иероглифы. Между словами не было пробелов, они шли сплошной строкой, но видимо их роль выполняли знаки, Потому что часто встречались диагональные крестики с разной длиной лучей, крошечные кружки с удалёнными в разных местах сегментами и другие геометрические фигурки неправильной формы. Кое-где тушь начинала от времени крошиться, но пергамент так прочно впитал в свой верхний слой её следы, что все буквы остались очень чёткими. Всего листов было десять, и каждый был скрупулёзной миниатюрой требующей немалого таланта и ювелирной усидчивости. Все рисунки были рисованы цветной тушью, которая со временем не утратила яркости и густоты пигмента. Красный грел настоящим пурпуром, зелёный переливался изумрудом, а синий словно был зачерпнут из самых океанских глубин. Рисунки с точки зрения современного искусства были несколько примитивны и архаичны, что это выдавало в них то время, в которое они были созданы. Даже беглый взгляд мог сказать, что рисункам как минимум около двухсот лет.
Так на одном листе была изображена постепенная трансформация трёх людей в огромного белого орлана. На первом верхнем рисунке люди стояли прижавшись друг к другу в странной позе. На спине у стоячего в полосугнотом положении мужчины, крестом лежала обнажённая женщина, выпрямив ноги и широко распахнув руки в сторону. Свершу на ней лежал ещё один мужчина с широко раздвинутыми ногами, с раскинутыми в стороны локтями и державшийся за плечи женщины. В следующем рисунке, границы между их телами были уже стертыми. А на третьем изображении на их обнаженных телах уже виднелись зачатки перьев. От рисунка к рисунку оперение крепло и изменяло цвет. И так постепенно к восьмому фрагменту эта человеческая композиция полностью плавно превращалась в белого орлана, хищно открывшего мощный клюв и широко раскинувшего крылья.
Следующий лист был разрисован изображениями вырванного ураганом из земли высокого стебля кукурузы. Он падает на землю, вывернув корнями огромный плоский пласт земли. Второе изображение показывает, как та часть, где находятся листья и початки начинает пускать маленькие корни, а корневая часть пускает крошечные почки листьев. Он постепенно укореняется, распускает на корнях листья и к концу цикла совершает полный кульбит, полностью поменяв низ с верхом. То, что раньше было корнями становится кроной, а крона укореняется в земле. Первый и последний фрагменты рисунка становятся идеально идентичны.
Ещё на одном рисунке был изображён танцующий индеец. На первом фрагменте он с поднятыми руками застыл в прыжке с высоко поднятой ногой. На следующем рисунке он совершает то же самое па, только поднята уже другая нога. Дальше на изображениях у него постепенно появляются дополнительные руки, ноги, их число с каждой фазой изображения увеличивается, пока под конец их не становится столько, что он превращается в идеально круглый шар.
Немного выбивался из общей стилистики рисунков своей графичностью лист, на котором изначально сражались два обнажённых бесполых человеческих существа. У одного из них в руках была булава острым и коротким серповидным лезвием, прикреплённым перпендикулярно рукояти, в руках у другого было необычное оружие, представляющее из себя два саблевидных недлинных лезвия направленных в разные стороны и скреплённых рукоятью посредине. Несколько изображений подряд они в жестоком бою резали и отсекали друг у друга куски туловища. Художник в средневековой манере не пожалел зрителя и кровь на картинках текла ручьями. Но в самом конце изображения они лежали на каменной поверхности в кусках валяющегося на земле мяса, туловищами в противоположном направлении по отношению друг к другу и пришивали отрубленные ноги. Предпоследние изображения были самыми ясными, там один из поверженных воинов пришивал своему бывшему противнику большой фаллос, сформированный из куска плоти, а другой одновременно кроил и прикреплял к туловищу другого женскую грудь и вагину. На последней картинке они лежали на спинах, как сформированные мужчина и женщина.
Следующую картину Марк назвал «слон топчущий посевы». На аккуратной лужайке появляется странное животное, в котором можно было увидеть симбиоз слона, бегемота и носорога которое поедает траву на поляне. Трава была похожа на острые короткие стрелы и при очередной порции съеденного её острые жала протыкали изнутри шкуру животного. Но он от картинки к картинке всё ел и ел. Его огромные ноги постепенно от тяжести проседали в мягкую землю, живот ложился на поверхность, освобождённую от травы. Сам он расплывался в ширину и толщину, пока на последнем изображении полностью не превратился в плоскую лужайку с проросшей из бывшей спины стреловидной травой.
Самым простым в цветовой гамме был рисунок, где огромный великан, чью голову крепко обмотала огромная змея поднявшая голову над его лбом, двигался по местности застроенной небольшими хижинами. Двумя руками за спиной он держал большую плетёную корзину наполненную песком. Своими циклопическими ногами, обутыми в квадратные сандалии он давил случайных людей, разбегавшихся от ужаса и случайно попавшихся на его пути. Каждый след за его спиной формировался под его тяжестью в квадратную ямку с раздавленным человеком внутри. Но сыпавшийся сверху из длинной корзины песок тут же их засыпал, образуя непредвиденные могилы с неровными холмиками. Ашкенази условно назвал эту картину – Кронос.
Вот и рисунок с кинжалом тоже был весьма неплох. На холодном полупрозрачном льду лежит небольшой кинжал. Восходит солнце и под воздействием его лучей он начинает сначала покрываться росой, которая постепенно превращается в чешуйки, эфес из двух металлических полосок вверху и внизу рукояти становится лапками. Пирамидообразное окончание рукояти потихоньку приобретает подобие головы и два драгоценных камешка на его окончании превращаются в глаза. Когда солнце восходит в зенит, трансформация завершается и кинжал превращается в зелёную ящерицу, ползущую по траве которая проросла под растаявшим льдом. Туловище её немного не соответствует привычному соотношению длины хвоста с другими конечностями, но общей гармонии это никак не вредит. И она резвится до той поры, пока солнце не садится в зенит. Кожа ящерицы начинает темнеть, а потом потихоньку покрывается льдом и инеем. Трава превращается в ледяной покров, и юркая ящерица снова становится острым сверкающим под звёздным небом обоюдоострым кинжалом….
По окончании рабочего дня, доктор не спеша прошёлся по холодной улице. Дома зажарил одно яйцо с маленьким куском ливерной колбасы, съел засохший от горя пирожок с капустой и слабеньким чаем и прямо в одежде улёгся на диван, прокручивая в голове прошедшую сегодня операцию и думая о том, где можно будет взять список интересующей его медицинской литературы. Каким друзьям в Москве, Ленинграде и Одессе можно написать и к кому обратиться по интересующему вопросу. Так, чтобы это было компетентно и конфиденциально.
Операция не выходила из головы, рисунки завораживали. Доктор рассматривал их в течении целого вечера, пока не задремал на диване прямо в одежде, но так и не смог расшифровать язык надписей и жанр изображений.
Доктор проснулся, когда легонько зазвенела лампочка, висевшая одиноко под побеленным матовой известью голубым потолком и в комнате погас свет. Лампочка созданная для того чтобы давать свет, как ни странно издавала иногда и слабый звук, когда начинали легонько вибрировать спирали при понижении напряжения. Свет в городе отключали ровно в двенадцать часов ночи и включали в шесть часов утра. Законно полагая, что честным людям нечем заниматься ночью при свете. Доктор встал, и ощупью отыскал спички, чтобы зажечь керосиновую лампу, стоящую на подоконнике. Массивная лампа из голубого стекла светила, пожалуй, даже ярче электрической лампы и свет её более располагал к написанию научных статей или философских трактатов. Живой огонь издревле предполагал человека сидящего у горящего костра под открытым небом и разгадывающего секреты природы или передающего уже разгаданные загадки своим потомкам. Такой загадкой для него сейчас была и купленная папка, в которой каждый рисунок имел с обратной стороны затаённый шифр. Ашкенази не был большим специалистом по искусству, и его предположения основывались только на логических выкладках. Судя по стилю, рисунки не могли быть слишком древними писаниями жрецов Египта и Вавилона. Надписи на обратной стороне не были иероглифическим письмом. Если бы это было послание хоть на одном из европейских языков, то он сумел бы увидеть и опознать хотя бы несколько знакомых букв. Он почему-то предположил, что, скорее всего это написанные и нарисованные какие-то тайные послания средневековых алхимиков отыскивающих философский камень и пытающихся в зашифрованном виде передать своим потомкам секрет превращения свинца в золото. Что-то смутно ему вспоминалось при их рассмотрении загадочных рисунков картины Босха или тайнопись Леонардо Да Винчи. Где суть проглядывалась, а смысл всё время ускользал.
Сейчас перед ним лежал самый последний лист. Который он специально оставил напоследок. Условно он назвал его – «картина с неизвестными правилами». Он был немножко больше в размерах, чем остальные и судя по истёртости краёв немного старее. Это было изображение сдвоенного человека. Или точнее сказать разорванного. Одной рукой человек крепко держал в руках льва за широкий ошейник, второй рукой крепко схватил огромного кабана за верёвочную петлю на шее. Животные тянули его в разные стороны, разделяя на две равные половинки. Его глаза вылезли из орбит от боли, мышцы рук напрягались из последних сил. Голова и туловище у него уже начало разделяться от этой хватки на две ровные части, но в районе пупка он ещё оставался целым. Это был просто гимн стремлению человека сохранить себя в целости и успеть прожить жизнь в двух ипостасях. Самое простое, что приходило Марку Иосифовичу на ум при просмотре этой картинки, это какая-то древня не то хакасская, не то алтайская легенда, слышанная им в холодном сибирском лагере о двуединстве всех людей. Она гласила о том, что некий Бог, сотворивший всё сущее на земле, сотворил и человека. Но прошло некоторое время лет и человек возомнив себя равным богу совсем перестал почитать своего небесного творца. Тогда в гневе тот схватил его и порвал на две части, зашвырнув их за самый край горизонта. Вот якобы с тех пор мужчины и женщины бродят по белому свету, ища свою оторванную половинку. Приклеиваются друг к другу, примеряются, но почти никогда не могут найти свою вторую часть.
Сполоснув лицо холодной водой, Ашкенази разделся и решил, что на сегодня ему хватит головоломок и шарад. Сегодня он точно заслужил право выспаться и отдохнуть. Потому что теперь с этого дня, каждый следующий будет только труднее. Задача, которую он поставил сам себе, изначально не предполагала простых решений. Он разделся и лёг спать, погасив синюю керосиновую лампу….
