.
- Тоже мне открытие сделал, - усмехнулся Ашкенази, - я же тебя не о твоих видениях спрашивал, а о том, почему ты в последнее время такой смурной? Вон пьёшь почти каждый день, так недолго и цирроз печени заработать от ежедневного похмелья. Что за непотребство?
- Вот чудной, - тоже улыбнувшись, отвечал Волошко, - я же тебе об этом и пытаюсь рассказать. Это было предисловие к некоей запрашиваемой тобой исповедальной истории, а вот теперь слушай сам, как ты это называешь, фантастический рассказ.
Помнишь то предписание, которое пришло два года назад из Москвы из Наркомата здравоохранения? Ну, о том, что теперь обязательно нужно брать пункцию и образцы ткани из стенки желудка, у основания языка и гортани? Причём только у людей умерших не естественной смертью от старости, а скончавшихся от болезней, инфекций или по другим неизвестным причинам. Вон, у меня на моей адской кухне, в разделочной, уже двести четырнадцать таких пробирок накопилось. И это только за последний год. А чтобы пробу из гортани взять, мне у жмурика нужно удалять язык.
Потом что-то стало со мной происходить, буквально через месяц после того как я стал брать пробы. Хотя я и с самого первого дня заметил что-то неладное. И ведь что самое интересное: раньше такого никогда не было. Только стану засыпать, чувствую, кто-то у постели стоит. Даже если я спиной к нему лежу, всё равно чувствую, что он стоит и смотрит на меня. Взглядом просто буравит через любое даже самое толстое одеяло. И даже если тепло в комнате натоплено, какой-то тяжелый неземной холод исходит от этого незримо присутствующего тела. Как будто кто-то огромную глыбу льда притащил с самого Северного полюса и поставил за моей спиной. И теперь она парит холодной туманной изморозью, пробирая до самых костей. Красиво я сказал? Это оттого, что это чувство у меня уже в печёнках сидело. И не сказать, что это был панический страх, такой, понимаешь ли, еженощный тихий ползучий ужас.
Люди наших специальностей мертвецов не боятся. Тебя вот можно хоть чем-нибудь напугать? Вот то-то! Чего их бояться, если каждый день понимаешь, что всякий мертвец – всего лишь груда прохладного мяса. Человек с прекращённым жизненным циклом, это просто небольшая горка органики, произвольным образом распадающейся на атомы. Безобидная и абсолютно бесполезная. Да и устроенная к тому же очень примитивно. Вот тут печень, тут желудок, а тут то, что называлось мозгом. Положи рядом со свининой – на раз не отличишь. Делай с ней всё что хочешь, хоть на холодец пускай, хоть фарш крути. Но однако страшен же мертвец оживший. Человек, или его по-другому как угодно называй: туловище, труп, покойник – познавший смерть её уже не боится. Он уже и сам её олицетворение.
Вот так я, брат лихой, мучился-мучился пару месяцев, да и решил принимать немного чистого медицинского снотворного, вот этого, - он постучал ногтём указательного пальца по мензурке, и она ответила высоким стеклянным звоном, - для успокоения души и смягчения подушки. И ты знаешь, на пару месяцев это мне помогло. Но потом опять всё началось снова. Только теперь он стал приходить не один, а приводил с собой друзей. Вот только выключу лампу, как сразу они начинают появляться у постели и сторожить моё не засыпающее тело. Точно не знаю, сколько их было. Может – трое, может – пятеро. А только пятьдесят граммов уже не помогали. Ну и сам понимаешь, что самое проверенное средство – увеличить дозу. Так сказать, помножить количество принимаемого эликсира на общую массу странных больных тел, не дающих мне покоя. На некоторое время опять они меня от себя отпустили, месяца, наверное, на три. Удавалось мне перед работой немного отсыпаться. Будь они неладны. Но всякое лекарство вызывает привыкание, как бы это ты должен был сейчас вставить эту фразу. Ну, вот, значит… снова они стали появляться у меня за спиной и у изголовья. И очень мне стало всё это надоедать. Как ты понимаешь, законные сто пятьдесят граммов окончили своё лечебное воздействие через закономерное количество времени. Ну, то есть через три месяца. Понимаешь меня?… Однажды я проснулся, как говорят в холодном поту, и решил, что мне терять уже нечего. Иначе я умру от полнейшего душевного истощения. Нужно мне напоследок выяснить, чего они от меня хотят? Понимаешь? Я повернул голову и попытался всмотреться в их мрачные лица. Все они были в каких-то белых одеяниях наподобие саванов, и лица я долго разглядеть не мог. Ну, ночь же, темно, в комнате мрак кругом, а стоит включить лампу, и при свете они становятся неразличимы. И потом, наверное, на третью ночь, мне удалось разглядеть одно лицо. Я долго сидел утром и вспоминал, где же я мог его видеть. У меня на лица всегда была хорошая память, но ты же знаешь, что лица живого человека и человека умершего могут разительно отличаться, порой мать не может узнать своего ребёнка, а дети своих покойных родителей. И только на следующую ночь, наконец, вспомнил, что это была женщина, у которой я самой первой брал образец ткани из основания языка. В следующие ночи я опознал почти всех, это были те самые покойники, чьи образцы хранятся у меня в покойницкой. Понимаешь? Они приходили и молчали, молчали и приходили, проклятые, и я ничего не мог с этим поделать. И тогда я решил спросить у них, чего они от меня хотят? Что я должен сделать, чтобы они отстали от меня? Я пытался с ними говорить! Да…, не ухмыляйся так, Марк! Я на самом деле хотел с ними договориться. Ты бы вот сам смог спать, когда у тебя за плечами стоит целая армия молчащих сомнамбул? Ты бы с твоей чувствительностью и воображением с ума сошёл через пять минут. А я боролся, как мог. И вот представь себе, когда дело уже зашло в полный тупик, я вдруг внезапно вспомнил, что у них нет языков!… Ты понял меня? Ведь мне для взятия пробы приходилось удалять им языки, а обратно я их никогда не вкладывал!… Я ведь думал, что им уже всё равно, а мне меньше волокиты. И теперь они просто не могут мне сказать, чего они хотят….
Волошко снова аккуратно откупорил колбочку, тщательно прижмурив один глаз, отмерил в мензурку ровно пятьдесят граммов и, выпив, потянулся за следующей пилюлей из лимонной цедры.
- Ну ты, брат, даёшь! – иронично-восхищённо воскликнул Ашкенази. - Ты размотал это дело, как опытный следователь. И приведения допрошены и выводы сделаны, а дальше-то что делать?
- Не знаю, - сокрушённо признался доктор Волошко, - я ведь теперь им уже который месяц языки на место вкладываю. Аккуратно так всё делаю, мне эти безобразия больше не нужны.
- Ну и что они теперь тебе рассказывают?
- Ничего они мне не рассказывают. Не приходят они больше ко мне. Каждую ночь жду, уснуть не могу. Ищу глазами. А они не приходят. И доза не помогает, и выспаться толком не могу, - патологоанатом замолчал и устремил свой взор на столешницу со стоящей на ней мензуркой.
- Занимательные истории тебе снятся Андрей Остапович, и в кинематограф ходить не нужно, подошвы по мостовой топтать, в пору самому рассказики начать пописывать. И анализом собственных чувств займёшься, и такие нужные тебе гонорары на успокоительное будут капать в карман халата. Я так думаю, что литературные таланты у вашей семьи это дар наследственный, он у вас в крови…?
- Откуда такие витиеватые выводы о моей семье Марк Иосифович? С какой стороны не глянь, а повода рассмотреть не могу. Должно у вас какой-то особый микроскоп в сознании или десятикратная увеличительная лупа в глазу…?
- Ну, так это очень просто! Ты кто у нас? Остап Андреевич? А Остап и Андрей это кто? Думай-думай-думай! Вот, правильно! Это персонажи предтечи пролетарской литературы, товарища Николая Васильевича Гоголя, из этого и следует вывод, что такое сочетание в твоём жизненном диагнозе сделано неспроста. Ибо как корабль назовёшь, так он и поплывёт. А у тебя он вращается на одном месте, будто попал в водоворот от океанского тайфуна.
- Пошла писать губерния. Только почерк у тебя кривоватый. И пишешь ты слева направо. Мой отец за всю жизнь прочёл только две книги, зато каждую по сотне раз, одна из них называлась - «Подробная технология изготовления и выдержки французских и швейцарских сыров» под авторством Сагасса, а вторая - «Производство масла и сливок методом машинного сепарирования» автора Гольденштайера. Так что если бы он руководствовался прочитанным, то меня сейчас звали бы как нибудь Абондасом или Шамбертеном. Не до литературы ему было. Он держал два немецких десятиведёрных сепаратора на локомобиле, что собственно и позволило мне стать младшим коллегой Гиппократа. А имена в нашей семье наследственные. Отца звали Остап Андреевич, деда соответственно Андрей Остапович, ну а как звали прадеда, догадайся сам. Так вот Марк Иосифович, отец мой заработал на хорошую жизнь тем, что тот сыр, который
